Я работаю дежурантом на Соколиной Горе. У меня суточные дежурства, по 24 часа по субботам. За мной закреплены несколько отделений. А сейчас в связи с эпидемиологической ситуацией я смотрю еще хирургическое отделение, потому что туда тоже поступают больные с коронавирусом, и еще консультирую реанимацию. Это 240–250 пациентов.

Я смотрю вновь поступивших — это достаточно долго, на каждого надо минут 40. Плюс те, которые тяжелые… Кому-то нужно перелить кровь, кому-то скорректировать лечение. Плюс еще вызывают, если кому-то стало хуже. Кто-то хочет что-то спросить у дежурного врача, кто-то хочет досрочно выписаться.

Дежурный врач постоянно в движении. Частенько мне звонят медсестры, говорят: подойдите срочно, у нас там пациентке плохо. А я в это время нахожусь в другом корпусе, на 13-м этаже у пациента, которому тоже плохо. И я должна одновременно каким-то образом оказаться в двух разных местах, на разных этажах и в разных корпусах.

…Когда нам только выдали эти костюмы, было всем так интересно, мы даже фотографировали друг друга. Сейчас это уже рутина. Этот костюм защитный, «Тайвек», мы надеваем только тогда, когда идем к пациентам с коронавирусной инфекцией. А к другим мы ходим в своем обычном рабочем костюме. И, значит, мы должны постоянно переодеваться.

Его надевать, наверное, минут 5. Снимать немножечко подольше, потому что нужно сначала руки обработать в первых перчатках и затем тоже все поэтапно сбрасывать. Костюм похож на комбинезон из достаточно плотной ткани прорезиненной. Сначала надеваем первые перчатки, затем костюм, бахилы специальные хирургические, высокие, респиратор, шапочку, очки специальные защитные, сверху капюшон. Получается костюм космонавта. Или телепузика, как у нас говорят. Немножко похоже, да, особенно когда коллеги плотной комплекции. Затем еще перчатки дополнительно поверх костюма. И в таком виде идем к пациентам. Конечно, они нас не идентифицируют, потому что все выглядят практически одинаково — в этом белом комбинезоне лица не видно.

Некоторые коллеги могут написать на своем костюме: Маша, Петя, Ваня. Некоторых я узнаю по походке, по комплекции. Я не подписываюсь. Однажды я пошла смотреть пациента в реанимацию с подтвержденной коронавирусной инфекцией, и мне дали костюм на много размеров больше. И я в нем запуталась, растянулась на полу, стала валяться с криками, и все стали спрашивать вокруг: «Кто это у нас тут валяется?» Потом один из людей говорит: «А, так это ж инфекционист пришел!» И сквозь свои стоны и крики говорю — да, это я… Так меня и узнали.

Надо понимать, что эти костюмы вообще в идеале должны быть одноразовыми. Когда только эта вся ситуация начиналась, нам вообще выдавали по одному костюму на сутки. И если меня позвали к другому больному, я уже должна идти к нему без костюма. И мы его снимали-надевали. Два-три раза в сутки такое было, мы его обрабатывали каждый раз после снятия и надевали потом снова. Сейчас этих костюмов у нас достаточно, то есть они уже реально могут быть одноразовыми, как это положено. Мы стараемся экономить, потому что не всегда есть костюмы подходящего размера.

Мне страшно. Мы же все инфекционисты в этой больнице. И мы примерно все себе представляли, что такое коронавирус. Наверное, страшно было больше нашим коллегам других специальностей, сейчас же во многих больницах есть отделения для коронавирусных больных. А мы к этому отнеслись спокойно. Многие коллеги относились с интересом, им было круто поработать с этой новой инфекцией. Какой-то элемент тревоги был, потому что мы не знали, как именно лечить этих больных. Рекомендации первые были еще достаточно сырыми.

Изначально было известно, что вирусная пневмония, что может быть дыхательная недостаточность. Потом уже стали появляться мысли, что можно использовать какие-то препараты для лечения. Сейчас уже есть достаточно четкие алгоритмы ведения больных, ну и вот смотрим, как они у нас работают. Вроде бы пока что работают.

Бывает, что пациент сначала поступает к нам даже не как контактный по коронавирусу, даже без клиники ОРВИ, а с каким-то другим входным диагнозом. И мы его осматриваем еще в своем обычном рабочем костюме, в обычных масках, перчатках. Сейчас у всех поступающих берем мазки на коронавирус. Иногда приходит положительный результат. А мы уже с ним проконтактировали. Может быть, я коронавирус уже перенесла в какой-то легкой форме, может быть, в бессимптомной.

Я живу сейчас с семьей. Мой старший брат — тоже врач, поэтому он относится ко всему достаточно адекватно. Родители уже, наверное, привыкли. Они, правда, все время говорят, что детям нужно было бы выбрать какие-то нормальные профессии. Правда, я не знаю, что конкретно они имеют в виду.

