Средств индивидуальной защиты у нас нету. Нету практически совсем.

Когда все только началось, у нас еще были старые костюмы противочумные, они уже были просроченные по стерильности года на два. И как только они закончились (их было не больше восьми на всю скорую помощь), выдали другие.

Это маска обыкновенная, трехслойная, три штуки в руки на сутки. Никаких респираторов. Это костюмы «Каспер» — может быть, вы видели их. Они сейчас продаются на «Авито» рублей по 300… Тоненький-тоненький костюмчик, паутинка. Ты его надеваешь так аккуратненько. Ты его тянешь чуть-чуть, и он у тебя рвется.

Я уже молчу, что у нас на город, который официально, по переписи, 85 тысяч населения, работает в сутки три или четыре машины. 15 дней работают четыре машины, 15 дней работают три машины. И из этих вот дежурств на линии работает одна или две бригады в составе одного фельдшера. То есть дефицит кадров жуткий.

Нам все время говорят: «Не бузите. Кадров нет, ничего нет, сделать мы ничего не можем. И, вообще, не хотите — не работайте». И так далее, и тому подобное. «Хотите — увольняйтесь, хотите — не увольняйтесь».

Вчера у нас девчонки работали в составе трех бригад. И одна бригада ушла в Серпухов, повезла пациента с COVID-19, вот в этом костюме малярном. Фельдшер ездила утром на тест. Тест показал отрицательный результат, будет работать дальше. А две бригады работали на город, остались. Каждая бригада сделала по 26 вызовов за сутки. Вместо положенных 12. То есть представляете, какое качество оказания медпомощи. Как люди вообще замучены…

Мы приехали по вызову на судороги. Поняли, что у пациента состояние инфекционно-токсического шока. И понятное дело, что там уже был COVID-19. Ну а переодеваться в эти костюмы уже у нас возможности никакой не было. Потому что пациент был в крайне тяжелом состоянии, и идти в машину и обратно было нецелесообразно. Поэтому мы везли пациента так, как мы были одеты: обыкновенная форма, перчатка и маски.

Как сказать «осознанное решение»? Это просто ты делаешь — и всё. Здесь уже просто не думаешь. Потому что если ты начинаешь думать, то… Ну, лучше тогда вообще на скорую не ходить. Я просто попросила свою медсестру дополнительно надеть маску и все, и мы работали.

Мужчина, 52 года. Инфекционно-токсический шок. Состояние крайне тяжелое. Низкая сатурация, он весь мокрый. У человека падает очень низко давление. Судороги, я так понимаю, у него начались на фоне того, что он пришел домой и потерял сознание, так как у него резко упало артериальное давление. Вот так вот выглядит, если визуально.

Если смотреть уже по обследованию, то артериальное давление низкое. Очень низкое. У этого пациента было 60 на 20. Соответственно, сатурация — насыщение крови кислородом — у него была 83, это очень низкая при норме 99–98. Понятное дело, что легкие там поражены были достаточно обширно. И поражение легких развивалось очень стремительно. То есть он практически не болел, он чувствовал только. То есть иммунитет сразу улетает.

Мы повезли на Краснознаменскую, 8, это Щелково, первая больница.

Мы довезли его. Он умер в больнице. Мы через третьи руки это узнали.

Потом мне девчонки позвонили: «Блин, работать некому, выйди», я вышла 9-го в ночь. А в воскресенье мне заведующая звонит. «Куда вы его отвозили? Я не могу до него дозвониться». «Ну, не дозванивайтесь, он ночью скончался. А чего вы ему звоните? Хотите ему сказать, что у него COVID-19?» — «Ну, да». Я говорю: «Понятно. А мне не хотите сказать, что у него COVID-19?» — «Ну вот я тебе и говорю». «А то, что я живу с ребенком, и у меня уже температура — вас не смущает? Я сегодня дежурю. Мы были без костюмов, без всего». «Ну доработайте до завтра, до утра. Завтра возьмем тест и завтра решим». У меня уже поднялась температура, была 37,5. И я сама все-таки позвонила старшему врачу смены в Пушкино и настояла на том, чтобы мы с бригадой ушли на карантин.

