«А что, — скажут, — разве это не так? Вон, мол, и поныне на Карельском перешейке можно увидеть грандиозные остатки былых сооружений…». Можно даже и пощупать, например, на экскурсиях, которые за баснословные деньги учиняет некий «историк», попутно организующий и «полевой обед» — на тех самых полях, где все еще лежат неупокоенные останки тысяч и тысяч советских солдат. В меню: «финская солдатская каша, бутерброды с галетами, чай, кофе, маршальская чарка». За отдельную плату можно, наверное, и шашлычок с собранными там же грибочками? Но если солдатские кости настоящие, то все-все эти доты, дзоты, казематы (кроме, быть может, руин одного дота-«миллионника» возле Выборга), принимаемые дилетантами, неучами и любителями грибных походов за остатки легендарной «линии Маннергейма», ни к ней, ни вообще к Зимней войне отношения не имеют.

После завершения войны (еще весной-летом 1940 года) практически всю финскую линию укреплений по приказу советского командования подчистую уничтожили саперные войска. Взрывали финские фортеции (не трогая траншеи и воронки, куда свалили тела тысяч безымянных красноармейцев) так, что летом 1940 года от них и следа не осталось. Когда в ходе войны-продолжения финны вернули эту территорию, восстанавливать оказалось нечего. Вот они и выстроили уже новую линию — «ВТ», остатки которой и принимают за «линию Маннергейма».

Творить миф о грандиозной «линии Маннергейма» начали еще в ходе той войны, но свои основные черты он обрел уже после ее завершения, когда нарком обороны Ворошилов поведал, нарочито изумившись, как «внезапно» и «ниоткуда» явилась эта мощнейшая линия укреплений. «Ни я — нарком обороны, ни Генштаб, ни командование Ленинградского военного округа вначале совершенно не представляли себе всех особенностей и трудностей, связанных с этой войной, — вещал Ворошилов 28 марта 1940 года на Пленуме ЦК ВКП(б). — Объясняется это прежде всего тем, что военвед не имело хорошо организованной разведки, а следовательно, и необходимых данных о противнике». Нет, конечно, кое-какие сведения были, но, сокрушался Ворошилов, «скудные», да и те «не были достаточно изучены и обработаны и не могли быть использованы для дела». Слегка посыпав голову пеплом, нарком доложил: советские войска ринулись воевать, «не зная как следует противника и театра военных действий». Но совсем уж ничего не знать — это слишком, вот нарком и добавил, что о строительстве финнами фортификаций «военное ведомство знало, но вот что в действительности представляет этот укрепленный район, мы, к сожалению, узнали только после того, как наши героические войска его прорвали и заняли Выборг».

Далее Ворошилов рисует совершенно эпическую картину штурма «линии Маннергейма»: «сильнейшая, современная крепость», практически неприступная, сплошная железобетонная полоса, рвы, надолбы, ряды колючей проволоки, мины, все насквозь простреливалось артиллерийским и пулеметным огнем — знаменитейшие тогда «линия Зигфрида» и «линия Мажино» просто отдыхают. Даже предполье, искренне удивлялся докладчик, это «поле, сплошь изрытое окопами и противотанковыми рвами с эскарпами, с множеством блиндажей и других полевых сооружений, утыканное гранитными и железобетонными надолбами, на больших пространствах по фронту и в глубину, переплетенное вдоль и поперек проволочными заграждениями, с большим количеством специально оборудованных пулеметных и артиллерийских гнезд и площадок». Устрашающе, конечно, но неужели «любимый нарком» ожидал ковровую дорожку, усыпанную цветами?

Однако же, как говорит тов. Сталин, «нет таких крепостей, которые большевики не могли бы взять», вот, мол, «впервые в военной истории […] была разгромлена и уничтожена первоклассная, построенная по последнему слову инженерной техники, долговременная и оборонительная система».

