Артуру Конан Дойлю принадлежит одно из самых поэтичных описаний чумной пандемии, поразившей Европу в середине XIV века:
«В лето Господне 1348-е поднялась на востоке страховидная багровая туча и заклубилась вверх по замершему небосводу. Жуткая мгла окутала страну… А злая туча клубилась, проливаясь нескончаемым дождем. И травы почернели и сгнили. Овцы передохли и телята тоже, и люди страшились голода, но ждало их испытание страшнее, чем голод. Дождь наконец перестал, и на полях выросли чудовищные поганки. А вместе с этими гнусными плодами захлебнувшаяся водой земля взрастила Смерть».
Смерть, конечно, пришла в Европу не с тучей, а с торговыми судами генуэзцев, привезшими ее из Северного Причерноморья. Итальянские города уже в то время были центрами глобальной торговли, они-то и попали под первый удар «косы черной смерти». Правда, итальянские медики и местные городские власти были первыми, кто смог, хотя и с потерями, если не отразить этот удар, но направить его в другую сторону. Главным средством борьбы с заразой стали «карантины», куда помещали всех пришельцев, и — да, вы угадали — вынужденная самоизоляция.
«Следует, насколько возможно, старательно избегать публичных споров, дабы люди не дышали друг на друга, и один человек не мог заразить нескольких. Следует оставаться в одиночестве и не встречаться с людьми, прибывшими из мест, где воздух отравлен», — советовали знатоки медицины того времени. Совету охотнее всего следовали короли и вельможи, укрывавшиеся в своих поместьях и замках, и церковники, прятавшиеся за стенами монастырей. Бургомистрам и выборным градоначальникам бежать было некуда, и они защищались, как могли.
Первым делом местных властей стало создание запасов еды, а также безжалостная расправа со всеми, кто рассчитывал поживиться выморочным имуществом. Впоследствии хронисты, подсчитывавшие количество жертв «черной смерти», холодно отмечали, что в городах, где мародеров и скупщиков краденого сжигали вместе с похищенным добром, смертность от чумы не превышала 20%. Так убереглись от «черной смерти» Милан, Нюрнберг и города Северных Нидерландов.
Экономика против монархов
Чума ушла так же стремительно, как и появилась. И вот тут-то сеньоры и собственники обнаружили, что теперь они живут в другой экономической системе, где труд и знания стоят несопоставимо дороже, чем до пандемии. А вот поместья и дома, напротив, потеряли в стоимости.
«Если кто-то желает нанять работников, ему приходится идти у них на поводу, поскольку либо его плоды пропадут, либо он должен потакать высокомерию простолюдинов»,
— жаловался монах-августинец Генри Найтон. Действительно, весной 1349 года цена рабочего времени английского поденщика выросла с двух пенсов в день до четырех, а потом и шести пенсов, что на современные деньги составляет около пятнадцати фунтов.
Король Эдуард III, раздраженный жалобами на непомерные запросы рабочих, издал указ, угрожавший тюрьмой каждому, кто требовал повышенной оплаты. Но воля монарха столкнулась с законами экономики: бароны-землевладельцы были вынуждены выбирать — выполнять королевский указ и оставить собственные поля без рабочих рук, потеряв урожай, или смириться с новыми условиями трудовых договоров. Поэтому в «Статуте о работниках», изданном через два года, королю пришлось перейти от угроз к проклятиям и увещеваниям.
Экономические законы оказались сильнее королевских указов, и монархам пришлось с этим смириться. Как говорят современные звезды институциональной экономики Дарон Аджемоглу и Джеймс Робинсон, «попытка властей остановить спровоцированный «черной смертью» процесс изменения социальных институтов провалилась». Конан Дойль написал об этом ярче:
«Жестокие законы утратили силу, потому что некому было приводить их в исполнение, а снова наложить сброшенные цепи оказалось невозможным».
Подорожание труда спровоцировало поиск технических ухищрений, позволяющих нанимать меньше работников. Но технические ухищрения требовали знающих людей, а знания стоили дорого.
Парадоксально, но одним из последствий чумы стал фундамент технической и промышленной революции.
Но, как говорит пословица, что немцу здорово, то русскому смерть. В Восточной Европе эпидемия чумы имела совсем другие социально-экономические результаты. Малая плотность населения русских равнин спасла большую часть народа от эпидемии, «черная смерть» унесла не более 5–10 % населения. Как замечают те же Аджемоглу и Робинсон, сравнительно небольшой дефицит рабочей силы на Востоке позволил феодалам еще сильнее эксплуатировать оставшихся работников, в то время как на Западе нехватка трудовых ресурсов, вызванная чумой, подорвала экономику феодализма.