Я сама вызвала себе врача. Анализ я сама себе взяла 12-го числа, на дежурстве. Он был отрицательный. И сегодня, согласно графику, ко мне из поликлиники пришли. К поликлинике вообще никаких претензий нет — девчонки очень хорошо сработали.

Я живу с ребенком, с сестрой и племянницей. Мы все вчетвером теперь сидим. Они спокойно относятся. Поддерживают.

Было в самом начале только страшно, когда только все это началось, и ты прекрасно понимаешь, что ты без защиты, без всего. Но на сегодняшний момент, учитывая свое основное заболевание… У меня бронхиальная астма.

Стараюсь разум не терять. Иначе можно загнать себя в психологическую яму, из которой потом не выберешься.

Да, мне тоже страшно, и даже страшно, наверное, в первую очередь за своих родных, потому что я могу эту заразу притащить домой. Я говорила с нашим руководством: может быть, нам какое-то выделите помещение, чтобы мы как-то были изолированы хотя бы на время работы именно сейчас, потому что у нас средств защиты практически ноль целых ноль десятых.

Очень много умирает у нас молодых. Вот у нас в нашей Ивантеевской больнице умер пациент в реанимации, 25 лет. Молодой человек, не пил, не курил, сын нашей санитарки. У нее брали тесты — отрицательные. Ему дважды делали мазки, дважды они были отрицательные. COVID-19 выяснился посмертно.

…Если у нас 20 вызовов в среднем (я беру за сутки), то здесь, наверное, 15 минимум будут пневмоний.

Пневмония внебольничная — это стопроцентные показания для госпитализации. Но в связи с тем, что жуткий дефицит мест, мы вынуждены оставлять их на дому. Мы едем на вызов, смотрим пациента, соответственно, оцениваем его состояние и уже принимаем решение. Если госпитализировать, то звоним либо старшему врачу, либо заведующей и уточняем место. Если состояние не тяжелое, соответственно, опять-таки, оставляем на дому под наблюдением участкового, дабы не забивать место.

Это наше решение. Ну, страшно. А что ты можешь сделать? Более тяжелого пациента, которого ты должен госпитализировать, а тебе не дают места, ты оставляешь, через два часа ты назад к нему возвращаешься и отслеживаешь его состояние. Если не я, то какая-нибудь другая бригада поедет его проведать. Это называется «актив». Больше двух активов стараемся не делать. Если больше, значит, состояние средней тяжести, и надо человека вывозить.

Все кричат, что да, у нас всё есть, у нас всё готово, мы такие прям молодцы. Все эти молодцы только за счет простых сотрудников, которых просто заставляют: «Иди делай, не выступай». Мы и так были не в очень хорошем положении. А сейчас нас уже поставили… Вообще, я не знаю, как? За кого нас считают? То есть как скот какой-то.

Ты идешь и делаешь, потому что ты как бы болеешь за свою работу. Посторонних людей в медицине все-таки нет, потому что все равно все идут по призванию… Но дело все в том, что эта первая–вторая волна, которая сейчас еще даже не достигла пика, она сейчас смоет процентов 30 медиков, понимаете? Кто дальше-то будет лечить? Вот они об этом почему-то не думают. Кого дальше-то они будут на баррикады кидать?

Мы же тоже не бессмертные боги — мы же обыкновенные люди, которые точно так же болеют. И даже в большей степени ослаблены сумасшедшими нагрузками. Вся первичка практически переболеет, наверное, в той или иной форме: будет это либо легкая форма, либо более тяжелая. Первичное звено — это скорая помощь, поликлиники, приемные отделения, я думаю, что 80%. Потому что практически ежедневно мы сталкиваемся с пациентами с COVID-19.

Кто захотел уйти, тот ушел. У нас два человека ушли, доктор и фельдшер. Ну, у одной там тяжелая форма сахарного диабета, инсулинопотребная. Вторая несколько месяцев назад перенесла тяжелую пневмонию, и возраст такой, лет 70. У нас никакой злости нету. Ушли, и слава богу. Потому что… Ну не хотелось бы лишний раз там собирать в конверт. Ну, на похороны.