Туалет оказался за одной из запертых дверей. Качок разомкнул наручники, и — счастье — свободные руки: можно почесаться, потереть глаза, расстегнуть штаны. Большое счастье — унитаз. Аж голова закружилась от облегчения. И огромное счастье — кран с водой. Первый раз за сутки смог напиться. Вода холодная, со сложным привкусом хлорки и железа: такой вкусной воды Кириллу не попадалось ни разу.

В кабинете, куда втолкнул качок, сидел молодой парень в кожаной косухе, коротко стриженый и веселый. Под косухой — красная футболка с Че Геварой, черные тертые джинсы, красные прикольные кроссовки — свойский кадр.

— Косачёв? Садись, поболтаем. — Вытащил из нагрудного кармана плеер, смотал из-под куртки наушники. — Что, досталось? Лес рубят, понимаешь, щепки до фига куда летят. Я — Саня. Давай по-быстрому, чтоб не рассусоливать. Отстрелялся и вперед. Сечёшь?

— А то, — кивнул Кирилл, — чуть кони не двинул в вашем коридоре.

— Поехали с места в карьер. Что вы там делали в вашем военно-революционном союзе?

— Где? — не понял Кирилл.

— Ну как там, ВРС.

— А, — Кирилл засмеялся, — ВРС — это Вечное Русское Слово, литературный кружок. — И в подробностях рассказал, даже гимн прочел. Саня прямо заслушался.

— Хоть вступай, так у вас интересно. Начали, понятно, с Пушкина нашего Александра Сергеевича?

— Ессесенно, — поддержал тон Кирилл. — И дошли до Башлачёва нашего Александра Николаевича.

— Башлачёва? — Саня аж подпрыгнул. — Да ты что? Смотри! — выдернул из плеера наушники, включил громкость.

Есть целое небо, но нечем дышать. Здесь тесно, но я не пытаюсь бежать. Я прочно запутался в сетке ошибочных строк. Моя голова — перекресток железных дорог…

— Поезд номер 193! — радостным воплем перекрыл песню Кирилл. — Тоже любишь?

— Не то слово.

— Так нас же за него и взяли.

— В смысле?

— Пели на набережной, налетели черны вороны и в воронок.

— Во лошары… — растерянно покачал головой Саня. — Совсем оборзели. За СашБаша винтят. Слушай, а в интернете вы чего изображали? Гимн режиму, долой Путина. Что за «Могучая пяткка»? Да еще через два К.

— Сань, ну полная чухня. Про Путина близко не было. Вот он нам сдался. У нас в группе даже комменты закрыты, прикинь.

— А на митинги вы тоже всей толпой ходили?

— Вообще ни разу. Мы Яне пообещали. Катька один раз с отцом сквер от вырубки защищали.

— А Навального как, одобряешь?

— Зачетный чувак. Фильмы крутые. Но перспектив нет.

— Почему?

— На выборы не пустят, а для революции кишка тонка. Армия же на стороне Путина.

— А ты бы революцию хотел?

— Я? — Кирилл задумался. — Нет. Я хочу, чтоб все по справедливости.

Смотри, мы с Кареном по баллам один в один. Но его отец в Оксфорд отправит, а я тут тыкаться буду. Не факт, что на бюджет попаду, места на три года вперед распределены. Толку в моей медали? Платный не светит. Катьке тоже, Кристя… родаки в универе, могут пристроить. Мы все четверо на медали идем. Директриса говорит — золотой квартет.

— Ну, блин, объясни мне, — Саня страдальчески вскинул брови, - как вы, такие умные, так лоханулись? Чем вас этот химик купил? Чего вы за ним как крысы под дудочку ментам в лапы?

— Не врубаюсь, — Кирилл уставился на собеседника. — Янин Мансур? Он никогда с нами не ходит. Его, знаешь, в Беркли пригласили. Универ такой в штатах. До фига нобелевских лауреатов, больше всех в мире.

— А чего тебя в штаты не зовут? Карен в Оксфорд, ты в Гарвард. Мансур с америкосами знакомил? Он же с ними вась-вась. Не доверяю таким. У нас с Америкой терки, санкции-шманции, а этого только пальцем поманили. Кавказцы все такие. В отечественную сёлами на сторону немцев переходили. В крови предательство. С гнильцой джигит.

— Нет, он ради науки. Скажи, гнилой человек может любить СашБаша? Он все его песни, стихи, даже интервью наизусть знает. Память уникальная.

— Не просекаю, — Саня не слушал, думая о своем, - променять золотой квартет на пятку. Он пятку придумал?

— Близко нет. Идея Кости, название Кристя сочинила. А пикировка цитатами всем вместе в голову пришла. В пикировке главное — скорость, за это бились.

