СюжетыОбщество

Войны памяти вместо памяти о войне

С чем Россия и мир пришли к очередному юбилею Победы

Фото: Валерий Шарифулин /ТАСС
Фото: Валерий Шарифулин /ТАСС

Вторая мировая война была и остается важнейшим «местом памяти» не только в России, но и в Европе и, вероятно, в мире в целом. Способы работы с памятью об этой войне, с памятью о жертвах, о коллаборационизме, о героизме и жестокости военного времени являются определяющими для различных подходов к политике памяти вообще.

Вскоре после окончания войны память о ней была оформлена в повествованиях, которые легитимировали новые политические реалии.

На Западе это был рассказ о том, как демократия победила тиранию и тоталитаризм. В СССР — о том, как коммунисты сломали хребет фашизму и нацизму, которые выросли при поощрении крупного западного капитала.

В Европе строительство общего рынка и Европейского союза опиралось на убеждение, что только так можно преодолеть вирус национализма, который неизменно чреват перерождением в нацизм и войнами. Иногда, руководствуясь соображениями текущей политики, бывшие союзники, разделенные железным занавесом холодной войны, вставляли в эти повествования образы «встречи на Эльбе» и другие истории сотрудничества в борьбе с Гитлером. Но постепенно всюду крепло убеждение в том, что главная роль в победе над врагом принадлежала «нашим».

Постепенно на Западе ключевым элементом в истории страданий времен Второй мировой войны стал Холокост как «преступление преступлений».

К концу ХХ века в ЕС утвердился как доминирующий особый подход к памяти, который сейчас принято называть «космополитическим». Он предполагал, что через обращение к прошлому прежде враждовавшие нации преодолевают конфликты, вырабатывают общий взгляд на историю. В этом «космополитическом» подходе к прошлому акцент делался на критической оценке собственной истории, в том числе и собственного участия в Холокосте.

Представлять свою нацию в качестве главной жертвы при таком подходе было невозможно. Утверждение этого нарратива достигалось, в том числе, и достаточно жесткими неформальными цензурными практиками. В СССР главной была история войны на уничтожение, которую гитлеровская Германия вела на востоке, и история героической борьбы народов СССР за Победу.

Здесь прошлое тоже рассматривалось как пространство утверждения «дружбы между народами» СССР и, шире, народами социалистических стран.

Важным инструментом построения такого исторического повествования тоже были умолчания, которые обеспечивала уже не только неформальная, но и формальная цензура.

Молчание о том, кто был палачами польских офицеров в Катыни, «защищало» советское руководство и «советско-польскую дружбу». А молчание о том, кто был палачами в белорусской Хатыни, об участии местного населения в истреблении «мирных советских граждан еврейской национальности» на востоке Европы, охраняло положительный образ членов дружной семьи советских народов.

Одно из главных табу советской версии войны — безжалостное отношение власти к собственному солдату, о чем с такой болью писал Виктор Астафьев.

После развала соцлагеря, а затем и СССР новые суверенные нации восточной Европы получили возможность создавать свои собственные нарративы Второй мировой войны. В них особый акцент делался на страдания собственной нации. Тема Холокоста в Прибалтике, на Украине, в Польше была задвинута в тень еще в советское время. Новые государства продолжали эту линию, только для этого появились новые резоны.

Среди активистов истребления евреев было немало людей, которые в новых национальных историях становились героями, поскольку, поучаствовав в Холокосте, позднее отчаянно сражались с Советами. В этих нарративах страдание нации началось в 1939 году и было связано с советско-германским пактом и его секретным протоколом.

С окончанием войны страдание не заканчивалось, а продолжалось «под гнетом советского тоталитаризма» в результате «предательства» стран Восточной Европы Рузвельтом и Черчиллем в Ялте и Потсдаме.

Опыт жертвы и страдания своих наций элиты восточноевропейских стран хотели сделать своим символическим капиталом в отношениях с более зажиточными и влиятельными старыми членами ЕС. И это им во многом удалось.

