Современную западную цивилизацию принято обвинять в отступлении от христианских ценностей.
- Прием беженцев — в основном из мусульманских стран — и несопротивление или недостаточно сильное сопротивление распространению ислама.
- Поощрение однополых браков и приятие всего того, что раньше считалось грехом и извращением.
- Женщины занимают в церковных иерархиях позиции, раньше предназначенные только для мужчин.
- Многие храмы закрываются, молодое поколение воспринимает обряды и догматы как нечто чуждое, архаическое, и вообще судьба церкви находится под угрозой.
Все это вызывает восторг у ненавистников Запада, противопоставляющих ему иную веру и святыни (ислам, православие). А у тех, кто любит Запад, эти приметы его «конца» вызывают скорбь, траур по гибнущей христианской цивилизации.
Но так ли это на самом деле? Факты верны, а интерпретации? В основе христианства лежит деятельная любовь к ближнему, самоотречение, отказ от обрядовости и догм ради живого единичного человека. «Суббота для человека, а не человек для субботы» (Марк, 2, 23–27). И то, что кажется отступлением Запада от христианства, на самом деле продолжает тот толчок, который именно христианство дало историческому движению человечества.
Принять ближнего в его инаковости. Позволить человеку почувствовать его ценность, уважать его достоинство даже вопреки всем его недостаткам. Принимать грешников и разделять трапезу с ними.
В теологических терминах это может быть описано как кенозис: нисхождение Бога в гущу человеческой жизни и даже в ее адские низы, опустошение Бога по мере его вочеловечения, глубина самоотдачи вплоть до самоумаления. Поэтому самоумаление христианства как институции, как церкви, как отдельного сакрального пространства, как системы обрядов, символов, догматов может рассматриваться как дальнейшее вхождение Иисуса в жизнь человечества. Продолжение того пути, на котором Бог очеловечивается, а церковь обмирщается, чтобы свою благую весть превратить в порядок земных вещей.
Западное общество создано христианством. Если христианство отмирает там как особая религия, то именно потому, что успело войти в плоть и кровь общества, стать практикой.
Это проявляется прежде всего в отношении к слабым, чужим, исповедующим другую веру, принадлежащим к другим традициям и ориентациям. Сравните, как в разных странах относятся к инвалидам, сиротам. Больных и пришлых на Западе не чуждаются, их лечат, воспитывают, ухаживают за ними, берут к себе в дом, посвящают им жизнь. В больницах и хосписах столько тепла, заботы, участия к страдающим и умирающим!
Ольга Седакова вспоминает: «На Западе обычно в класс инклюзивно включаются дети с особенностями развития. Когда я впервые увидела это, мне такая практика показалась странной. И я спрашивала: «Как вам это?» Они говорили: «Это очень хорошо». «Это вам не мешает учиться?» «Нет, не мешает». Я сама в детстве ужасно боялась всяких проявлений болезни, не могла смотреть на калек, и я думаю, это распространенное у нас отношение. А там они с детства привыкли, что это такие же члены общества».
Во всех общественных учреждениях, публичных пространствах — особые приспособления, облегчающие жизнь инвалидам. Главное — чтобы все чувствовали себя людьми, чтобы не было отверженных и обреченных. Это и есть практическое христианство. Сущность его не в обрядах, а в том, чтобы любить ближнего, как самого себя. Христианство на Западе может отвергаться как институция, церковь, но глубинное ядро Запада, по моему ощущению, — по крайней мере, в Америке и Англии, где я прожил тридцать лет, — остается христианским.
Обрядоверие в сочетании с гордыней столь распространенное в России, — дескать, мы истинные христиане, а все остальные нехристи, — это антихристианство, то самое фарисейство, с которым боролся Иисус.
