Когда именно в Советском Союзе узнали о деятельности пресловутых отрядов № 731 и № 100, да и вообще о существовании японской программы разработки бактериологического оружия?

Формально все выглядит так: 9 августа 1945 года началось советское наступление в Маньчжурии, а 20 августа 1945 года были захвачены объекты «отряда № 731». Но выяснять, что, собственно, к ним попало якобы стали неспешно и не сразу, разобравшись с этими находками чуть ли не к концу 1949 года.

Но в приказе МВД № 00374 от 12 апреля 1948 года о репатриации 175 тысяч японских военнопленных значился и такой пункт: освобождению не подлежали лица «руководящего состава и специалистов «противоэпидемического отряда 731» и его филиалов».

Если же взять докладную записку министра внутренних дел СССР Круглова на имя Сталина, датированную 23 апреля 1949 года, то там содержится и такая информация: еще в феврале 1947 года штаб генерала Макартура обратился к советскому представителю в Токио с просьбой передать им для предания суду двух японских генералов, находившихся в советском плену.

И вот тогда, сообщается в документе МВД, советское правительство потребовало от американцев «взамен их бывшего начальника противоэпидемического отряда № 731 генерал-лейтенанта медицинской службы ИСИИ Сиро и полковника ООТА, бывш. начальника 4 отдела этого же отряда. Однако ответ на это предложение от американцев последовал отрицательный».

«Разведка доложила точно»

Писатель и краевед-дальневосточник Георгий Пермяков, служивший в 1945–1950 гг. в Хабаровском краевом управлении НКВД/МВД переводчиком (он работал на «Спецобъекте 2045», лагере для высокопоставленных японских военнопленных), утверждал: в 1946 году в Хабаровское краевое управление МВД пришла шифровка из Москвы, требовавшая срочно собрать материал о бактериологическом оружии.

По версии Пермякова, «тут мы и "раскопали" 731 отряд. И установили, что в нашем лагере для военнопленных находятся три генерала, которые руководили этой работой… Они стали давать показания». Весь этот материал, рассказывал Пермяков, «мы готовили для Токийского процесса».

Примечательна и датировка — 1946 год, и привязка к Токийскому процессу. Международный военный трибунал для Дальнего Востока начал работу 3 мая 1946 года: значит, к этому времени советская сторона уже все накопала про «отряд № 731».

Но ведь десятки лет советский (затем и российский) официоз твердил: проводившие на людях эксперименты с биологическим оружием военнослужащие «отряда № 731» намеренно не были предъявлены суду Токийского трибунала именно американцами.

Ознакомившись же с материалами Токийского процесса, и вовсе несложно убедиться: советская сторона не только вообще ничего не представила там по данной тематике, но ни разу даже и не поставила вопрос о подготовке и ведении японцами бактериологической войны.

Уже упомянутая докладная записка Круглова Сталину позволяет отмотать хронологию еще глубже: там приведен ответ начальника штаба Забайкальско-Амурского военного округа (это бывший Забайкальский фронт) генерал-лейтенанта Ефима Троценко на запрос об «отряде № 731».

В документе сообщается, что войска Забайкальского фронта, заняв в августе 1945 года город Ванъемяо (ныне Улан-Хото, автономный район Внутренняя Монголия), обнаружили на его окраине, близ японского военного городка, мощный лабораторный комплекс.

Полусгоревшее каменное здание («единственное сожженное здание в г. Ванъемяо»), рядом с ним — склад химикалий и лабораторного оборудования с огромным запасом лабораторной посуды (пробирки, чашки Петри, Пастеровские пипетки), питательных средств (агар-агар, пептон).

Там же мощная дезинфекционная камера, рентгеноустановка… И везде «груды набитой лабораторной посуды (пробирки, чашки Петри), причем большинство из них с питательными средами и ясно выраженными бактериальными культурами. Судя по форме колоний, культуры были брюшно-тифозные и паратифозные».

Военачальник также информировал, что хотя «г. Ванъемяо в течение последних 10 лет был вне зоны заболевания чумой», но в 1945 году там произошла вспышка чумы, причем первые больные среди населения появились именно вблизи этой лаборатории.

Генерал высказал предположение, что вспышка чумы могла явиться следствием того, что при подходе советских войск «были выпущены из клеток подопытные крысы, зараженные чумой».