Перед вассалами московского князя открылся рынок Западной Европы с его растущим спросом на дорожающий хлеб. Какие там ремесла и промышленность! В такой стране нужны холопы, извлекающие продукт из земли деревянной сохой, купцы, которые обеспечивают обмен «простого продукта» на технологии и предметы роскоши, и вооруженные люди, которые держат в страхе и тех, и других. А над этой не особенно сложной системой возвышается царь, обращающийся к народу через доверенных толмачей. В сущности, похожая система пережила пандемии и войны и существует до сих пор.
Президенты против экономики
Сегодня странный вирус, совсем не такой смертельный, как эпидемия гонконгского гриппа, прокатившаяся по миру полвека назад, но заразный и опасный и отправляет экономики в нокдаун — одну за другой.
Рассуждать об адекватности мер борьбы с болезнью мы оставим врачам, экономисты могут только оценивать их последствия. Последствия же эти сложнее, чем нам кажется.
Китайская промышленность, которая так долго служила мотором для экономики мировой, потеряла в начале года 13,5 %, инвестиции сократились на четверть, продажи — на одну пятую (по отношению к аналогичному периоду предыдущего года). Соответственно, повалился спрос на углеводороды, опрокинув валюты и бюджетные планы «сырьевых сверхдержав». Впрочем, руководители государственных нефтяных компаний особенной беды в этом не видят. Как «государственники», они рассуждают в терминах «у нас себестоимость ниже, чем у партнеров», а значит, их доходам ничего не угрожает. То, что подешевевшие рубли и экономическая рецессия постепенно обнуляют доходы и сбережения избирателей, таких нефтяных генералов не волнует.
Тотальный мировой карантин — особая история. Проблема в том, что изоляция «выключает» очень многие сектора мировой экономики, в которых задействовано множество людей и на которые завязано множество сервисов. Та же индустрия путешествий и развлечений — это огромные деньги, но это индустрия т. н. «неочевидного спроса». Ни матчи хоккейной лиги, ни полеты на отдых ради шопинга или эффектных селфи не относятся к товарам, без которых нельзя обойтись. Восстановится ли спрос на развлечения, когда все будет позади? Возможно, да, но когда это произойдет, кто знает.
Для этого нужны деньги и свободное время. Свободного времени много, но денег оказывается все меньше. Карантин — понятное решение для страны, в которой средний уровень благосостояния и социальной защиты позволяет человеку провести неделю, две, три без работы, соответственно, и без заработка. Там, где человек верит, что это будет компенсировано, у него совершенно другая мотивация к соблюдению санитарных мер. Удаленная работа — звучит хорошо, но это все же достаточно узкий сегмент деятельности, а степень эффективности такой работы постоянно оспаривается.
У президентов нет сейчас хорошего решения. Карантин по средневековым правилам — да, это снижение угрозы заражения и спасение жизней.
Но экономический кризис, спровоцированный закрытием границ и остановкой заводов, — это потеря денег, которые нужны для спасения тех же жизней.
Денег, которые необходимы для больниц, для врачей, для мотивации к карантину и прекращению работы.
Кроме того, кризис выявил еще одно узкое место организации современной медицины — она все больше ориентируется на лечение сложных и «дорогих» болезней, которые, однако, требуют не экстренной, а плановой госпитализации. С повальными инфекциями в больших городах научились справляться с помощью прививок и высокого уровня гигиены, поэтому держать «под парами» ресурсы, необходимые для массовой изоляции инфекционных больных, казалось неэффективным. Будет ли эта ситуация изменяться, когда, и каким образом — сказать трудно.
После пандемии
Вдобавок сегодняшняя ситуация требует совершенно иного качества коммуникации между начальниками и людьми. В средневековом Лондоне король сообразил, что после чумы ему следует сменить тон в обращении с народом и от репрессий перейти к увещеваниям. Сейчас начальники уже готовы рассуждать о налоговых льготах и о том, что «все под контролем», в то время как людей интересуют ответы совсем на другие вопросы.
Допустим, эпидемия закончится, мы выздоровеем. А что потом? За просрочку по ипотеке будут выбрасывать из квартир или как? За просрочку по микрокредитам будут бить коллекторы или что? Больничный будут оплачивать по минимуму или по реальной зарплате? Если человек заболел, куда ему девать собаку или кота? Будут ли отключать мобильную связь, если на счету закончатся деньги, пока человек застрял в карантине? Кто отвечает за контроль над здоровьем одиноких стариков? Будут ли введены продовольственные карточки, если что-то пойдет совсем не так? Может быть, имеет смысл махнуть рукой на интересы фармацевтических и продовольственных миллиардеров и отменить «требования по импортозамещению»? А если уж непроницаемый барьер перед импортом поставит курс рубля, о котором позаботились государственные люди, то что будет с банками, сбережениями, кредитами?…
Пока что однозначный ответ на то, каким образом начальство представляет себе победу над вирусом, дали банки, повысившие ставку по ипотеке.
Как бы намекнули, что спасение заболевших — дело рук самих заболевших, как было семьсот лет назад.
Ответы на эти вопросы важны не меньше, чем тесты на вирус, карантины и установки для вентиляции легких.