Что в основном у нас наблюдается? Повышенная температура тела, кашель — сухой кашель. Явления общей интоксикации. Часто развитие пневмонии бывает. Часто бывает пневмония с дыхательной недостаточностью. Особенно если у пациента есть какие-либо сопутствующие заболевания — сердечно-сосудистой системы, тяжелые другие патологии…

Дыхательная недостаточность — человеку сложно дышать, это если очень грубо сказать. Ему не хватает воздуха. Дыхание становится учащенным, он принимает какое-то вынужденное положение, чтобы ему было легче. В каких-то тяжелых случаях наблюдается падение артериального давления, тахикардия, то есть учащенное сердцебиение. Могут синеть губы. Бывает, когда это действительно развивается достаточно быстро. Люди не боятся ИВЛ. Когда пациент уже в таком состоянии, когда ему требуется аппарат вентиляции легких, он уже об этом не думает, он боится умереть.

Медсестры часто работают на износ, многие из них работают сутки через сутки. Многих просят еще как-то выйти дополнительно. Конечно, они все очень устали, тем более что дежурства сейчас такие, что ни присесть, ни прилечь, то есть все 24 часа человек на ногах, а многие из медсестер и из младшего медицинского персонала ездят издалека, это Московская область или близлежащие области. Зарплаты у них не очень высокие. Но в областях, в том числе в Московской области, зарплаты мизерные, на которые выжить абсолютно невозможно. Поэтому они ездят в московские больницы.

Роль медсестер гигантская. Я хожу по многим отделениям, они у нас разбросаны по разным корпусам. И на посту, на этаже, остается медицинская сестра, и она все-таки видит пациентов почаще, нежели дежурный врач. И, если она отмечает, что есть какое-то ухудшение состояния, она мне звонит. Ну либо сам пациент ее вызывает и говорит, что ему стало хуже. Чаще это бывает медсестра, которая видит ухудшение. Прихожу я, меряю ему сатурацию, меряю давление, оцениваю его состояние. Если я вижу реальное ухудшение, в том числе и падение сатурации, то я тогда вызываю дежурного реаниматолога. Мы с дежурным реаниматологом повторно осматриваем пациента, и если на то имеются показания, то тогда его переводят в отделение интенсивной терапии. В самых тяжелых случаях — на аппарат искусственной вентиляции легких.

На фоне всеобщей истерии есть достаточно много пациентов, которые где-то простудятся — температура 37,3–37,5, немножко першит в горле. И они уже вызывают скорую. А скорая привозит к нам. Отсюда мы наблюдаем, что стоят вереницы скорых на подъезде в больницу, что не хватает боксов. Я всегда задаю пациентам вопрос: если у вас дома пригорела курица, которую вы жарили, вызываете ли вы пожарную службу? А на насморк скорую помощь люди вызывать почему-то не стесняются. Может просто получиться так, что в этой веренице скорых, которые стоят на подъезде к больнице, окажется какой-то пациент с тяжелой дыхательной недостаточностью, и он просто не сможет въехать на территорию, потому что во всех остальных машинах сидят пациенты с насморком.

Бывает, поступит за сутки около 30 пациентов, и из них в состоянии, которое требует реально стационарного лечения, пациента 4, ну иногда 5. Все остальные могли бы лечиться амбулаторно. Бывает, в принципе, что у них находят коронавирус, но он протекает в достаточно легкой форме. И они же потом начинают: я себя хорошо чувствую, зачем же меня тут держите…

Лично у меня именно пациентов с коронавирусной инфекцией умерших — нет. Я успевала переводить в реанимацию. Но у моих коллег — да, такое, к сожалению, уже случалось. Но это, как правило, были пациенты достаточно пожилые. С сопутствующей патологией.

Пациенты, конечно же, разные. Я их спрашиваю о самочувствии: как провели ночь, как им дышится, какая температура была. Осматриваю, меряю температуру, сатурацию и так далее. Они сообщают какие-то новости. Бывает, что пошутим. А бывают некоторые ситуации неприятные. К нам же много сейчас пациентов едет, и боксов не хватает. И нам приходится пациентов складывать в боксы вместе.

Но это не значит, что мы их складываем хаотично. Пациентов с коронавирусной инфекцией — к пациентам с коронавирусной инфекцией, пациентов с ВИЧ-инфекцией — к пациентам с ВИЧ-инфекцией. Они друг от друга ничем не могут заразиться. Пациент лежал один в боксе, а бокс у нас на трех человек. И вдруг к нему подкладывают кого-то второго, он устраивает скандал, как это так, я здесь лежу, это мой бокс, кого вы мне привели. На прошлом дежурстве женщина чуть не с кулаками на меня набросилась.