Старое европейское представление о Второй мировой, с его фокусом на Холокосте и нацизме, новые члены сообщества стремились заменить сказанием о двух тоталитаризмах, советском и нацистском, на которых (и только на них) якобы лежит вся ответственность за кошмар войны. Понятие «тоталитаризм», незадолго до этого отвергавшееся многими историками как наследие холодной войны, вернулось в статусе политически неприкасаемого.

Память в этом подходе виделась не пространством примирения, но пространством непримиримой политической борьбы. На смену «космополитическому» подходу к памяти приходил «антагонистический».

Прошлое из пространства, где политические антагонизмы преодолевались, превращалось в еще одну площадку, где осуществлялась политическая борьба, «историческая политика».

В России 1990-х было отчетливое стремление к обсуждению прежде запретных тем и к изменению прежних оценок. В Москве признали, что поляков в Катыни расстреливали не гитлеровцы, а сотрудники НКВД по решению высшего руководства СССР. Оригинал секретного протокола в советско-германском договоре 1939 года был извлечен из архива, что подтвердило подлинность тех копий, на основании которых он к тому времени был уже известен.

В 1991 году Верховный Совет СССР сказал о незаконности аннексии прибалтийских государств. В России многие надеялись, что память о преступлениях коммунистического режима сблизит всех пострадавших, в том числе и русских, которые натерпелись от коммунизма никак не меньше других народов. Русские и боролись с коммунизмом весьма настойчиво, о чем Иосиф Бродский незадолго до развала СССР в весьма жесткой форме напомнил Милану Кундере в своей статье «Почему Милан Кундера несправедлив к Достоевскому».

Но очень скоро стало понятно, что этим надеждам не суждено сбыться.

А еще — что оценки прошлого имеют вполне определенную политическую цену в настоящем.

И речь не о символической цене, которую лидеры России готовы были заплатить, совершая акты покаяния в Катыни у могил польских офицеров, расстрелянных НКВД. Речь шла и о судьбах тех русских людей в Латвии и Эстонии, которые были лишены гражданства этих стран, будучи объявленными «наследием оккупации».

Поддержите
нашу работу!

Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ

Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68

Фото: РИА Новости
Фото: РИА Новости

Вот почему, однажды признав в Верховном Совете аннексию Прибалтики незаконной, Россия затем никогда на официальном уровне не подтверждала эту позицию. А прибалтийские республики с тех пор потратили изрядные усилия своих комиссий по подсчету ущерба от советской оккупации на подготовку исков на сотни миллиардов долларов к современной России. Россия втягивалась в это противостояние, часто рефлекторно реагируя скандалами и дипломатическими нотами на демонтаж «Бронзового солдата» или установку памятника бойцам подразделений СС. Постепенно и возмущение как форма диалога уступило место почти полному разрыву коммуникации по вопросам исторической памяти, так что даже совместные комиссии историков и польско-российская комиссия по трудным вопросам прекратили свою деятельность.

В ЕС усилия стран Восточной Европы давали свои плоды. В 2009 году Европейский парламент провозгласил 23 августа, день подписания пакта Молотова–Риббентропа, днем памяти жертв двух тоталитарных режимов. В первых проектах речь шла о жертвах тоталитарных и авторитарных режимов, но в конечном счете авторитаризм, господствовавший в странах Восточной Европы в межвоенный период, из документа пропал. А в сентябре 2019 года по инициативе польской делегации Европарламент подавляющим большинством голосов принял резолюцию «О важности сохранения исторической памяти для будущего Европы», в которой советско-германский пакт 1939 года описывался как спусковой крючок Второй мировой.