В России, увы, часто не понимают Запад, считают, например, что права, предоставленные сексуальным меньшинствам, — это вызов христианству. Есть и такая опасность, но первичные мотивы здесь именно христианские: они не в том, чтобы «поощрить распущенность», а в том, чтобы признать и в этих «нетрадиционалах» — людей, наделенных равными правами, защищенных от унижения. Христианство не проповедует разврата, но призывает по-братски отнестись и к тем, кто не соблюдает определенных моральных норм и обычаев. Христос защищал женщину, совершившую прелюбодеяние, общался с самаритянами, водил компанию с малопочтенными людьми, предпочитая их ученым, правильным и праведным фарисеям. Главное в христианстве — умение принять другого, почувствовать его, как себя.
Отсюда и такой размах экологических движений — любовь к ближнему уже в лице иночеловечной природы, к животным и растениям, к миру, созданному Богом, самоотречение или самоограничение человеческого рода во имя спасения всего живого и сущего.
Когда я приехал в США в 1990 г., то первые годы весьма скептически относился к «многокультурию». Но постепенно осознал и почувствовал, что в нем есть правда приятия других, тех, кто слабее, кто в меньшинстве и нуждается в защите. Подчас это право, сведенное в юридическую плоскость, приобретает гротескные черты, подменяя этику законом и казуистикой. Плохо, когда в благородные действия привносится привкус политической левизны и демагогии. Там, где меньшинства начинают агрессивно попирать общие законы и требовать исключительных привилегий для себя, там мое сочувствие к ним заканчивается. Отвратительно, когда кающегося аристократа или интеллектуала начинает оскорблять превознесенная им чернь.
Но в истоках защиты прав меньшинств — христианское чувство сострадания и самоотречения: сильной, господствующей культуры — ради прав «малых сих».
Конечно, на Западе, как во всяком земном обществе, есть и эгоизм, и цинизм, и коррупция, но в отличие от России, где государство благоприятствует развитию этих пороков, западное общество реально борется с ними, это внутренне христианизированное общество, где признаются права личности и достоинство «маленьких людей». Это проявляется в отношении к странникам, иностранцам и даже к врагам — «благословляйте проклинающих вас, благотворите ненавидящим вас».
Вот почему несмотря на множество опасностей и даже прямых угроз, обусловленных наплывом беженцев, Запад все-таки настроен их принимать, хотя, казалось бы, какое нам дело? Вы молодые здоровые мужчины — сражайтесь сами за свою страну! Или ищите убежища у своих единоверцев в богатых арабских странах. Но Запад принимает даже тех, кто ему враждебен и хочет его уничтожить или подчинить чужим религиозным догмам. И если Запад умрет, то так же, как Христос на кресте, благословляя тех, кто его распинает.
Конечно, нельзя не задуматься о полном смысле заповеди «возлюби ближнего, как самого себя». Там не сказано: больше, чем себя. Именно любовь к себе ставится образцом любви к ближнему. Мне хотелось бы, чтобы христианский Запад больше любил себя, свое духовное и историческое наследие, свою веру, которая за два тысячелетия преобразила человечество. Но где проходит грань, за которой любовь к ближнему становится саморазрушительной, где самоотречение переходит в самоубийство, а любовь к грешникам становится поощрением и рассадником греха? Что за этим: сила воли преодолевающей гордыню и эгоизм богатой цивилизации или слабость воли, утрата целей, цивилизационный надлом и предвестие гибели?
Однако Запад не умирает вопреки тому, что сейчас, как и сто лет назад, во времена Первой мировой войны и шпенглеровского «Заката Европы», его стараются похоронить. Кто только его не оплевывал и не отпевал!
Но Запад не погиб ни от мировых войн, ни от революционных движений XVIII–XX вв. Марксисты и коммунисты были, конечно, пострашнее нынешних «постмодернистов», якобы ответственных за внутреннее «ослабление» Запада. Сила Запада — именно в его открытости, которую не стоит принимать за слабость. Запад открыт как тезисам, так и антитезисам, в результате чего образуется могучий синтез. А в одномерных системах, где громогласно звучит лишь религиозно-фундаменталистский тезис или революционнo-атеистический антитезис, — все быстро цементируется, а затем рушится, потому что Дух дышит, Земля живая и никаким цементом ее не возьмешь.