Люди достают свои смартфоны, говорят: а ну-ка скажите, как вас зовут, я сейчас вас буду на видео снимать. Используют и нецензурную брань.

Ну, естественно, я не могу ответить тем же. Пытаюсь успокоить.

Или говорят: я сейчас хочу выписаться под расписку. Был у нас такой пациент, лицо без определенного места жительства. Он говорит: тогда я сбегу через окно. И он действительно попытался это сделать, но у нас же сейчас дежурят сотрудники полиции — дальше них он не ушел, был водворен обратно в бокс, но, конечно же, он доставил много неприятностей младшему и среднему медицинскому персоналу, откровенно говоря, хулиганил. Кричал, орал… Сигарет ему не хватало, говорил: а ну-ка позови этого врача, пусть она мне за сигаретами метнется.

Конечно, не очень приятно с таким настроем ехать на работу, но уже дежурство никак не отменишь. И я понимаю, что это будет очень тяжело. Человек 24 часа подряд не может сохранять ясность мысли. И я если встала в 6 утра, чтобы приехать на работу к 8, то к 10–11 вечера я уже очень устала. Я уже хочу спать, я уже не могу так быстро соображать и двигаться. В 2 часа ночи я еще более уставшая. А пациенты продолжают поступать. Естественно, в 6 утра если кому-то становится плохо, то к нему приходит врач, который уже с ног валится.

Мы научились достаточно быстро есть в больницах; если появляется какое-то свободное время — значит, надо срочно поесть, потому что мы не знаем, когда получится это сделать в следующий раз. Нам стали выдавать завтрак, обед и ужин. В последнее время нам приносили еду из «Перекрестка». Как нам объяснили, это делается в рамках благотворительности. Была какая-то запеканка, булочки, воду дают, соки. Ну в общем-то так жить можно, спасибо им за это.

Существует еще такая примета: если вскипятить чайник, но не налить чай или кофе в стакан, то тогда никуда не позовут. Но стоит только налить кофе в стакан, то тут же раздастся звонок с криками, что нужно срочно куда-то бежать.

У нас у каждого свой личный мобильный телефон, и на каждом посту этот телефон известен. Есть соответствующий график дежурств, и медсестры видят, кто сегодня дежурит. Ну я бы рада была отключить звук на дежурстве. Но, к сожалению, я тогда потом окажусь виновата, что куда-то не пришла, поэтому звонок у меня стоит очень громкий и очень противный, чтобы точно его услышать и точно поднять трубку.

У меня есть приятели, какие-то знакомые — не врачи. И они мне наперебой все жалуются — из-за этой самоизоляции мы перестали ходить по театрам, мы не можем выйти в ресторан, мы устали сидеть дома. Дома нечего делать, нам скучно. А я просто им завидую, потому что я рада была бы посидеть дома, хотя бы для того, чтобы выспаться, но я, к сожалению, не могу этого сделать.

Поэтому вот эта ситуация — в больнице стало дежурить тяжелее, но вот в какой-то жизни вне больницы я бы не сказала, что что-то для меня и моих коллег сильно поменялось. В метро стало свободней ездить на работу…

В последнее время все чаще меня посещает мысль, что нужно это дело все-таки прекращать. Даже не потому, что физически устаешь, а потому, что очень большое количество пациентов на одного дежурного врача. И я, бывает, просто физически не успеваю добежать до пациента. А если я не успела, — не успела не из-за того, что я не хотела к нему идти, а потому, что это было нереально сделать физически, — но если с пациентом потом что-то случится, то всегда есть риск уголовной ответственности. И я все чаще задумываюсь, что если я не успею, что если кого-то не спасу, мне потом придется из-за этого сесть в тюрьму.

Плюс еще постоянно вводятся новые правила в оформлении медицинской документации. Электронная медицинская документация должна облегчить работу врача, но на деле мы заполняем бумажную историю болезни и электронную.

Все тогда же, на дежурстве. И бывает часто такое, что, например, 8 часов утра, дежурство закончено, а мы остаемся на два, три или четыре часа для того, чтобы доделать всю эту медицинскую документацию, дооформить. Я в 8 часов приняла дежурство у коллеги, стала уже ходить по отделениям, а в 12 часов дня я ее встречаю в одной из ординаторских, и она спит за столом. Я ее разбудила, оказалось — да, она дооформляла истории болезни, но так как она 24 часа на ногах, она просто уснула за столом.

Скажите читателям: от того, как они себя будут вести, зависит их здоровье и здоровье близких. Объясните им, что всякие увеселительные мероприятия, бары и так далее не откроются до тех пор, пока не исчезнет опасность. Хотим ли мы оказаться в переполненной больнице, где не будет мест? Нет.