Впечатляет терминология, использованная начальником штаба военного округа, — она явно не из лексикона общевойскового генерала: «чашки Петри», «Пастеровские пипетки», «питательная среда», «агар-агар», «пептон», «подопытные крысы», «бактериальные культуры». Генерал неплохо разбирался в вопросах бактериологической войны!

Тот документ явно основывался не на одних лишь данных санитарной разведки: еще до начала наступательной операции в Маньчжурии у военных явно имелась вполне конкретная информация о японском бактериологическом оружии.

Не случайно, как поведал в своем очерке «Чума от дьявола» военный микробиолог Михаил Супотницкий, весь личный состав трех советских фронтов был проиммунизирован высокоэффективной вакциной — так называемой «сухой живой чумной вакциной НИИЭГ». Потому в советских войсках не оказалось ни одного заболевшего чумой, хотя они действовали в ее природных очагах, входя в города, охваченные чумой. НИИЭГ — Научно-исследовательский институт эпидемиологии и гигиены Красной армии.

Правда, изыскания вакцин было лишь производным от его основного занятия: НИИЭГ являлся головным разработчиком советского биологического оружия.

Как утверждал Михаил Супотницкий, «еще до войны многим русским и китайским жителям Харбина было известно назначение "госпиталя" у поселка Пинфань. Информация о нем регулярно поступала в Генконсульство СССР».

В этом вряд ли стоит сомневаться: советская агентурно-осведомительная сеть в Маньчжурии тогда действительно была обширной: именно в Харбине — под «крышей» генконсульства СССР — располагалась одна из самых мощных и успешных разведывательных резидентур и военной разведки, и их «соседей».

Можно верить утверждениям, что «отряд № 731» попал в поле зрения советских разведок сразу после его создания.

Когда в захудалом маньчжурском поселке Пинфинь появилось великолепное шоссе, и от Харбина до «госпиталя» (под «крышей» которого и базировался «отряд № 731») вдруг резко усилилось движение, советская агентура незамедлительно получила указания выяснить, что это за объект. Так что к 1945 году советские органы собрали немало информации о нем.

В чем, кстати, не сомневались и сами японцы. Не случайно же к самому концу войны командование Квантунской армии вдруг как бы ослабило режим секретности, став нарочито демонстрировать свою подготовку к бактериологической войне.

И вдруг, как бы подтверждая это, именно в русском квартале Харбина — на глазах у советской агентуры — японцы стали усиленно и демонстративно ловить крыс и мышей. По всей видимости, руководство Квантунской армии полагало, что советское командование, получив столь недвусмысленное предостережение о готовности японцев к бактериологической войне, воздержится от наступления. Не воздержались…

Награжденные дважды

Хотя вспышка чумы там и была, ею занимались советские военные эпидемиологи-бактериологи своеобычного профиля: специалисты по разработке советской «чумной бомбы».

Следы той спецоперации обнаруживаются в наградных листах. Зафиксировано две серии награждения тех, кто занимался чумной проблемой в Ванъемяо (в ряде документов значится как «Ванемяо»): приказ Главнокомандующего Советскими войсками на Дальнем Востоке маршала Советского Союза Василевского № 033/н от 10 октября 1945 года и приказ командующего войсками Забайкальского фронта маршала Советского Союза Малиновского № 079/н от 14 октября 1945 года. Несколько ключевых персон получили тогда сразу по два ордена.

Так, подполковник медслужбы Николай Николаев сначала награжден орденом Отечественной войны II степени — приказом Василевского от 10 октября 1945 года. А спустя четыре дня — еще одним орденом, тоже Отечественной войны II степени, но уже приказом Малиновского. Подполковник медслужбы Иван Федотов также награжден дважды: орденом Отечественной войны II степени (приказ Василевского) и орденом Красной Звезды (приказ Малиновского).

И это не ошибка или, скажем, повтор — представления к награде различаются: в одном случае представляли за действия в июле — начале сентября 1945 года, в другом — за несколько иную деятельность уже сентября-октября 1945 года.

В наградном листе подполковника Николаева значится: «С первого дня войны <…> следует с передовыми частями 23 армии, проводя активную санэпидразведку по чуме и холере», а вот «за период работы в Ванемяо (в одном из филиалов отряда № 731. — В. В.) им выделено до 75 чумных культур». То есть собрано 75 боевых штаммов возбудителей чумы.

