Я анестезиолог-реаниматолог. В Коммунарке работаю с марта. Как и мои коллеги, я попал сюда через знакомых. Нас, можно сказать, позвали. Я бы не сказал, что это было сложное решение. Мы не смогли бы оставаться в стороне, когда происходит такая беда.

Семья отнеслась к этому, как к уходу на войну. Звонки, слова поддержки, которые они говорят, — это как письма на фронт. Никто не отговаривал, никто не обсуждал тему в негативном ключе. Наши семьи давно понимают, как устроена эта система. Они нас поддерживают, за это огромное спасибо.

Сейчас мы все практически живем отдельно от своих семей. Я хотел бы навестить свою маму, но не могу этого сделать, потому что она пожилая и входит в группу риска. Сейчас она живет на даче. Последний раз мы виделись 19 марта, и не знаю, когда… [увидимся в следующий раз]. В июле, если все будет хорошо.

…Любая защита, как мы понимаем, несовершенна. К нам в реанимацию попадают тяжелые и очень тяжелые пациенты. Как мы говорим: с нарушением жизненно-важных функций, а именно дыхания.

Очень важно, чтобы пациенты были не обезличенными. Мы стараемся запомнить, как пациента зовут, чтобы не забывать о том, что он человек, что это не просто «койка № 1» или «койка № 2». То же самое при обходе. Если пациент в сознании, мы с ним здороваемся, узнаем, как у него дела, как он себя чувствует, есть ли у него какие-то вопросы. Потом мы смотрим на показатели мониторов, на данные обследований. Но в первую очередь — общение.

Пациенты лежат напуганные, и наша задача — максимально их успокоить. Ни в коем случае не должно быть такого, что пациент с испуганными глазами смотрит, а врачи там между собой что-то тихонечко, тыча пальцами, обсуждают.

У нас лежат люди совершенно разных социальных слоев, взглядов. Это и те, которые прилетели на своих частных самолетах во Внуково-3 из Куршевеля, и, например, одинокая пенсионерка, которую привезли из дома. Понятно, что все они совершенно по-разному даже смотрят на нас. И совершенно по-разному к ним нужно искать подход. Но контакт можно найти с кем угодно, просто иногда для этого нужно приложить титанические усилия. В этом и состоит врачебное искусство.

После обхода начинается планомерная лечебная работа, которая в отделении реанимации иногда носит экстремальный характер. Ты даже не знаешь, что будет происходить в следующий час. Бывает очень напряженно, когда, например, одновременно в реанимацию заезжает пять тяжелых пациентов, а дежурят двое–трое врачей. Трое — это если повезет. Приходится мобилизовать все ресурсы.

У каждого врача есть свое кладбище, но у каждого врача есть и люди, которых он спас. Работает он ради них. Когда мы видим, что пациент приезжает к нам в крайне тяжелом состоянии, на пороге смерти, а через две недели мы смотрим, как он улыбается, — это стимул, чтобы продолжать работать дальше.

В последнее время в сторону врачей было много негатива. Была некоторая социальная напряженность — не могу сказать, с чем это связано. Но сейчас мы увидели, настолько искренняя поддержка со всех сторон.

Есть движение «Мейкеры против COVID». Мейкеры — это люди, которые имеют доступ к 3D-печати. Они печатают нам щитки, которые защищают лицо при инвазивных манипуляциях, переходники на маски. Мы в Коммунарке обеспечены всем. Но то, что люди готовы помогать искренне, безвозмездно, — это лучшее проявление благодарности. Видно, что мы делаем одно дело.

Во многие московские больницы доставляют еду из ресторанов, кормят из благодарности. Помимо слов, по телевизору очень много реальной поддержки.

Каждый сейчас должен осознать, что его вклад в общее дело может быть колоссален. И для этого нужно всего лишь не выходить из дома! Это та ситуация, когда ты можешь спасти мир, сидя на диване. Такой шанс выпадает нечасто, но, как мы сейчас видим, некоторые люди недооценивают степень нависшей угрозы. Нам всем нужно включить мозг.

Да, бесконечно дома сидеть невозможно. Многие говорят, что все мы, ну процентов 70, рано или поздно переболеем. Но вопрос в том,

Да, каждый из нас любит свободу, но в данный момент мы должны все вместе свою личную свободу немножечко ограничить во имя коллективного блага. Наша задача сейчас — держаться максимально разрозненно, прервать вот эту цепь передачи. Врачи ради вас рискуют всем: жизнью и здоровьем близких, ходят на работу, а от вас требуется всего лишь посидеть дома! Просто не вставай с дивана — и все, ты герой!

Пациенты с COVID выглядят абсолютно по-разному. У большинства, к счастью для нас, течение легкое. У некоторых настолько стертые формы, что даже непонятно. В целом COVID можно сравнить с гриппом: лихорадка, затрудненное дыхание, сухой кашель, ломота в теле. Ничего нового и необычного там нет. Есть некоторые специфические симптомы, которые заметили до нас итальянцы и китайцы: у пациентов с COVID пропадает вкус и обоняние.

То, что от коронавируса умирают только пожилые люди, — это миф. Встречаются молодые пациенты, у которых болезнь проходит тяжело. В подавляющем большинстве случаев у всех тяжелых форм заболевания есть какой-то фон: например, избыточная масса тела, артериальная гипертензия, сахарный диабет, какая-то органонедостаточность, например, хроническая болезнь почек. Но слово «большинство» не означает «все». Полагать, что это пройдет мимо только потому, что ты молодой, — это немножко самонадеянно. Беречь себя надо одинаково всем, независимо от возраста.

Одна особенность, которую мы все замечаем, — что пациент может резко ухудшаться. Например, каждый видел по телевизору «падающих людей в Китае», да? Которые идут по улице и просто падают на землю. И да, мы замечаем, что картина, которую мы видим, например, на компьютерной томографии, — она опережает клинические проявления. То есть пациент нам говорит, что чувствует себя нормально, а когда мы смотрим на КТ легких, мы видим там колоссальный объем поражения и понимаем, что пациент вот-вот ухудшится. Поэтому мы уже иногда начинаем действовать, исходя не из клинической картины, а из того, что пациента надо «ловить» сейчас. Например, рано переводим на искусственную вентиляцию легких и значимо улучшаем прогноз.

Роль младшего и среднего медперсонала сейчас просто колоссальна. И то лечение, которое мы сейчас используем, по сути дела, зависит на 70 процентов от них. Мы ими гордимся. Это наша сила и наша надежда. .

Что будет после пандемии? Я очень люблю Москву, люблю погулять. Наверное, просто выйду в центр и пройдусь по улочкам. Но ходить я буду точно долго — ой, сколько смогу! Именно сейчас мы начали ценить некоторые вещи, на которые раньше даже не обращали внимания. Я надеюсь, это опять же заставит многих из нас открыть глаза пошире. Просто представьте на секунду, как мы насладимся опять тем, что можем просто выйти на улицу, пройтись, вдохнуть вечерний воздух. И, кстати, это тоже очень мощный стимул: мы все выкладываемся просто потому, что мы хотим сами, чтобы как можно скорее все это закончилось, и мы вернулись к нормальной жизни.