14 марта, на следующий день после того, как правительство России ввело первые ограничения авиасообщения из-за пандемии, рейсом Стамбул — Грозный домой вернулась уроженка Дагестана Эльмира Кенжибулатова и две ее дочери четырех и шести лет. 29-летнюю женщину привезли из лагеря Аль-Холь в Сирии, куда в 2014 году Эльвира последовала за мужем, примкнувшим к ИГИЛ (запрещенной в России террористической организации).

Эльмиру сразу взяли под стражу, а девочек передали ее родителям. Эльмире повезло: дети дома, среди родных, а она, скорее всего, сможет получить отложенный срок или даже условное наказание. Эта женщина успела прыгнуть в последний вагон.

Скорее всего, COVID-19 на неопределенное время заморозит одну из немногих активных в мире программ по возвращению на родину детей и вдов боевиков, убитых в ИГИЛ. Сотни таких российских семей ждут возможности возвращения из Сирии и Ирака, находясь в отчаянных условиях спецлагерей в Сирии или в тюрьмах Ирака, где малолетних детей содержат вместе с арестованными матерями.

Большинство государств мира не возвращает семьи боевиков ИГИЛ на родину или возвращает только детей и полных сирот, однако некоторые страны, такие как Россия (тут флагманом выступает Чечня) и Казахстан, реализуют программы по возвращению.

В 2019 году спецслужбы Казахстана провели гуманитарную операцию «Жусан», в рамках которой вернули из Сирии 595 своих граждан — включая 156 женщин и 406 детей.

Россия действует осторожнее, но и она в рамках специальной программы при поддержке Рамзана Кадырова с августа 2017 года вернула из Сирии и Ирака 24 женщины и более 200 детей.

После возвращения женщин и детей из зоны конфликта встает вопрос о том, как их реабилитировать, реинтегрировать и помогать с адаптацией в новой реальности. Во многих странах Запада правительства отказываются репатриировать детей именно потому, что не уверены в возможностях их успешной реинтеграции и дерадикализации.

«Их проблемы — это наши проблемы»

Страхи западных политиков российским спецслужбам знакомы, ведь в результате нескольких вооруженных конфликтов сегодня на Северном Кавказе образовалась многочисленная социальная группа (речь может идти о более ста тысячах семей), которую составляют вдовы, жены и дети бывших боевиков (мужчин, убитых в ходе первой и второй чеченских военных кампаний, в результате борьбы с вооруженным подпольем по всем региону, а также приговоренных к длительным срокам заключения за участие в незаконных вооруженных формированиях (НВФ) или пособничество). С 2014 года эта группа начала пополняться родственниками тех, кто принял участие в сирийской войне.

Силовики традиционно причисляют семьи членов НВФ к группе высокого риска радикализации. Они проводят с ними разного рода «профилактическую работу»: слежку, прослушку, обыски, снимают у них отпечатки пальцев, берут образцы слюны на анализ ДНК, образцы голоса и походки, контролируют передвижение за пределы республик, таким образом нередко стигматизируя эту группу людей, почти автоматически причисляя их к радикалам.

Чем живут эти семьи, каковы их реальные потребности, что надо сделать, чтобы помочь им успешно справиться с тяжелым жизненным кризисом, ни государство, ни общество не знают. В результате достаточно многочисленная социальная группа остается практически незаметной для общества. Об этих людях крайне редко пишут в СМИ, их не делают предметом академических исследований, окружающие почти не обращают на них внимания или даже сторонятся.

При этом в долгосрочной перспективе мир на Северном Кавказе во многом зависит и от того, насколько психологически устойчивыми, успешными и включенными в жизнь общества вырастут десятки тысяч детей из этих семей. А потому их проблемы — это наши проблемы.