Еще один специалист, подполковник медслужбы Иосиф Чалисов, приказом от 10 октября 1945 года также награжден орденом Отечественной войны II степени: «с первых дней войны <…> шел с передовыми частями Забайкальского фронта по районам Маньчжурии, неблагополучным по чуме и холере. <…> за это время т. Чалисовым глубоко изучена эпидемиология чумы и холеры всей южной Маньчжурии, изучены работы и эпидемиологический материал противочумных институтов в Чаньчуне (используется также и написание «Чанчунь». — В. В.) и Дайрене, собран огромный эпидемиологический материал по чуме, холере, японскому энцефалиту и другим инфекциям в Маньчжурии, имеющий большое научно-практическое значение для противоэпидемической защиты Красной Армии».

Важно само упоминание «противочумных институтов» в Чанчуне и Дайрене: Чанчунь — штаб, база и полигон «отряда № 100», там также базировался один из филиалов «отряда № 731»; Дайрен (Дальний, Далянь) — филиал «отряда № 100». Там еще располагался и т.н. Научно-исследовательский центр санитарной службы Южно-Маньчжурской железной дороги. «Этот центр, — пишут в своих «Очерках истории чумы» Михаил и Надежда Супотницкие, — подчинялся непосредственно Квантунской армии и работал в тесном контакте с отрядом № 731, изготовляя чумную вакцину и проводя эксперименты по массовой иммунизации китайского населения различными типами чумных вакцин. Фактически это тоже был его филиал.

Его специалисты не бежали в Японию в августе 1945 г., а вполне легально находились в Маньчжурии после войны и даже наблюдали в 1947 г. за действиями советских военных бактериологов из НИИЭГ (г. Киров), исследовавших эффективность стрептомицина при лечении легочной чумы».

Вот и наградной лист Чалисова, подписанный еще 11 сентября 1945 года, свидетельство того, что к тому времени советские военные «медики» обладали практически всей полнотой сведений о деятельности отрядов № 731 и № 100, да и вообще о японских военных биологических разработках. И уж точно, что собранного тогда материала за глаза хватило бы для организации целой серии «бактериологических» процессов против японских военных преступников — уже в 1945 году.

Но у советских специалистов, изыскивавших в Маньчжурии японский чумной материал, задачи были иные.

Чтобы понять это, достаточно одного лишь названия структуры, где они служили: тот самый НИИЭГ Красной армии. Это заведение вело свое начало еще от созданной в 1928 году Вакцинно-сывороточной лаборатории РККА. В 1933 году ее вместе с Бюро Особого назначения Особого отдела ОГПУ объединили в Военный научно-медицинский институт РККА, который, в свою очередь, в 1934 году передали в ведение Военно-химического управления РККА, переименовав в Биохимический институт (БИХИ) РККА.

Уже в 1937 году БИХИ реорганизовали в Биотехнический институт (БИТИ) РККА, подчинив начальнику вооружений РККА. Но в 1938 году БИТИ переформатировали в Санитарно-технический институт (СТИ) РККА, а в 1942 году СТИ передислоцировали в Куйбышев, затем в Киров, вновь переименовав — уже в Научно-исследовательский институт эпидемиологии и гигиены Красной армии.

Похоже, основная цель этих переименований, сокрытие и маскировка основного назначения — разработка и испытание биологического оружия. Отличившиеся на маньчжурском чумном фронте товарищи как раз и были из НИИЭГ.

Во всяком случае, вся эта троица «эпидемиологов» фигурирует еще и в указе Президиума Верховного Совета СССР от 10 июня 1942 года о награждении за разработку новейшего бактериологического оружия: Чалисов удостоился ордена Ленина, Федотов и Николаев — орденов Красной Звезды. В числе отмеченных тем же указом значились и другие видные разработчики советских средств наступательной биологической войны, например, Николай Гинсбург и Александр Тамарин.

В наградном листе уже упомянутого Федотова значится, что «за время Отечественной войны многократно выполнял на фронтах ответственные задания начальника ГВСУ КА». Какие? Например, «большую работу в области особо опасных инфекций провел в VII-IX-1944 г. в районе г.г. Саратов, Сталинград, Красный Кут». Вот и у подполковника Николаева в наградном листе также значится: занимаясь особо опасными инфекциями, «много труда и самоотверженности в этой области т. Николаев проявил в июле-сентябре 1942 г. в районе Саратов — Сталинград — Красный Кут».

