Мы познакомились девяносто лет назад, даже немного больше, в бакинском детском саду. Я был старше Лёни на два года. Воспитательница Луиза Вольдемаровна водила наш детский садик на Приморский бульвар. Она, немка, учила нас немецкому языку. Мы, разумеется, предпочитали игры. Носились по аллее, перекидывались мячом. Южное солнце жарило вовсю. И — ​вся жизнь впереди. Но как еще далеко до речитативов Костика Ромина из «Покровских ворот»:

Москва. Пятидесятые годы. Они уже скрылись за поворотом… Молодость, ты была или не была?

Лёнина одаренность рано замечена. Кажется, читать и писать он научился одновременно. Отмечали 130-летие со дня рождения Пушкина. Пятилетний Лёня пишет в еще не начатой школьной тетрадке с индустриальным пейзажем на обложке:

130 лет тому назад Родился Саша, старший брат, И с пользою для всех он жил. Но офицер его убил.

Дантес не был офицером, но не в этом дело. Дело в том, что пяти-, шестилетний мальчик ворочает в своем мозгу такие отнюдь не детские мысли, как «польза для всех».

Лёня, несомненно, был вундеркиндом, но не из тех, которых выводили на сцену в бархатном костюмчике. Шумный, охочий до футбола и шахмат, с пионерским галстуком на шее, он внешне совсем не сильно отличался от сверстников. Вот только, как рассказывал его отец, Генрих Григорьевич, когда он приходил с работы, Лёня отнимал у него газеты: увлекался политикой, внешней и внутренней. И стихи были у него всегда злободневные.

У меня сохранилась первая Лёнина книжка, маленькая, с его портретом в матроске на обложке. Да, ему было девять лет, когда в 1934 году попечением бакинского поэта Георгия Строганова и под его редактурой вышла в издательстве «Азернешр» книжка Лёни. В ней три раздела: «Незабываемое», «Бодрые строки» и «Переводы». Во втором разделе юный поэт обращается к самому себе с наставлением:

Не думай, друг, что ты кумир и гений, Что ты вполне законченный поэт, Когда имеешь пять стихотворений, И твой стишок в гостиной пет.

И знай, коль хочешь быть полезен (хоть в этом сомневаюсь я), Не слушай похвалы и лести, Учись, учись, душа моя.

Снова мотив пользы. Никаких сомнений: подрастает человек, намеренный служить искусству и быть полезным своей стране.

В том же 1934 году Лёню с его книжкой привезли в Москву — ​показать Горькому. И встреча состоялась. Алексей Максимович написал о ней в очерке «Мальчик», напечатанном в центральных газетах. Вот небольшой фрагмент:

«Я предложил поэту прочитать его стихи. Несколько секунд он молчал, и это побудило меня сказать, что «есть случаи, когда не следует стесняться своим талантом».

— Это из письма Потемкина Раевскому, — ​заметил десятилетний человек.

— Поэта — ​Потемкина? — ​спросил я.

— Нет, фаворита Екатерины Второй. А разве есть поэт Потемкин?

— Был.

— Я прочитаю небольшую поэму о Гитлере и Геббельсе, — ​сказал поэт.

И дальше, пишет Горький, он был поражен «изумительной силой эмоции», его «глубокой и острой ненавистью к извергам».

Что до силы эмоции, то следует сказать, что ее нисколько не убыло, Леонид Зорин, закончив филфак бакинского университета, переехал в 1948 году в Москву и посвятил себя драматургии. В 1949-м в Малом театре состоялась премьера его пьесы «Молодость». Его карьера шла быстро, появлялись новые пьесы — ​драмы и комедии «Ночь в апреле», «Откровенный разговор», «Алпатов», «Добряки» и другие, и уже через несколько лет Зорин прочно утвердился в пятерке лучших советских драматургов. Все более изощрялось его перо, острее становилась критика.

В Лёниных пьесах возникла целая галерея отрицательных персонажей — ​проходимцев, негодяев, напористо рвущихся к власти, к чинам и наградам, им всем автор давал фамилии типа «К-ов»: Каблуков, Кабачков, Казимиров и т.п. В 1954-м в театрах Москвы и Ленинграда поставили Лёнину пьесу «Гости». Вдруг газета «Советская культура» обрушила на нее разгромную статью: дескать, Зорин оклеветал советскую действительность. Никакой клеветы в «Гостях», конечно, не было, а была горькая правда советской жизни. Адвокат Покровский пытается добиться справедливости и, главное, законного рассмотрения дела, но его смяла жестокая машина власти, олицетворенная в образе Кирпичева. Именно эта фигура — ​Кирпичев — ​вызвала разгром пьесы. Партийные бонзы не потерпели выведения на подмостки отрицательного персонажа из своей номенклатуры. Не могли они и мысли допустить о том, что советская власть породила «новый класс», отгородившийся от народа системой привилегий.

Кажется, это было первое столкновение советской литературы с советской юриспруденцией. В Баку умер его потрясенный отец. А сам Лёня слег в больницу.

Вообще, он стал чаше болеть: болезней становилось все больше. Но творческая активность не ослабевала. Это был своеобразный драматургический подвиг: на неприемлемо безобразную критику драматург ответил своими лучшими пьесами: «Варшавской мелодией», «Царской охотой», «Покровскими воротами». Они и в кино перекочевали и, бесспорно, стали всенародно любимыми.

Летели годы, грянули девяностые — ​страна стала другой. Мы с Лёней, старея, стали реже встречаться, но подолгу говорили о происходящем по телефону, обменивались своими книгами. Он уже лет двадцать как ушел в прозу. Я с интересом следил за его публикациями в «Знамени». Такие Лёнины повести, как «Выкрест», «Юпитер», «Зов бездны» в нынешнем литературном процессе занимают заметное место. Его внимание художника привлекают такие исторические фигуры, как Ницше, Чехов, Савинков, Михаил Кольцов. Чем-то это напоминает знаменитый цикл биографий писателей и политиков Стефана Цвейга.

Ушел мой первый друг, оборвалась девяностолетняя дружба. Знаю, как много сделала для Лёни в его противостоянии болезням жена Татьяна Поспелова — ​Танечка, примите мое глубокое сочувствие. И ты, Андрей, — ​знаю, отец гордился тобой, твоей блестящей работой в литературоведении.

Дорогой мой Лёня, ты прожил свою жизнь с достоинством, имя твое останется жить в русской литературе.

Евгений Войскунский, специально для «Новой»