Недавно я наткнулась в фейсбуке на очередное обсуждение достоверности российской статистики смертности от коронавируса. Там писали, что если довериться официальным цифрам, то Россия выглядит как страна с прекрасной медициной (около 70 тысяч заболевших и меньше тысячи умерших на момент, когда я это пишу), но доверяться этим цифрам не стоит — в справки о смерти умерших от COVID людей часто вписывают другие причины. И, соответственно, эти смерти в статистику не попадают.
Важно это — возмущались в том треде — не только потому, что неверная статистика смазывает картину, подает напрасные надежды и расхолаживает самоизолянтов, а потому, что тела людей, чья смерть не зарегистрирована как коронавирусная, выдают родственникам без должных предосторожностей. В частности, дают возможность с ними проститься в открытом гробу.
Я до этого не слышала о том, что коронавирусом можно заразиться даже от умершего, но ничего невероятного в этом нет. Все мы читали о похоронах в непременно закрытых гробах во времена чумы и о специальных «чумных кладбищах». Это, например, описано по свежим следам итальянским историком Джузеппе Рипомонти в «Истории чумы 1630 года», а вслед за ним, через двести лет — писателем Алессандро Мандзони в знаменитом историческом романе «Обрученные».
Этот роман с его описанием феномена «человека времени чумы» вспоминает итальянский философ Джорджо Агамбен в недавнем комментарии швейцарской газете «Нойер цюрхер цайтунг». В «Обрученных», пишет Агамбен, показано, как испуганные эпидемией люди начинают воспринимать друг друга в первую очередь как потенциальный источник заражения, который нужно всеми силами избегать и от которого нужно отстраняться. И мертвые — наши мертвые — оказываются лишенными достойных похорон, а мы — возможности с ними проститься.
В условиях сегодняшней эпидемиологической паники, утверждает философ, человек оказывается сведенным к «голой жизни». «Голая жизнь» — важнейшее понятие философии Агамбена, его можно раскрывать долго, но в данном контексте это словосочетание вполне позволительно воспринимать буквально — это жизнь, сведенная к выживанию, к тому, чтобы не прекращались биологические процессы, обеспечивающие наше присутствие на этом свете.
По Агамбену, одни из страшных симптомов этой эпидемии — это то, что чрезвычайные меры, включая как будто рецептированное из антиутопий электронное слежение за возможными носителями вируса, были восприняты гражданами как норма. Люди оказались готовы жертвовать очень многим, в том числе свободой выбора обстоятельств собственной жизни, во имя биологического выживания.
Если предположить, что правительства и силовые структуры могут посчитать теперешние меры пробным камнем, забрасывая который, они проверяют готовность граждан покориться во имя сохранения той самой «голой жизни», — ситуацию можно считать чреватой опасностью.
Люди в самых разных странах пошли на ущемление своих прав с готовностью, соблазнительной для властей, — во всяком случае, для властей, имеющих склонность к автократии.
Центральная работа Джорджо Агамбена Homo Sacer построена вокруг исторического примера Веймарской республики, столь часто пользовавшейся возможностью ввода чрезвычайного положения, что оно стало привычным и воспринималось людьми как норма. В итоге чрезвычайное положение «перетекло» в чрезвычайные же декреты нацистского режима. Так что, хоть в его тексте для газеты нет прямых отсылок к главной европейской травме и самому страшному жупелу, — они незримо там присутствуют.
Небольшой комментарий философа вызвал вал возражений в европейских медиа — официальных и социальных. Но при всей их гневности большинство из них содержит важнейший предикат: «с такими высказываниями можно не соглашаться, но они необходимы, чтобы обсуждать происходящее и не терять разумного отношения к тому, что происходит». А одно из самых внушительных и, главное, разумных возражений на его предупреждения состоит вот в чем.
Чрезвычайный порядок сам по себе регулируется Конституцией. То есть Конституция — гарантия как и его введения, так и (и это главное) возвращения всех прав, как только опасность минует. И любые власти, независимо от личных черт их представителей, по умолчанию вынуждены Конституции подчиняться, они ею ограничены.
А теперь представим себе на минуту страну, где Главный Закон переписывается в угоду правителю, чей срок у руля, казалось бы, не может быть продлен ну ни при каких обстоятельствах.
Страну, где поправки обсуждаются в течение пары дней с привлечением личностей, к правам человека и законности никакого отношения не имеющих. Страну, где перемены в Конституцию разыгрываются как партия в поддавки. Интересно, легко ли гражданам такой страны дать отпор «алармистским», как пишут европейские газеты, словам итальянского философа?
У меня вот не очень получается.