Обратимся к труду Льва Федорова о советском биологическом оружии. По его данным, в июле-сентябре 1942 года советское командование, отчаявшись остановить немецкое наступление на Сталинград, пошло на применение… биологического оружия — на основе бактерии туляремии. Чем и объяснялось неожиданное резкое появление тогда в немецкой армии большого количества больных туляремией (симптомы болезни: лихорадка, внезапный подъем температуры до 38–40ºС, головная боль, головокружение, рвота, боли в животе).

На короткое время это даже привело к приостановке наступления, но затем эпидемия — вместе с мышами, носителями заразы, — перекинулась на советскую сторону фронта.

Как особо отмечено в наградных листах, Федотов и Николаев (специалисты именно по разработке и боевому применению биологических средств) как раз и выполняли некое специальное задание в том районе до того, как эпидемия бумерангом ударила по советским окопам. Вот какого рода товарищей и отправили в Маньчжурию.

Понятно, что советских специалистов по биологическому оружию интересовали прежде всего японские разработки. Попутно образовалась и возможность заполучить новые боевые штаммы чумы.

Вопрос лечения китайцев явно стоял в повестке дня (задания) не в первую очередь. Не говоря уж о том, какой это был прекрасный испытательный полигон. Что наработанные японцами данные активно использовали, косвенно признают источники, сообщая, как Николаев — тот самый — «по неопубликованным японским материалам (!) …обобщил информацию об эпидемиях чумы в Маньчжурии, имевших место в период с 1933 по 1945 г.».

Есть свидетельства из наградных листов и других товарищей. Так, подполковник Николай Романов, эпидемиолог 36-й армии, еще 4 сентября 1945 года приказом № 012/н командующего этой армией генерал-лейтенанта Александра Лучинского награжден орденом Красной Звезды: «В городе Чанчунь проявил инициативу по розыску и изъятию из японского противочумного института живых культур чумы и холеры» — разумеется, «с целью предупреждения диверсионных актов со стороны японцев».

Майор Изет-ханум Ашурова получила орден Красной Звезды тоже за вполне конкретные дела: «проводит бактериологические исследования органов трупов умерших от чумы. <…> За время работы бактериологически изучила до 150 человек. Выделила 38 чумных культур». 38 новых боевых штаммов… Майор медслужбы Терентий Волков награжден орденом Красной Звезды: «Им были взяты первые материалы из трупа умершего от чумы для производства бактериологического исследования».

И опять же, ничего из собранного в Ванъемяо не использовали ни на одном из процессов. Более того, в документах Хабаровского процесса этот филиал «отряда № 731» даже не упоминается, нет там ни слова и про вспышку чумы!

Зато уже в 1946 году Сталин принял решение о создании в Свердловске нового военно-биологического института (печально знаменитого как Свердловск-19), основной задачей которого и стала разработка бактериологического оружия.

Как полагал Лев Федоров, это стало прямым результатом анализа практики японских создателей бактериологического оружия: «В руках у советских военных биологов уже имелась захваченная во время боевых действий в Манчжурии техническая документация на комплекс производств биологического оружия. И были те японские производства и крупнее, и совершеннее советских».

Потом ситуация изменилась: 29 августа 1949 года Советский Союз испытал свою атомную бомбу, и боевая бактериология явно отошла на второй план. Да и фокус внимания желательно было сместить, вот и устроили спектакль, попутно сыгравший еще и роль ширмы.

Поскольку же японские специалисты были еще нужны, то плодотворное сотрудничество с ними продолжилось и после процесса. Так что свой срок эти осужденные отбывали в достаточно комфортных условиях, да никто его полностью так и не досидел: в 1956 году все были освобождены и репатриированы в Японию. Перед отправкой домой их одели по последней моде, а в Хабаровске в их честь устроили пышный банкет.

Правда, часть японских военнопленных, имевших отношение к бактериологическим подразделениям, еще в июне 1950 года передали Китаю. Полагают, именно с их помощью в КНР и запустили свой первый центр разработки бактериологического оружия.