Дети войны

Вернемся к Эльмире, прилетевшей под коронавирусный занавес в Дагестан. На днях ее детей посетили представители местной комиссии по делам несовершеннолетних, осмотрели врачи и психологи. Они рассказали, что дедушка девочек, Расул Кенжибулатов, получит право временной опеки над внучками, пока Эльмира находится в заключении.

У девочек сильные психологические травмы, они боятся людей в форме. У одной — повреждение слуха из-за бомбардировок, обе очень тяжело переживают разлуку с мамой, с которой не расставались с рождения.

Их ситуация довольно типична. Проведенные нами интервью показали, что вернувшиеся с Ближнего Востока дети имеют тяжелые психотравмы, некоторые — ранения, дети младшего возраста плохо владеют русским языком, а старшего — имеют большие пробелы в знаниях по школьной программе.

В большинстве случаев опеку над вернувшимися детьми берут бабушки и содержат их на свою пенсию (пока не получат постоянную опеку, так как временным опекунам государство не платит пособий), что порождает целый комплекс новых проблем. В Чечне у детей, чьи матери в ИГИЛ вышли за мужчину нечеченского происхождения, могут возникать проблемы с родственниками. Браки с инородцами в Чечне осуждаются, и в некоторых случаях родные не признают этих детей и не помогают им.

«Летчик-испытатель»

Почти все опрошенные нами дети пережили бомбардировки, двое были ранены, половина из них — полные сироты, потерявшие и отца, и мать. Их опыт в Сирии и Ираке был разный, в зависимости от местонахождения.

Еще один пятилетний мальчик, которого мне удалось посетить, рассказывал тете про то, как на его глазах была убита мама.

Пережитое сказалось на здоровье детей. Почти у всех вернувшихся есть более или менее серьезные проблемы со здоровьем, требующие лечения. Почти все опрошенные нами опекуны говорили, что им не хватает средств обследовать, лечить и покупать им лекарства.

Недетское горе

Кроме проблем со здоровьем среди наиболее серьезных проблем детей опекуны называли психологические проблемы. Детям очень трудно справится с горем от потери или разлуки с родителями.

Психологическое состояние детей накладывается на сложное состояние бабушек и дедушек. Многие из них сами имеют серьезные проблемы со здоровьем, сами травмированы потерей сына или дочери, не знают, как правильно вести себя с пережившими войну сиротами.

Пенсионный бюджет

В плане жизнеобеспечения проблемы детей-сирот легли довольно тяжелым бременем на бюджет пенсионеров — бабушек и дедушек. Опрошенным нами бабушкам было около 70 лет, все, кроме одной, имели свое жилье, но пенсий на содержание детей им катастрофически не хватает.

Одна из них говорит: «У меня одиннадцать тысяч пенсия, правду сказать, не хватает. На себя мне хватало, я еще чуть-чуть подрабатывала, а теперь девочку нужно в школу сопровождать, встречать. Одну ее боюсь выпустить даже во двор. Ребенок много чего пережил, подрабатывать с ней я не могу, и нам не хватает. И в школу надо ее готовить.

Самые большие нужды? Да на все не хватает в данное время. Надо же ребенка одеть, обуть. Помощь оказывали мясом, продуктами, администрация… района. Родственники ее отца иногда приезжали вначале. В месяц раз-два приезжали… Но у них положение тоже не очень, тоже у них нет денег приезжать, ее угощать. Один-два раза помогут — на это же не проживешь».

Проблема заключается в том, что у правоохранительных органов часто нет подтверждения смерти родителей на Ближнем Востоке, поэтому постоянная опека автоматически не дается. Для того чтобы суд установил факт безвестного исчезновения, требуется год.

У одной бабушки нет собственного жилья, и она живет в летнем доме, принадлежащем родственнику, с четырьмя детьми на пенсию в 15 тысяч. Говорит, что дохода этого хватает максимум на две недели.

Помощь таким семьям обычно поступает незначительная, от муниципалитетов, «хороших людей», а в Чечне бывают разовые выплаты из фонда Кадырова. Чаще всего бабушкам помогают дети и другие родственники, но значительную помощь оказать им не по силам.

