Попал я как-то в хорошую компанию в не очень комфортных обстоятельствах. Наш «пятьсот веселый» хоккейный спецборт из Стокгольма с чемпионата мира-1995 приземлился в Шереметьево на несколько минут позже трех азиатских рейсов. Соответственно, о быстром прохождении паспортного контроля оставалось только мечтать.

Пришлось как-то пристроиться на лестнице, рядом оказались — вы не поверите — Вячеслав Старшинов и Виктор Шалимов. Легенды, небожители, спартаковцы. Разговор был незатейливый — так, чтобы время скоротать, я больше слушал, но свои пять копеек вставить хотелось.

На то были основания. Года не прошло, как в Магнитку, где я тогда работал, приезжала знаменитая команда ветеранов сборной СССР. После товарищеского матча был непременный банкет, на котором мы с Вячеславом Ивановичем, как мне показалось, очень мило общались. Телефоны свои он мне записал на салфетке: «Звони, не стесняйся!»

На этот счет я не обольщался, но раз все само собой получилось по прилете из Стокгольма, тем более в неформальной обстановке, то сам бог велел, улучив момент, как-то напомнить о себе.

— А помните, Вячеслав Иванович, как мы с вами хорошо сидели в Магнитогорске?

Умыл меня, конечно, Вячеслав Иванович — но с юмором, абсолютно естественно, без доли наигрыша и желания обидеть. Я едва сдержался, чтобы не расхохотаться, внутренне собеседнику аплодировал, урок учел. С тех пор стараюсь не нарываться.

Что касается «с кем мы только не сидели», то достаточно взглянуть на ретро-снимок 1963 года, на котором Юрий Гагарин рядом со Старшиновым, и не поймешь, кто из них больше звезда. Юрий Алексеевич жестом словно показывает, что «нет, не я, а вот этот парень» — свежеиспеченный 23-летний чемпион мира, автор золотого гола в ворота канадской сборной, обожаемый публикой бомбардир, краса и гордость советского хоккея, герой с обложек. Знаменитостей, с кем Вячеслав Иванович сиживал, с годами только прибавлялось.

Выиграл девять чемпионатов мира подряд — с 1963-го по 1971-й, заодно и две Олимпиады. Мог выиграть и больше, но в бронзовый Скво-Вэлли-1960 его с братьями Майоровыми не взяли — потому что спартаковский ромб на погоны наглые юнцы с говорящими «армейскими» фамилиями променять не хотели.

А перед Саппоро-1972 Тарасов с Чернышевым, накануне последнего своего турнира, не своим ветеранам тоже не слишком доверяли. Вот так закольцовки и не случилось.

В Японии Старшинов все-таки окажется несколько лет спустя, когда в качестве играющего тренера будет поднимать клуб «Одзи Сэйси» из города Томакомаи, а заодно и весь японский хоккей. Вернувшись, на сезон снова наденет спартаковскую форму и в 38 лет первым пересечет рубеж в 400 шайб, заброшенных в чемпионате страны. Опередит Старшинова только Борис Михайлов, а вечный рекорд Бориса Петровича, в свою очередь и спустя много-много лет перекроет Сергей Мозякин.

Что там еще для полноты картины? Лучший нападающий чемпионата мира-1965 в Тампере. Трехкратный чемпион СССР, что до сих пор кажется невозможным при тарасовском ЦСКА. Автор еще одного золотого гола и снова в ворота сборной Канады — на чемпионате мира в Вене-1967.

Вожак сборной СССР в 1969–1971 годах — капитанская повязка перешла к Старшинову «по наследству» от Бориса Майорова. Участник знаменитой Суперсерии СССР–Канада 1972 года. Кандидат педагогических наук, профессор. Почетный президент «Спартака». Кавалер ордена Трудового Красного Знамени и других наград. Автор трех книг. Снимался в трех игровых фильмах. Герой заставки киножурнала «Новости дня».

Последнее важно.

Киножурнал предварял показ художественных фильмов в кинотеатрах страны в 60–70-х годах прошлого столетия.

Заставка завершалась кадрами сумасшедшего гола спартаковского форварда с известным всей стране ремешком на подбородке — в ворота ЦСКА, в падении, и это было лучшим в той идеологически выдержанной заставке.

И хоккей был едва ли не лучшим из всего того, что составляло гордость той страны в те годы. Я полюбил старшиновско-майоровскую тройку беззаветно и безотчетно, интуитивно понимая, что любая игра для них и есть счастье, не омраченное ничем.

Страна как будто ждала трех будущих авиаинженеров, интеллектуалов с клюшками в руках, олицетворяющих осуществленную, казалось бы, мечту о свободе и радости творчества.

Жизнь, кстати, и развела их, пусть не окончательно — не так, как культовую британскую группу, но примерно в то же время, на исходе удивительных и совсем не безоблачных 60-х.

Характер, полностью воплощенный в игре, — это, конечно, Борис Майоров. Лидер во всем — органичный, взрывной, элегантный. Родившийся несколькими минутами позже брат-близнец Евгений уступал Борису во многом, но только не в понимании игры.

Старшинов, которого братья поначалу в упор не видели, брал свое неукротимостью, уникальным голевым чутьем и данной от природы лошадиной выносливостью. В начале 60-х пацаны с Ширяева Поля рвали всех, даже непобедимый ЦСКА. А потом, заматерев уже под водительством великого Всеволода Боброва, рвали тоже.

Звено в классическом составе перестанет существовать в начале второй половины 60-х. Дуэт Бориса и Вячеслава, признанный одним из лучших в мировом хоккее, свой славный путь в сборной завершит Олимпиадой в Гренобле, а в клубе — третьей для «Спартака» победой в чемпионате страны.

Старшинов еще будет успешно играть с разными замечательными партнерами, уже без Бориса Майорова трижды поднимет над головой Кубок чемпионов мира, дважды возвратится на лед в качестве игрока, а окончательно закончит уникальную 20-летнюю карьеру на десять лет позже Бориса, уже совсем в другую эпоху, на исходе 70-х.

Книги Вячеслава Старшинова, не в обиду автору и соавторам, слабо отражают его игровую натуру. На льду центрфорвард и бомбардир под номером восемь был яростен и ярок, не щадил ни себя, ни соперников ни у своих, ни, главным образом, у чужих ворот.

Даже с учетом времени, в котором книги выходили, они получились слишком уж дистиллированными — ни одного резкого суждения, ни одного неосторожного слова, ни одного жесткого определения. Как будто и не было в карьере разочарований, обид и сожалений — а их не могло не быть. Все согласно стандарту образцового советского спортсмена, делегата съезда комсомола, чемпиона, положительного во всех отношениях героя.

Так натура такая — в обычной жизни Вячеслав Иванович на рожон не лез, репутацию не подмачивал, проходя порой и между струй. После памятных посиделок в зоне пограничного контроля встречались мы не раз, и, как я ни пытался добавить разговору перца, — не получалось.

Ирония, конечно, в старшиновской манере общения присутствует — но мягкая. Не случайно профессор Старшинов стихи пишет.

Все-таки — лирик. А кто еще напишет, что «не может быть несчастливым человек, в жизни которого была хоккейная весна»?