В этой резолюции современная Россия представлена как не покаявшаяся в грехах времен войны главная угроза демократической Европе. Там же есть и призыв убрать в Европе все «памятники тоталитаризма». Теперь демонтаж памятника Коневу в Праге в апреле этого года, равно как и энергичные усилия польских властей по демонтажу памятников благодарности советским солдатам можно представить как образцовое выполнение резолюции Европарламента, а немцам предъявить упреки в том, что они не спешат разрушать монумент в Трептов-парке.

В ЕС возражения против резолюции высказали только левые, понимающие, что под флагом борьбы с тоталитаризмом дискредитируют и современных европейских левых. Они резонно указали на то, что коммунисты играли как минимум важную, если не ведущую роль в сопротивлении и в Югославии, и в Греции, и в Италии, и во Франции. Войны памяти неизменно обострялись накануне очередных юбилеев

Победы, когда лидеры восточноевропейских стран отказывались приехать для участия в торжествах в Москве. И, конечно, в даты юбилеев начала Второй мировой войны в 1939 году. Впрочем, когда в 2009-м наметилась разрядка в отношениях России и Польши, оказалось, что обе стороны при желании могут найти адекватные слова, отражающие взаимное уважение, даже несмотря на несогласие по важным вопросам.

Путин, тогда премьер-министр, во время визита на Вестерплятте, где разворачивались первые бои после вторжения немецких войск в Польшу, сказал: «Все предпринимавшиеся с 1934 по 1939 год попытки умиротворить нацистов, заключая с ними различного рода соглашения и пакты, были с моральной точки зрения неприемлемы, а с практической, политической точки зрения — бессмысленными, вредными и опасными… Конечно, нужно признать эти ошибки. Наша страна сделала это. Госдума Российской Федерации, парламент страны осудили пакт Молотова–Риббентропа».

Туск в ответ говорил о том, что Красная армия не могла принести свободу, потому что сама не была свободной, но она освободила от нацизма, и поляки будут это помнить. Но это был лишь короткий эпизод, а вскоре, в 2014 году, восточноевропейские войны памяти против России получили дополнительный стимул.

Президент Украины Владимир Зеленский, делегация бывших узников и главы государственных делегаций на акции памяти у мемориала на территории бывшего лагеря смерти «Освенцим». Фото: РИА Новости
Президент Украины Владимир Зеленский, делегация бывших узников и главы государственных делегаций на акции памяти у мемориала на территории бывшего лагеря смерти «Освенцим». Фото: РИА Новости

Отсюда уже лежал путь к той резолюции Европарламента от 2019 года. В России, к сожалению, процитированные слова Путина тоже «забылись», и в очередной юбилей 1939 года, в 2019-м, многие видные наши политики отметились рассуждениями о пакте Молотова–Риббентропа как великом достижении советской дипломатии. Дегенерация дискурса происходила с обеих сторон.

Юбилейный год 75-летия окончания войны начался с разнообразных скандалов вокруг первой знаменательной даты этого года — освобождения концлагеря Аушвиц-Биркенау Красной армией. Президент Путин, не дождавшись возражений против резолюции Европарламента от сентября 2019 года со стороны лидеров «старой» Европы, выступил с «уроком истории» перед своими коллегами по Евразийскому союзу, в котором досталось польскому предвоенному руководству за его антисемитизм и участие в разделе Чехословакии после Мюнхенского соглашения 1938 года. (А по факту — за роль передовиков войны памяти против России.)

Это выступление положило начало весьма интенсивной новой фазе затянувшегося российско-польского противостояния в сфере исторической политики.

С обеих сторон прозвучало много высказываний, за которые их авторам должно быть стыдно.

Две церемонии, одна в Яд ва-Шем в Иерусалиме и другая в Освенциме в Польше, стали демонстрацией антагонистического подхода к памяти. Одни политики, в том числе польский президент Дуда, отказались ехать в Иерусалим. Другие (Путин) не были приглашены в Освенцим, где президент Украины Зеленский зачитал речь с рассуждениями о том, что лагерь освободили украинцы. Украинцы, потому что фронт был Украинский, а дивизия Львовская, хотя названия фронтам и дивизиям давали, на самом деле, по направлениям их наступления, а не местам формирования.