— Слушай, а тебя что больше всего у СашБаша торкает? – Сане, видно, надоело говорить о каком-то Мансуре, хотелось о приятном.

— Баллады люблю. Ванюшу, Мельницу, Егоркину былину. А ты?

— Я от юморных тащусь. Слет-симпозиум вообще атас. Подвиг разведчика. Во, как раз она, — прибавил звук плеера:

Буденовку напялю на затылок. Да я ль не патриот, хотя и пью? В Фонд мира сдам мешок пустых бутылок И из матраца парашют скрою.

Слушали, одинаково улыбаясь. Кирилл подпевал, Саня подлялякивал.

По выходным так хочется в разведку… Айда, ребята? Кто из вас со мной? — Класс, да?

Голоден стыд. Сыт азарт. Динамит да фитиль вам в зад! Сырые спички рядятся в черный дым. Через час — бардак. Через два — бедлам. На рассвете храм разлетится в хлам.

Голос СашБаша выталкивал слова быстро, будто старался успеть.

— Хватит, — появившийся сзади мужик в черной футболке подошел к столу и выключил плеер. — Это пели, когда замели?

— Не помню, - пожал плечами Кирилл, — какая разница?

— Реально не догоняешь? – черный звучал мрачно. — Это ж мини-программа террориста. Начинаем с бардака, то есть, выходим на улицу с протестными лозунгами, устраиваем бедлам, а в это время под шумок специалисты-химики динамит под храм подкладывают. И вот она радость— храм в хлам. И дым коромыслом.

— Шутите? — неуверенно спросил Кирилл, пытаясь прочитать ответ в глазах Сани, но тот склонился к ноге, перевязывая шнурок.

— Мы берем еду из любой руки, — это в песне главное. Кто больше даст. Лучше в долларах.

— Наоборот, — горячился Кирилл, — послушайте: Мы не можем идти, потому что дерьмо после этой еды, как клей.

Черный сдвинул со стула Саню, уселся напротив. Руки, в которых он держал бумаги, были просто огромными, и пальцы — широкие, будто расплющенные, почти без ногтей, на обоих средних пальцах золотые печатки. Жуткие руки. Вдруг показалось: тянутся к горлу, даже дышать стало больно.

— Как песня называется?

— Дым коромыслом.

— В башках вместо мозгов дым коромыслом, потому что западным говном перекормлены. — Взял один из листков, с которым пришел, —

…не гуляй без ножа! Да дальше носа не ходи без ружья! …мы все между волком и вошью. …гадами ползут времена, где всяк себе голова. С пеньем на плетень — горлом — красного петуха. …пососали лапу — поскрипим лаптями. К свету — по этапу. К счастью — под плетями … сегодня все идет наоборот. Вот-вот нам перекроют кислород. … Сегодня тает лед зеркальных глаз. Я применил слезоточивый газ …там, где без суда все наказаны, там, где все одним жиром мазаны, там, где все одним миром травлены. …вой гобоев ГБ в саксофонах гестапо. …но что-то белый свет в крови. …здесь и там, там и тут стыд и срам: все блюют. Что украли, что пропили, что продали, что разбили. … Я медленно считал свои патроны, последнее сокровище свое …мы строили замок, а выстроили сортир. Мерзость, — скомкал листок.

— Что это, я тебя спрашиваю?

— Цитаты из стихов Башлачёва.

— Это не просто цитаты, это настольная книга экстремиста, размещенная в сети интернет для публичного доступа вашей как её, могучей пяткой. «Гимн режиму». Ох, какие мы храбрые. Какие отважные. Вступайте в наши ряды. Вместе пойдем на баррикады. Быстро говори, что вам Хатуев обещал? Деньги? Учебу на западе? Что? Как часто у вас были тренировочные занятия? Какие взрывчатки изучали? Где планировали теракты? Метро? Кинотеатры? Как вербовали сторонников?

Смена настроя беседы была столь неожиданной и резкой, что большинства вопросов Кирилл просто не услышал, а черный продолжал с каким-то злобным безапелляционным напором: Хатуев приобщал вас к исламу? Предлагал стать мусульманами? Сколько стоило участие в протестной акции? Сколько парней привели в организацию Кольцова и Крылова? Рассказывал ли Хатуев о своих связях с Навальным? С боевиками исламского государства?

Навалился тоскливый страх, придавил к плечам голову, стянул плечи. Кружилась голова, наверно от голода — сутки ни крошки во рту. Глаза резали красные молнии — от жажды. Снова до судорог захотелось в туалет. И с каждым новым непонятным вопросом страшного черного мужчины позыв становился сильней.

— Скажи мне, что ты, Кирилл Косачёв, хочешь от этой жизни? — прозвучали, наконец, понятные слова.

