Опять, как при советской власти, Ночами улицы пусты, Бушуют кухонные страсти, Пророчат новые Христы.

Опять несутся причитанья, Опять мы пьем и чушь несем, И роковое сочетанье Весны и гибели во всем.

Опять захлопнуты границы, И глубоко просела нефть, И в церковь ходят единицы, А ресторанов просто нет.

Опять предчувствие разрухи, Веселой скуки торжество, И снова всех питают слухи — Никто не знает ничего.

На всех разношенные путы, И все бесправны и равны. Боятся голода и смуты, Безвластья, власти и войны.

Держава ржавая воюет На отдаленном рубеже И нищим спутникам дарует Товар, просроченный уже.

А над убогой и обильной, Взамен двуглавого орла, Старик безумный и бессильный Простер совиные крыла.

Господь как будто потерял нас, Лепечут злые языки, И сквозь щелястую реальность Уж повевают сквозняки.

Весь мир, что был доступен глазу, Тот мир, что в памяти несем, — Был мир надежд на все и сразу И сожалений обо всем.

Тот век надтреснутый, чугунный Я б ни на что не променял. Кто, юный, жил в стране канунной, Тот славно Блока понимал.

Тот помнит облик безобразный Весны, в которой вырос я, Необязательный и праздный Дух пробужденья и гнилья,

И ту беспомощную дерзость, И понимания клеймо, Что ничего не можешь сделать — Все будет делаться само.

Тот узнает и в этой ранней Весне, фальшивой и пустой, Дух бесполезных обещаний, Любви безвыходной настой.

Была весна — и та, и эта, Но соотносятся они, Как дни девичьего расцвета — И дряхлой скаредности дни;

Как сладкий бред выздоровленья — И умиранья скучный бред, Как печка, где трещат поленья, — С камином, где и пепла нет;

Как объектив с отверстым оком, Как Ариэль и Азраил, Как Блок поэт — с бетонным блоком, Который нас и придавил;

Как Бог — с юродивым Корейшей, Багрец заката — с кирпичом… Зато надежды — ни малейшей, И сожаленья — ни о чем.