Пробелы в учебе

Проблемы с учебой возникают в связи с тем, что на Ближнем Востоке дети не посещали школу. Бабушкам трудно помогать им с выполнением домашних заданий и ликвидацией пробелов, а на репетиторов денег нет:

Об острой необходимости помощи репетиторов говорили все опрошенные бабушки детей школьного возраста:

«Чтобы ей догнать в учебе, надо дополнительно заниматься… Индивидуально чтобы с ней заниматься, репетитора ей нанять, моих денег не хватает. Вначале нет-нет родственники чуть-чуть помогали. Тогда я к русской женщине ее водила тут рядом. А сейчас нету денег».

Одну девочку по приезде сразу посадили по возрасту во второй класс, она пропустила полтора года. У нее большие пробелы в знаниях.

Некоторые бабушки говорили, что внеклассные увлечения у детей не сформированы:

«Какой у нее интерес? Она не наигралась куклами, все время играет в куклы. Сюжеты войны в играх? Ну что вы! Даже когда взрывпакет взрывается, она вздрагивает».

Другая бабушка признается, что мальчики просят ее купить игрушечное оружие:

Систематическую психологическую помощь дети из опрошенных нами семей не получали, хотя одна чеченская НКО раз в месяц направляет психолога в некоторые семьи. Вопросами профилактики экстремистских идеологий занимались лишь в одном из описанных нами случаев в Чечне:

«У них в школе есть духовник, я с ним на связи, он с ними говорит. ПДН приходят, участковый приходит».

Вдовы: реабилитация и дерадикализация

Проблема дерадикализации более актуальна для вернувшихся вдов. Женщины уезжали в Сирию по разным причинам: кто-то по стечению обстоятельств, а кто-то по убеждениям.

Одна из опрошенных мной женщин, мать пятерых детей, рассказала, что последовала за мужем, который принял решение за всю семью. Эта женщина действительно производит впечатление очень ведомого человека. Она сама признается, что сейчас поступает так, как ей скажет мама. Во время интервью мама все время сидела рядом и старалась сама отвечать на вопросы.

Другая вернувшаяся рассказала, что уехала по собственной воле, в юном возрасте, потому что искала в жизни чего-то, отношения с родителями не складывались, а любимый мужчина женился на другой.

«Я ехала туда учиться, все знатоки ислама учились в Сирии. Я знала, что идет война, но не думала, что в самую горячую точку попаду. Я думала, месяца три побуду и вернусь к сессии. У меня было все — учеба была, достаток был, работа была. Училась я хорошо. Мне адреналина не хватало, детский максимализм, я шустрая до ужаса. Умереть не боялась, думала «бомбанет так бомбанет».

Побег в ИГИЛ стал для девушки актом протеста, выражением стремления к самореализации и признанию.

«Я с детства хотела работать в ФСБ… Хотела носить форму и погоны. Но папа сказал: "Моя дочь никогда не будет сотрудником, это не женская работа". Потом в конце школы я страсть как хотела стать хирургом. Но папа выбрал мне другую профессию. У меня от этого — истерика. Но прекословить я не могу. Из-за хиджаба тоже были конфликты с родителями. Тогда я не думала про маму, папу. Сейчас ни за что не поехала бы… Я все переосознала. Мои родители словно умерли в тот день, когда я сбежала. Они и теперь не живут».

Девушка также призналась, что сперва романтизировала «Исламское государство», но быстро все поняла и уже через две недели стала искать пути как вернуться домой. Однако путь домой был закрыт, и ей пришлось дважды выйти замуж «в грязных шмотках от безысходности», за мужчин, с которыми до бракосочетания она никогда не встречалась. А потом пережить все ужасы войны, бомбардировки и много смерти.

