— «Умирать не страшно», поете вы в клипе «Плак-плак». У вас вообще много о смерти. Много визуала в покойницком гриме, с гробами, венками… Это художественный образ или что-то личное?
Настя: Какой там образ. Когда твое существование настолько беспроглядно, что ты и разницы не видишь между жизнью и смертью, жизнь настолько мучительна, что и умереть-то не страшно. Это про депрессию, про отчаяние, а не про какое-то романтичное ощущение смерти. У меня личные отношения со смертью и с депрессивными эпизодами в моей жизни. Самое страшное для меня — снова провалиться в это отчаянное состояние, когда нет сил жить и с трудом заставляешь себя что-то делать, — вставать с постели, с кем-то говорить, куда-то выходить, если это вообще получается.
— Но если всего этого не знать, можно принять за подростковый интерес к смерти.
Коля: Средний возраст наших слушателей — 20–25 лет, это уже довольно солидный возраст для рефлексии, в том числе на такие темы, как смерть. Они не подростки, правда. Ну и смерть — неотъемлемая часть жизни, в конце концов. Понятно, что умирать страшно и не хочется, но осознание собственной смертности мотивирует, придает дополнительную ценность жизни, мне кажется.
— Это как-то связано с общим подавленным настроением у молодых и отсутствием перспектив?
Коля: Насчет подавленного настроения я бы не спешил с выводами. Так было всегда, было даже гораздо хуже. Просто сейчас об этом принято говорить, а раньше было не принято. Еще несколько поколений назад люди не говорили публично о том, что им херово, у них суицидальные мысли, они скатываются в ментальный ад. А мысли были, ну правда. И не было интернета, а интернет максимально демократичен, любой может сказать любому все что угодно. И чем больше об этом говорят, тем больше проблема становится явной, а это лучше, чем табуировать свои страхи. Так что все наоборот: стало лучше, подавленность отступает.
Настя: Очень сложно преодолеть себя и открыться, но когда ты это все-таки делаешь, то получаешь совершенно волшебный фидбэк. Мне кажется, что IC3PEAK — музыка для одиноких людей, а одиноких сейчас очень много, все стали очень автономны, нам все труднее быть ближе друг к другу.
— Не могу обойти тему запретов и срывов концертов. В 2018–2019 годах силовики устроили настоящую охоту на вашу группу. Прямо как на каких-то врагов народа. Как думаете, почему к вам прицепились?
Коля: Есть разные версии. В клипе «Смерти больше нет» есть эпизод: мы играем в ладушки, сидя на плечах у омоновцев. И все это на фоне Лубянки.
Нам говорили, что фээсбэшники увидели в этом клипе себя и очень на нас обиделись. Чувство юмора у них отсутствует в принципе. А предлоги для запрета были свои в каждом городе: от якобы заложенной в клубе бомбы до якобы протухшего бутерброда в баре.
Но мы все равно каждый раз это делали — играли свою музыку людям. И клип в результате всех этих скандалов посмотрело очень много людей, резонанс был огромный. То есть все их усилия дали обратный эффект. Потому что довольно смешно сейчас пытаться запретить группу. Ну да, они попытались, но они забыли, что нас слушают в интернете. И если уж запрещать, то запрещать ютуб, музыкальные сервисы, а это они в силу своей технической недоразвитости сделать не в состоянии.
Настя: Люди, которые находятся у власти, сильно в возрасте. Они настолько оторваны от реальности, в которой живет мое поколение и поколения младше, что мы действительно можем казаться им безумными разрушителями скреп, за которые они так держатся. С одной стороны, это комплимент, а с другой — смешно, потому что мы не призываем никого переворачивать тачки ментов, но, несомненно, мы часть культурной революции, которая происходит сейчас в России. И за нами могут идти люди. Наша власть уже признала свою импотенцию, свой безумный страх перед всем новым, и действия у нее соответствующие. Но мы выросли не на улице, а в интернете, всех нас объединяет мировая Сеть. И, таким образом, они борются не с нами, а со всем миром, со всей современной культурой.
— О вашей популярности за границей: вы одна из немногих русских групп, которая собирает там большую аудиторию. Реально большую. Они вообще понимают, о чем вы поете?
Коля: Конечно. Но языковой барьер в целом перестает играть роль, которую играл раньше. Впервые в истории поп-музыки на весь мир становятся популярны испаноговорящие рэперы или, например, кей-поп-звезды. Если делаешь что-то интересное и говоришь с людьми на их языке в более глубоком смысле, чем язык вербальный, тебя в конце концов поймут и услышат.
Настя: Когда мы только начинали, я много кричала, потому что крик — это универсальный язык, понятный без перевода. И этот язык работал. Неважно, кто ты — бразилец или японец, ты понимаешь крик, мощный напор звука. Потом начала писать тексты на английском. Во-первых, потому что я с детства в этом языке, много на нем читаю, смотрю и слушаю, а во-вторых, это более универсальный язык, чем русский, его понимает намного больше людей. Но в какой-то момент захотелось писать на русском, и оказалось, что наш язык тоже интересен западному слушателю. Мы же слушаем песни на японском, и они нам нравятся (я говорю за себя), значит, есть какой-то другой уровень коммуникации, нежели просто языковой. В то же время мы стали делать субтитры на английском и переводить наши песни. И визуальный образ, визуальный язык тоже многое объясняет и помогает общаться.
Это прекрасно, что мы с нашими русскоязычными текстами можем ездить по миру, у нас везде есть слушатели, они подпевают нам на ломаном русском, они знают, о чем поют, и как будто бы язык больше не является барьером между нами.
— Вы много гастролируете и общаетесь с поклонниками. Что это за люди? Чего хотят в жизни?
Настя: Очень творческая, думающая аудитория, открытая новому, способная критически мыслить, аудитория, которая не доверяет всему подряд. А еще это люди, которые хлебнули горьких ощущений, но не готовы с этим мириться.
Коля: В целом это более образованные ребята, если сравнить их со среднестатистическим срезом общества, не в плане корочки, а в плане умения обрабатывать и искать информацию. Это амбициозные слушатели, и они носят много черного.