— Есть, пить и писать, — неожиданно для себя произнес Кирилл. Черный человек с удовлетворением наблюдал, как на глазах мальчишки выступили слезы и, набирая силу и скорость, покатились вниз.

— Ладно, Косачёв, пока отдыхай.

— Ну чего ты ерепенишься? — товарищеским шепотом внушал по пути Саня. — Чего он от тебя хочет? Признайся, да и все. Тут же отпустят.

— В чем, Сань?

— Какая разница? Чего требует, то и подпиши. Помнишь у СашБаша:

Ни копья, ни рубля, не надеюсь, не люблю, не спешу. Под рукою — снега. Протокольные листы февраля. Эх, бессонная ночь… Наливай чернила. Все подпишу!

— Но он же хочет, чтоб я Мансура оговорил и ребят.

— Знаешь, какая у этого, ну который сейчас тебя допрашивал, кликуха? Кровавыч. Руки его видел? Я бы на твоем месте не рисковал, если уродом остаться не хочешь. Чего ты за этого Мансура держишься? Он тебе кто? Брат? Я, конечно, права разглашать не имею, но тебе скажу: у него при обыске нашли оружие и несколько взрывных устройств.

Собирался метро взорвать. А свалить хотел на вас. Но он мне пофиг. У дагов, знаешь, какая круговуха, выкупят. Сдай ты его на хрен. Своя жопа дороже. Девки ваши, кстати, все подписали, дома уже отдыхают.

— А Карен?

— Кто такой? Тоже даг? Армяшка? Что и требовалось доказать. Нет его у нас. Черножопые за своих хорошо башляют. А ты надолго можешь присесть. Свалят все на тебя, и трындец. Как друг советую, вызовет Кровавыч, скажи: все подпишу. На суде, если что, отмажешься: признался под пытками.

— На суде? — Кирилл оторопел. — Как я скажу «под пытками», когда меня никто не пытал?

— Пока. Кровавыч без этого не может. Зверь. Его даже наши боятся. Я поэтому и говорю: подписывай. Даже в смысл не вникай. Добра тебе хочу, чувачок. Все, пришли. Удачи.

Саня ушел, оставив Кирилла в самом конце коридора у второй запертой решетки, пристегнув его к ней наручником за левую руку.

Этот коридор был куда больше первого. И в нем стоял отвратительный запах мокрого железа, мочи и пота. Куча дверей. Множество ужасных звуков – лязг металла, грохот, громкие крики. Все это вместе — запахи и звуки – создавало тягостную жутковатую атмосферу, которая внушала единственное чувство — страх.

Время от времени открывалась какая-нибудь дверь и оттуда кого-то выводили. Все время мужчин странного растерзанного вида, которым, было видно, любой шаг дается с трудом. Пытают? Думать об этом было страшно, ждать неизвестно чего — еще страшнее.

Пытаясь отвлечь себя, Кирилл снова и снова прогонял в уме вчерашний вечер: набережная, гитара, песни. Как сто раз до того. Костя пошел за водой, хотя уже собирались по домам. Карен затянул «Лихо»:

Если б не терпели — по сей день бы пели. А сидели тихо — разбудили Лихо. Вьюга продувает белые палаты. Головой кивает хвост из-под заплаты. Корчились от боли без огня и хлеба. Вытоптали поле, засевая небо. Хоровод приказов. Петли на осинах. А поверх алмазов — зыбкая трясина. Позабыв откуда, скачем кто куда. Ставили на чудо — выпала беда. — Тут как раз на них и налетели. Он с краю сидел, его за шкирку и — по земле волоком.

Опомнился, когда в автозак закинули. Девчонки в слезах, трясутся, Карен весь в крови. За что? Не за песни же. А выходит — за песни. Или за Мансура? Метро собрался взорвать. Лажа. А вдруг нет? Вдруг правда, что Мансур…

В очередной раз загремел замок дальней решетки и в сопровождении двух парней в коридор ввели… Мансура. Он шел, высоко подняв голову, как всегда ходил по улице, и улыбался.

— Мансур! — вскочил Кирилл. Наручник впился в запястье, выворачивая плечо. И буквально через пару минут коридор вспорол дикий нечеловеческий крик: а-а-а! Не надо! А-а-а!

Пара минут оглушающей тишины и новый крик, еще громче и ужаснее. Теперь эти крики почти не прекращались, они летали по коридору, множились, отскакивая от стен, разрывали голову. Кирилл прижал левое ухо к ноющему скованному плечу, правое закрыл свободной рукой — не помогло. Крики больно метались внутри головы, залетая в неё через нос и глаза, пробивали лоб, темечко, затылок.