Состояние женщины после возвращения на родину было очень тяжелое. Она была арестована, в СИЗО с ней работал психолог. Этот опыт она описывает как очень полезный и говорит, что с психологом они подружились:

«Она меня называла "принцесса-террористка". Все говорила: ой, вот моя террористка. Она меня полюбила».

Третья опрошенная мною вдова рассказала: «Я до сих пор не могу поверить, что жива, что мои дети сыты, что все эти страхи и ужасы позади». И призналась, что не преодолела свой кризис. Очевидно, что женщинам, как и детям, нужна психологическая помощь, системная поддержка в адаптации и дерадикализации.

Казахстан, например, возвращающихся из Сирии женщин и детей помещает в специально созданный центр в Актау, где они проходят психологическую реабилитацию, курсы профессиональной переподготовки, с ними работают теологи, здесь они привыкают к новым условиям, начинают планировать свою будущую жизнь. В России программы реабилитации и дерадикализации для вернувшихся вдов пока не предусмотрены.

Судьба вернувшихся женщин в России складывается по-разному. По закону члены вооруженных группировок, добровольно сложившие оружие, освобождаются от уголовной ответственности, если они не совершили других преступлений. Поэтому большинство женщин по возвращении было отпущено на свободу.

Наиболее мягко с ними обошлись в Чечне. По возвращении всех отпустили по домам и позволили строить дальше свою жизнь самостоятельно. В Дагестане же вернувшихся арестовали, нескольких женщин приговорили к срокам от четырех до восьми лет лишения свободы с отсрочкой исполнения наказания до момента, когда их дети вырастут.

С тех пор несколько дагестанских женщин переехали в Грозный, где они участвуют в программах профилактики экстремизма, рассказывают о своем страшном опыте на войне и в ИГИЛ. Ведь такие свидетельства очевидцев наиболее убедительны для молодежи.

Приоритет — поддержка детей

Работа с женщинами очень важна, однако абсолютным приоритетом являются дети.

Все опрошенные нами бабушки-опекуны возвращенных детей говорили о том, что отдельные программы поддержки им очень нужны:

«Мне нужен специалист, который будет меня поддерживать. Пока дети полностью не реабилитируются, надо им помогать. Они не высказываются, но у них все это внутри есть пережитое. Этим детям все-таки особая поддержка нужна», — рассказала одна бабушка.

В Чечне и Дагестане было бы очень важно создать специальные программы ресоциализации, которые смогут оказывать правовую, психологическую, педагогическую помощь вернувшимся детям и их опекунам.

Учитывая, что многие дети живут в небольших городках или отдаленных селах, в рамках таких программ нужны выездные службы специалистов разного профиля, которые смогут проводить регулярный прием за пределами республиканских столиц.

Если у государства сейчас нет денег на такую работу, можно было бы начать с того, чтобы силовики дали возможность простым людям и НКО помочь этим детям, не рискуя при этом попасть в списки подозрительных граждан.

Этим организациям доверяют в местных сообществах, и они могли бы наладить отношения с семьями.

Пока бабушки и дедушки не получат право постоянной опеки, им нужна не разовая, а ежемесячная помощь в покупке продуктов, медикаментов, оплате лечения, одежды и других базовых нужд вернувшихся детей. Помочь ликвидировать пробелы в знаниях могли бы волонтеры-репетиторы, в том числе онлайн, что важно для детей из отдаленных сел (благо после длительного карантина онлайн-технологии обучения станут распространенным и привычным коммуникативным механизмом). Местные волонтеры могли бы оказывать помощь в быту и в хозяйстве тем опекунам, у кого будет такая потребность, проводить учебные и психологические онлайн-курсы.

Гуманитарная инициатива в обществе есть и потенциал ее далеко не исчерпан пожертвованиями благотворительным фондам и сбором денег на лечение больных детей. Уже после публикации доклада ко мне обратились активисты из Москвы и с разных регионов Северного Кавказа, готовые деятельно помогать.