Есть каноническая биография первого олимпийского чемпиона по хоккею, в которой много верного, и есть жизнь менее известная, о которой он мемуаров не оставил. Он вообще считал рассказы про чемпионат мира 1954 года, дебютный и победный для сборной СССР, да и про Олимпиаду-1956, никому не нужной мемуарной чепухой. Переубедить его было трудно, иногда абсолютно невозможно:
«Главное не то, что мы прошли, а то, что мы передадим. А передавать надо не рассказы о подвигах, а суть и методику. Вы в ней что-нибудь понимаете? Нет? Тогда о чем с вами разговаривать?»
Нет, конечно, в конце концов раскрутить его на какие-то воспоминания удавалось. Можно было понять, откуда у него залежи дисков с классической музыкой, — часами слушать оперные радиоспектакли пристрастился во время войны. Когда пошел в 14 лет работать в типографию, был уже меломаном. Он считал, что до всего человек может дойти сам, без малейшей посторонней помощи.
Так Николай Пучков, ставший первым номером сборной СССР уже по ходу дебютного чемпионата мира — 1954, учил перед поездкой английский язык. Я было усомнился в том, что он давал интервью без переводчика в глухие времена, но он посмотрел на меня как на идиота: «А что вас, собственно, удивляет?» Через много-много лет жизнь заставит его повторить давний опыт — опять же в Швеции, где в самом начале 90-х оказался не нужный Родине великий вратарь и выдающийся тренер. Шведский язык коуч Пучков выучил меньше чем за год.
Его странностям партнеры удивлялись еще в середине 50-х. Посмеивались над «книжным иностранным» Пучкова, не понимая, зачем ему это надо. Но уважали, конечно, безмерно, потому что трудяга он был редкостный, что отмечал сам Всеволод Бобров.
Пучков был чуть ли не единственным, кто играл только в воротах в трех видах спорта — в футболе, хоккее с мячом и хоккее с шайбой.
В «шайбу» пришел почти 20-летним, азам новой игры учился у старшего товарища по патронируемой Василием Сталиным команде ВВС Григория Мкртычана, но привнес в нее и прежние навыки из футбола и бенди. Еще и поэтому Пучков так эффектно смотрится на редких снимках, хотя эффекты его нисколько не волновали.
Кстати, ни одного снимка из славного прошлого мне так и не довелось у Николая Георгиевича выпросить. Боюсь, что к началу нулевых, когда он вернулся в Питер из затянувшегося на десятилетие скандинавского турне, фотографий уже и не было. Они ему были не нужны. А я один его снимок не так давно обнаружил — вырезанный из журнала, он украшал обложку первого моего детского хоккейного альбома середины 60-х: на переднем плане — распластавшийся вратарь без маски, «крабом» загребающий шайбу, на заднем — кто-то в шведской форме. Может, сам Свен Юханссон-Тумба. Скорее всего, это первый домашний чемпионат мира — 1957, открытый лед, решающий матч со шведами в Лужниках — увы, не победный.
Лучшим вратарем чемпионата мира его признали лишь однажды — в 1959-м в Чехословакии, хотя могли это сделать куда раньше — олимпийский турнир 1956-го стал звездным часом Николая Пучкова, спасшего матч с канадцами. Следующая Олимпиада стала для него последней — тогда в 30 лет запросто отправляли «на пенсию», особенно упертых. А Николай Георгиевич покладистым никогда не был, вот Анатолий Тарасов его из ЦСКА и попросил весной 1962-го. После чего коренному москвичу Пучкову пришлось стать ленинградцем и через восемь лет привести заштатный СКА к первым медалям, пусть и бронзовым. А еще через два года встать на тренерский мостик сборной СССР рядом с Всеволодом Бобровым, пусть всего-то на один чемпионат мира.
Он никогда не жаловался и не роптал на судьбу, которая отнюдь не была к нему благосклонной в последние годы. У него были перебиты все пальцы, гнувшиеся в обратную сторону, как резиновые.
У него был иссеченный 47 шрамами лик воина, невозможный характер и доброе сердце, отражавшееся в беззащитной улыбке. Он был рыцарем. Рыцарем хоккея.
Николай Георгиевич Пучков умер на исходе лета 2005-го, идя на тренировку детской команды. На памятнике на Северном кладбище надпись: «Хоккей — любовь и вся моя жизнь». Лучше не скажешь.