Затем сагу обкатали уже на совещании командного состава в Кремле 14–17 апреля 1940 года. Военачальники, разумеется, подыграли наркому. «Мы не имели полного представления о том, что впоследствии встретили в обороне у противника», — уверял командующий войсками Ленинградского военного округа (ЛВО) командарм 2-го ранга Кирилл Мерецков. На полном серьезе убеждая, что «мы представляли себе заблаговременно подготовленную оборонительную полосу как совокупность нескольких (двух-трех) укрепленных линий с ярко выраженным передним краем».

И всё?! По логике командарма, у финнов должно было быть только так, как прописано в школьном букваре, потому разделать их под орех труда не должно было составить: «Мы после преодоления заграждений и разведки подходим вплотную, после артиллерийской подготовки атакуем».

Чисто как у Льва Толстого в «Войне и мире»: Die erste Kolonne marschiert… die zweite Kolonne marschiert… die dritte Kolonne marschiert… (Первая колонна марширует… вторая колонна марширует… третья колонна марширует…).

Только вот противник, чуть не рыдал Мерецков, не пожелал действовать по ожидаемому шаблону: у него всё оказалось прикрыто «сильными противотанковыми препятствиями в виде бетонных и гранитных надолб, эскарпов разных видов и рвов […], различными проволочными заграждениями, большими участками засек, завалов и минных полей».

Мы и думать не думали, что «это будут глубокие оборонительные полосы с наличием бетона и других технических средств современной обороны», что обороняющиеся «оставались в бетоне и пулеметным огнем отрезали пехоту, наступающую за танками». Да еще, поведал Мерецков, «вся 90-километровая глубина обороны от границы и до Выборга включительно была покрыта минными полями большого протяжения, прикрывавшими основные направления по всей глубине обороны». Разумеется, «к борьбе с минными полями такого большого масштаба мы не были подготовлены». Хотя, конечно, «мы готовились к тому, что будут разрушаться дороги и мосты, но считали, что будет разрушен только определенный процент, а фактически все мосты разрушались полностью», так нехороший противник еще и разрушал это «путем подрыва для того, чтобы усложнить восстановление». В общем, «если сравним «линию Мажино» с «линией Маннергейма», то мы, утверждал Мерецков, встретим небольшую разницу.

Относительно сплошного минирования в обозначенных масштабах Мерецков, конечно, загнул (впрочем, в мемуарах он напишет уже про «почти четыре сотни километров минных полей»): на это потребовалось бы столь фантастическое количество взрывчатки, какового не только у финнов, но и у всех воюющих держав вместе взятых тогда не нашлось бы. Но кого в Кремле интересовали реальные факты? Вот и начальник Генштаба Шапошников заверил, что «таких укрепленных линий не знала мировая война даже в своем конце», потому «нужно со всей ясностью сказать, что это был первый опыт атаки сильной бетонной обороны».

Удивительным образом стали расти и цифры, характеризовавшие мощь финских укреплений. На Пленуме ЦК ВКП(б) Ворошилов сообщил, что при прорыве «линии Маннергейма» всего было «захвачено и уничтожено свыше тысячи оборонительных сооружений, в том числе 280 железобетонных». Обтекаемая формулировка «свыше тысячи» означала, что счет еле-еле перевалил за эту самую тысячу. И как ни старались, даже для наркома железобетонных объектов насчитали не свыше 280, остальные 720 — дерево-земляные и дерево-каменные, то есть блиндажи, укрытия, а то и вовсе окопы.

На кремлевском совещании «ставки» решили поднять. И начальник инженерных войск ЛВО комбриг Аркадий Хренов сообщил: «В общей сложности на Карельском перешейке нами было захвачено и разрушено 285 железобетонных укреплений и 2026 дерево-каменных и дерево-земляных сооружений. Сюда не входит громадное количество окопов и отдельных пулеметных и орудийных гнезд. В указанных сооружениях насчитывалось 1443 пулемета и 186 артиллерийских орудий». Явных расхождений с данными наркома по части основательных сооружений нет, зато выросло количество дзотов — аж в три раза. Снег сошел и увидели?

С этим резко контрастировали сведения начальника 5-го (Разведывательного) Управления наркомата обороны комдива Ивана Проскурова. По данным военной разведки, к 1 октября 1939 года «было установлено наличие в укрепленных районах до 210 железобетонных и артиллерийских точек». После чего не без скрытой иронии Проскуров заметил:

На совещании эту цифру прямо оспорить не решились, но в выпущенной в 1941 году книге «Бои в Финляндии» говорилось уже, что Красная армия захватила 356 железобетонных дотов и 2425 дзотов. То есть количество дотов вдруг выросло почти на 70%, а «уничтоженных» дзотов и вовсе стало больше аж на 240%?! Просто чудеса, но возразить было некому: Проскурова с должности начальника военной разведки сняли в июле 1940 года, 27 июня 1941 года его арестовали, а 28 октября того же года расстреляли.

Мерецков, будучи уже маршалом, в своих мемуарах образца 1968 года, повторил именно эти цифры: 350 железобе тонных оборонительных сооружений и еще 2400 дерево-земляных. Да еще и дополнил все утверждением, что «проволочные заграждения имели в среднем 30 рядов каждое» (хотя документы говорят про три–пять рядов!), а противотанковые надолбы — аж «до 12 рядов». Ну, раз уж целый маршал сказал! И вот Хренов — уже генерал-полковник инженерных войск — творчески доработав свое выступление образца апреля 1940 года, поведал (в книге 1982 года «Мосты к победе»), что «за период боевых действий на Карельском перешейке наши войска разрушили и захватили 356 железобетонных сооружений и 2245 дерево-земляных огневых точек, вооруженных 273 орудиями и 2204 пулеметами». Как ко времени сочинения мемуаров все выросло-то, даже орудий и пулеметов — и тех уже в полтора раза больше, чем за 42 года до того!

Но и это не предел: «Сюда следует приплюсовать разоруженные мины, счет которым велся на сотни тысяч» (уже и так!), ах, да — еще и «тысячи подорванных надолб». Такая вот интересная арифметика: сначала выявляют 210 железобетонных укреплений, потом их оказывается 285, а спустя десятилетия — уже 356. Не говоря уж про такие «мелочи», как дзоты, количество которых тоже росло пропорционально времени после той войны…

Только вот по данным современных исследователей, на Карельском перешейке имелось всего 217 боеготовых долговременных сооружений, треть из них — убежища (иногда приводятся чуть иные цифры, но в пределах статистической погрешности). Дерево-земляных сооружений насчитывают то ли 805, то ли 1410, но две трети из них не огневые точки, а блиндажи и укрытия.

Есть документальное описание одного из важнейших участков финской обороны, укрепрайона Тайпале, сделанное исследователем Кириллом Якимовичем: несколько «бетонных строений, представляющих собой тонкостенные пулеметные укрепления фронтального огня, расположенные в наиболее критических узлах». Никаких надолбов — лишь небольшая цепочка камней и бревенчатые завалы, не представлявшие никакого препятствия для танков и тех времен. Выкопанный резервистами ров и порядка 70 дзотов на участке от Кивиниеми до Тайпале. Были и опорные пункты, основу которых и вовсе «составляли вырытые в податливом песке пулеметные гнезда»! «Захваченные ДОТы, — цитирует историк документ, — не имеют технического оборудования, нет ФВО (фильтровентиляционное оборудование. — В. В.), нет бронезаслонок в амбразурах, закрепленных пулеметных станков, освещения (подземная связь пока не обнаружена).

Входные двери с толщиной брони 10–12 мм. Толщина перекрытия 1,2–1,5 м, напольная стена толщиной 1,0–1,2 м, арматурное железо 10–12 мм». Так что «ни о какой мощи, ни о каких сравнениях с «линией Мажино» здесь не могло быть и речи». Более того, пишет исследователь Евгений Балашов, по своей боевой мощи финские укрепления уступали даже аналогичным сооружениям «советского Карельского укрепленного района (КаУР) на 1939 г.».

Но ведь, как утверждал на том совещании в Кремле комкор Парсегов, «мы нашего противника не знали, мы его знали вообще». Уточняя: «Я, как начальник артиллерии ЛВО (три года там сижу), читал данные по разведке УР, где показано, что там есть столько-то огневых точек, но в сущности мы ничего не знали». И вывод: «Мы должны поставить задачу таким образом, чтобы наши разведчики работали как следует». Вот как, три года сидит, ничего не знает, а виноваты — разведчики?!

«Как могло случиться, что это оказалось для нас неожиданным, — деланно удивлялся на совещании Мерецков, — что мы не имели ни практического, ни теоретического представления о возможности построения таких полос?» Тут же и ткнул пальцем: разведка виновата! Но начальник Разведупра Проскуров резонно заметил, что «для общих расчетов сил подавления противника разведка имела необходимые отправные данные», которые Генштабу и доложила. В том числе достаточные точные сведения о финских фортециях: вовсе никакая не неприступная крепость типа «линии Мажино», но обычные сооружения полевого типа — окопы стрелковые, пулеметные, артиллерийские.

Долговременных огневых точек в предполье — железобетонных, каменных и дерево-земляных — насчитали около 50, а всего на главной линии обороны, как уже сказано, разведка выявила до 210 огневых точек, лишь часть из которых — железобетонные. Все «эти точки, — сказал Проскуров, — нанесены на схемы, был альбом, который, как говорил сам тов. Мерецков, все время лежал у него на столе».

Такой оплеухи командарм, никогда не бывший строевым командиром (даже и отделением не командовал!), спустить не мог. «Но ни одна не соответствовала», — сорвался на крик Мерецков. «Ничего подобного, — парировал Проскуров. — Донесения командиров частей и разведки показывали, что большинство этих точек находится там, где указаны на схеме». «Это ложь», — снова вскинулся Мерецков. «Ничего подобного», — вновь отвечал Проскуров… Такое вот конструктивное обсуждение, но Проскуров действительно был прав. Вот и Анастас Микоян в своих мемуарах отметил, что «за границей эта линия была полностью описана, чертежи ее были даже у нас в Генштабе, доставленные своевременно разведкой. Но тот, кто знал обо всем этом, был ликвидирован».

Полковник Василий Новобранец вспоминал, как во время подготовки вторжения в Финляндию работники штаба ЛВО пользовались так называемым «черным альбомом». В котором «были все исчерпывающие данные по финским укреплениям на Карельском перешейке («линия Маннергейма»). […] были фотоснимки каждого ДОТа и его характеристики: толщина стенок, наката, вооружение и т.п. […] Этот «черный альбом» был и в штабах действующих войск на Карельском перешейке».

Но к чему тот «черный альбом» Сталину, Ворошилову, если, как брякнул на том же совещании бригадный комиссар Семенов, «на играх у нас получалось очень просто, доходили до Выборга в два счета, с перерывом на обед». И чем мог помочь тот альбом, если «до 47% красноармейского состава не знало материальной части положенного ему оружия, — так рапортовал на совещании командир 142-й стрелковой дивизии Пшенников. — Это главным образом относилось к станковым пулеметчикам и ручным пулеметчикам. До 60% личного состава, призванного из запаса, не стреляло в течение трех последних лет. Командный состав не знал друг друга и бойцов, и наоборот». Да еще «из начальствующего состава дивизии оказалось только 17% знающих компас, карту и умеющих ходить по азимуту». Тут только до Выборга — «с перерывом на обед»…

Ну или, кому свезло — в лагеря, не пионерские. А чтобы люди не задавались лишними вопросами, Сталин, пишет Микоян, «в оправдание неудач в ходе войны с Финляндией выдумал причину, что мы «вдруг» обнаружили хорошо оборудованную «линию Маннергейма».