Совместное заявление председателя европейской комиссии Урсулы фон дер Ляйен, председателя Европейского совета Шарля Мишеля и председателя Европарламента Давида Сассоли от 23 января 2020 года, накануне 75-й годовщины освобождения Аушвиц-Биркенау, начинается со слов: «Семьдесят пять лет тому назад войска союзников освободили нацистский концентрационный лагерь Аушвиц-Биркенау (Освенцим). Они остановили таким образом самое ужасное преступление в истории Европы — спланированное уничтожение евреев».

В этом тексте нигде не упомянуто, что именно Красная армия освободила лагерь. В других обстоятельствах на это не обратили бы внимания, ведь Красная армия была частью сил союзников, но в отравленной атмосфере отношений России с «коллективным Западом» бросается в глаза, что упоминать Красную армию и русских в положительном контексте у лидеров ЕС уже просто не получается.

С российской стороны борьба за историю докатилась до поправок в Конституцию — декларируется право и обязанность государства «защищать историческую правду».

Бессмысленность этой нормы очевидна. На уровне семейной памяти в нашей стране святость памяти о военном подвиге и самопожертвовании во время войны защищать не нужно. Шествия «Бессмертного полка», в которых по зову сердца участвуют сотни тысяч человек, — лучшее этому свидетельство. Но законсервировать миф о войне, в котором не важно, были на самом деле панфиловцы или нет, в котором правители СССР не ошибались и не совершали преступлений, в котором солдат Красной армии не может совершить ничего плохого, не получится. Даже если принять еще не один «закон Яровой».

Все официальные повествования о войне победителей Второй мировой войны включают много умолчаний. Важная их черта — подавление самых разных «неудобных» тем.

До сих пор остаются без четкого ответа вопросы о том, оправданы ли бомбардировка Хиросимы или бомбардировки немецких городов, превращавшие их в колоссальные печи, в которых сгорали десятки тысяч гражданских лиц. До сих пор не сказано всей правды о Бенгальском голоде 1943 года, о том, сколько жизней гражданского населения на совести Уинстона Черчилля.

Таких умолчаний хватает и в российском нарративе. Во всех этих европоцентричных рассказах не учитывается хронология Второй мировой в Азии, а она здесь началась прежде, чем в Европе, что еще раз говорит о неадекватности попыток утверждать, что без пакта Молотова–Риббентропа никакой войны бы не случилось.

Ужасы войны в Азии, в том числе масштаб жертв в этой части мира, остаются на обочине европоцентричной памяти о войне. Впрочем, в Азии уже давно идут свои войны памяти между Японией и Китаем, Японией и Кореей.

В ходе современных войн памяти мы не становимся ближе к правде о войне. К целостной правде, включающей и то, чем мы привыкли гордиться, и то, за что нам должно быть стыдно. Все страны, и мы тоже, вступив в эту войну, сами себя лишили возможности разбираться с этими пространствами умолчания и искажения. Вместо этого мы создаем новые.

Плодотворный подход к памяти о войне предполагал бы «проработку прошлого», стремление к диалогу, в рамках которого разногласия не обязательно преодолеваются, но обсуждаются со взаимным уважением. Никогда еще мы не были так далеки от воспоминания в режиме диалога, от взаимного принятия иных взглядов. Это верно и для международных отношений, и для нашей внутрироссийской памяти о войне.

Сейчас, когда пандемия заставляет людей по всему миру пересматривать многие ценности и приоритеты, есть шанс, что юбилей окончания Второй мировой войны станет поводом для пересмотра антагонистической политики памяти, что салюты и парады не отодвинут в тень очевидного факта — нам нужно вырваться из логики «антагонистического» подхода к памяти и обрести свободу обсуждения уроков той страшной войны.

Поддержите
нашу работу!

Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ

Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow