Исключения можно пересчитать по пальцам: это маленький Уругвай с развитым банковским сектором, офшорная Республика Панама и Чили — совершенно отдельная история успеха. За последние десятилетия эта страна искоренила крайнюю бедность, застроила столицу небоскребами и превратилась в центр притяжения мигрантов со всего континента.

Но в середине октября 2019 года поклонников «чилийского экономического чуда» постигло горькое разочарование.

Погромы, которые уже три месяца сопровождают массовые уличные протесты, дорого обошлись чилийской экономике. Особенно пострадали сектора торговли и туризма. Центральный проспект Сантьяго выглядит так, как будто пережил артобстрел, а трансатлантические лайнеры из Европы вылетают в Чили полупустые. И это не считая роста безработицы и оттока иностранного капитала.

Ненавистная для одних и единственно приемлемая для других, сейчас эта модель проходит проверку на прочность. Если диагноз неолиберализму подтвердится, то отголоски кризиса в Чили будут иметь последствия далеко за пределами Латинской Америки.

Ботаники в погонах

«Если кто-то говорит вам, что сумел предсказать протесты… Что ж, без комментариев, — Клаудио Сапелли, директор Института экономики Католического университета Чили, многозначительно пожимает плечами. — Нас эти события очень удивили и застали врасплох».

После начала демонстраций 18 октября сорок экономистов из Католического университета написали открытое письмо, в котором признали свою неспособность предвидеть кризис и призвали уделять больше внимания проблемам неравенства в чилийском обществе.

«В каком-то смысле мы, экономисты, всегда считали, что экономические проблемы — самые сложные в социальных науках. Но здесь мы столкнулись с чем-то, что, похоже, гораздо сложнее. Теперь надо посмотреть назад и понять, что именно мы не смогли увидеть», — задумчиво говорит Сапелли.

Почти полвека назад Католический университет Чили сыграл ключевую роль в том, что многие сегодня называют «чилийским экономическим чудом». Больше маркетинговый лозунг, чем научный термин, он появился в 70-х благодаря авторитетным западным экономистам, которые публично поддержали рыночные реформы генерала Аугусто Пиночета.

Лицом западной поддержки чилийской военной хунты был основатель монетаризма, влиятельный американский экономист Милтон Фридман. Фридман вдохновил поколение «чикагских мальчиков» — молодых чилийских экономистов, которые в 60-х проходили обучение новой рыночной экономике в Чикагском университете. Холодная война была в самом разгаре, и американское правительство активно использовало образовательные программы для продвижения в Латинской Америке прокапиталистических идей.

После военного переворота 1973 года «чикагские мальчики», поддержавшие разгромом социалистов, предложили Пиночету программу экономических реформ. Рецепты молодых технократов были настолько радикальными, что поначалу отпугнули чилийских генералов (как и оппонента Сальвадора Альенде на выборах 1970 года, который назвал чикагскую команду «безумцами»). Но стремление сохранить единоличную власть и аппаратная борьба с лидером консервативного крыла армии генералом Густаво Ли вынудили Пиночета решиться на рискованный эксперимент.

Причины первоначальных колебаний Пиночета можно понять. Во-первых, военные режимы в Латинской Америке обычно не склонны устраивать экономическую вольницу, предпочитая сильное государство, патриотизм и духовность. Во-вторых, то, что предлагали чикагские энтузиасты свободного рынка, разительно отличалось от господствующих в то время представлений об устройстве экономики.

Идеалом долгое время считалась кейнсианская модель, то есть индустриализация, основанная на торговом протекционизме, субсидиях для промышленности и политике стимулирования спроса. Считалось, что государство может сглаживать колебания экономики в кризисные периоды и проводить политику перераспределения, создавая «сетку безопасности» для малоимущих.

Идеи чикагской школы о том, что государство — это зло, которое во всех областях должен заменить свободный рынок, в то время только начинали проникать в экономический мейнстрим.

Реализация подобного эксперимента требовала полного карт-бланша для реформаторов, получить который можно было только в условиях авторитарного режима. Фридман называл свою программу «шоковой терапией». Проводить ее надо было быстро и решительно, чтобы избежать недовольства со стороны широких слоев населения. «Чикагские мальчики» так и поступили, при поддержке военных резко сократив государственные расходы, снизив торговые пошлины и запустив масштабную приватизацию. К 1980 году рост ВВП Чили разогнался до 8% в год.

В 1990 году Пиночет, за годы своего правления проливший кровь тысяч людей, мирно покинул пост главы государства по результатам общенародного плебисцита. На смену военной диктатуре пришла либеральная демократия, построенная по лучшим западным лекалам. Три десятилетия Чили удавалось сочетать регулярную сменяемость власти с энергичным экономическим ростом.

Казалось, что это может длиться вечно. В 2010 году Чили вошла в ОЭСР, клуб развитых стран, а к 2022 году, по прогнозам МВФ, чилийский подушевой ВВП должен был превысить $30 тысяч. Что же пошло не так?

Made in Chile

Точка зрения, что экономическое процветание Чили стало возможным исключительно благодаря реформам Пиночета — это один из главных мифов в современной экономической истории.

Бурный рост чилийской экономики начался только после перехода к демократии в 1990 году. Среднегодовые темпы прироста ВВП Чили за 17 лет диктатуры были ниже среднего — 1,6%, в то время как за последующие 17 лет демократии — 4,4%. «Шоковая терапия» лишь позволила экономике восстановиться после обвала на 13% в 1975 году.

Причем уже в 1982 году последовало еще одно глубокое падение. Долговой кризис стал следствием резкой либерализации финансовой системы. Снятие ограничений на трансграничные потоки капитала привело к тому, что в страну потекли «горячие» деньги. Вскоре пузырь сдулся, и Пиночету пришлось спасать крупнейшие банки при помощи национализации. Этот эпизод получил ироническое название «чикагский путь к социализму».

Но и в демократический период успех Чили не был таким уж экстраординарным. В отличие от других известных примеров «экономических чудес» прошлого столетия, в Чили рост ВВП не сопровождался структурной трансформацией экономики и созданием новых высокотехнологичных индустрий.

Как и в большинстве других стран региона, экспортная корзина Чили состоит из сырья и продукции низкого передела (медь, вино, рыба, фрукты). В рейтинге экономической сложности Чили занимает 61-е место. Для сравнения, Южная Корея находится на 6-й позиции, Россия — на 27-й.

Любопытно, что все страны, которые в XX веке стали мощными индустриальными державами, сделали это при определенном вмешательстве государства в экономику. Те же США, которые обучали чилийских специалистов рыночной ортодоксии, на первых порах взращивали свои промышленные компании при помощи субсидий и заградительных тарифов против импортной продукции.

Позже этот рецепт повторили Япония, Тайвань, Южная Корея и другие передовые сегодня экономики, показав тем самым, что государство может создавать стимулы для производственной диверсификации, которые редко предоставляет свободный рынок сам по себе.

Конечно, важно не просто раздавать деньги крупным компаниям, а выставлять всем получателям субсидий строгие требования к росту производительности и ориентировать их на экспорт.

Впрочем, даже с этими поправками экономические успехи Чили за последние десятилетия впечатляют. Еще 100 лет назад эта страна ничем не отличалась от самых бедных государств региона — Перу и Эквадора. И сильно отставала от Аргентины, которая входила в топ-10 наиболее богатых стран в мире.

Бедность в стране сократилась с 46% в 1990 году до 5% сегодня. Заметный прогресс есть и по другим показателям, начиная от продолжительности жизни и заканчивая охватом населения высшим образованием.

«Шоковая терапия» стала настолько популярной, что другие страны тоже копировали ее элементы. Российские младореформаторы ездили в Чили в начале 90-х заимствовать опыт рыночных преобразований. Экономисты из команды Гайдара считали Пиночета своим кумиром и не видели ничего плохого в насильственном насаждении экономических свобод. Сегодня часть из них пересмотрели свою позицию, а другие, наоборот, стали еще более убежденными пиночетистами.

Западные страны адаптировали неолиберальные меры «чикагской школы» на свой лад, следуя примеру Рональда Рейгана в США и Маргарет Тэтчер в Великобритании. Поэтому социальный взрыв, произошедший в Чили, во многом выглядит как проблемы развитых стран.

Оттенки неравенства

Один из столпов неолиберальной экономической политики — толерантное отношение к неравенству и приоритезация экономического роста. «Богатые должны богатеть», — заявили западные консерваторы в 1980-х. Чем выше прибыль крупных корпораций, тем больше рабочих мест они создают, и тем больше денег «просачивается» сверху вниз рядовым работникам.

Сначала эта модель оправдывала свои ожидания как двигатель экономического роста, особенно в таких бедных странах, как Чили. Но по мере сокращения экстремальной бедности в ней обнаружилось множество недостатков. Самый очевидный — волна поднимала все лодки слишком неравномерно. Богатые богатеют куда быстрее, чем все остальные, а некоторые группы могут даже терять в благосостоянии.

В Латинской Америке высокое социальное расслоение сохраняется еще с колониальных времен. Практически вся плодородная земля здесь принадлежала крупным латифундистам — наследственной земельной олигархии (до сих пор не все страны региона провели полноценную аграрную реформу).

Индекс Джини в Чили (46,6 по данным Всемирного банка) соответствует медианным значениям в регионе. Расслоение еще выше в Бразилии (53,3), Колумбии (50,8), Гондурасе (50,5) и Парагвае (49,7). А вот в Перу и Аргентине — существенно ниже (43,3 и 41,2).

Притом что по бразильским или южноафриканским меркам чилийское общество — относительно эгалитарное, неравенство здесь на экстремально высоком уровне. Для сравнения, в богатых европейских странах индекс Джини колеблется от 30 до 32. Если же учитывать другие показатели, такие как доля активов 1% богачей в национальном ВВП, то картина выглядит еще хуже.

В Чили часто говорят про десять богатейших семей, которые сконцентрировали практически всю экономическую и политическую власть в стране. Часть этих династий восходят еще к землевладельческим элитам колониального периода.

«Это очень замкнутое и маленькое сообщество: пять частных школ, пара университетов, несколько фамилий — вот и все, — объясняет глава «Трансперенси Интернешнл Чили» Альберто Прехт. — Раньше в больших семьях всегда был свой священник, политик, бизнесмен и доктор. Сейчас ситуация становится лучше, но политическое влияние элит все равно крайне велико».

И все же, если судить только по экономическим индикаторам, «полыхнуть» в Чили должно было гораздо позже, чем в менее благополучных странах. Парадокс в том, что индекс Джини за последние 20 лет в стране снизился на 10 пунктов, а субъективное восприятие неравенства чилийскими гражданами значительно увеличилось.

По словам Клаудио Сапелли из Католического университета, проблема состоит в том, что экономисты вкладывают в понятие неравенства узкий материальный смысл. Однако разница в зарплатах не отражает разрыв в достоинстве и уважении, которое получают различные социальные группы (так называемое «горизонтальное» неравенство, которое гораздо хуже поддается измерению).

«Есть проблема в том, как чилийцы относятся друг другу в разных ситуациях, — говорит Сапелли. — Например, если человек в данный момент обслуживает вас в ресторане или стрижет в парикмахерской, то вы будете смотреть на него сверху вниз, как будто это прислуга. В других странах Латинской Америки отношения между людьми менее вертикальные».

Меритократия в Чили плотно замешана на феодальных представлениях о «хорошем происхождении». Показательная деталь: при знакомстве вас, скорее всего, спросят о том, какую школу вы окончили, — и это позволит вашему собеседнику моментально определить ваше место в социальной иерархии.

Площадь Италии делит Сантьяго на зажиточные районы северо-востока и юго-западные трущобы, контраст между которыми поражает воображение. Иногда людям приходится скрывать свое место жительства, чтобы не отпугнуть работодателя на собеседовании, или просто из чувства стыда.

Коммуникация между богатыми и бедными кварталами практически отсутствует, поскольку каждая часть города оснащена собственной инфраструктурой совершенно разного качества. Cегрегация в доступе к базовым социальным услугам очень заметна: одни могут позволить себе частную клинику с передовым оборудованием, а другие неделями ждут в очереди срочной операции. Это создает в обществе острое чувство несправедливости.

При этом чилийский истеблишмент демонстрирует поразительную нехватку эмпатии к бедным слоям населения. Так, после повышения тарифов на метро министр экономики посоветовал людям просыпаться пораньше, чтобы не попадать под пиковый тариф (притом что многие чилийцы и так встают чуть ли не в 5 утра, чтобы вовремя приехать на работу). А в минздраве как-то заявили, что длинные очереди в больницах — это следствие того, что людям не хватает социализации. Они приходят в медицинские учреждения пообщаться.

Еще одна форма неравенства, которая не отражается в индексе Джини, связана с системой правосудия, которая работает в интересах привилегированных слоев. «Если вы бедный и совершаете преступление, то идете в тюрьму. А если богатый и не заплатили налоги, то получаете маленький штраф, — говорит Прехт. — Преступления «белых воротничков» в Чили практически не расследуются. Это несправедливая система, которая работает на защиту богатых от бедных, но не наоборот. И людей это очень злит».

Недавно двух топ-менеджеров крупного финансового конгломерата Penta Group, осужденных за налоговое мошенничество в размере $2 млн, отпустили по УДО после прохождения 100-часовых курсов по этике в одном из частных университетов Сантьяго.

Вы нас даже не представляете

Важный эффект неолиберализма, который выходит за рамки макроэкономики — это деполитизация общества. Парадоксальным образом с переходом к демократии вовлеченность чилийских избирателей в политику начала падать. Партии замкнулись на внутриэлитной борьбе и стали терять контакт с гражданским обществом.

Параллельно идеологические различия между левыми и правыми стирались, избиратели перестали видеть альтернативу. «В то время это происходило по всему миру, но Чили — экстремальный пример такого слияния», — говорит профессор публичной политики университета Диего Порталес Хассан Акрам.

Большую часть времени после Пиночета у власти находилась левоцентристская коалиция Concertacin. Она смогла нарастить социальные расходы и провести знаковую реформу высшего образования, однако основные параметры экономической модели оставались неизменными.

«За 30 лет демократии в Чили установилась устойчивая система с ротацией между левоцентристским и правоцентристским правительством. Эта стабильность подкреплялась еще и успехами в экономике. Но оказалось, что это был фасад, за которым скрывалось атомизированное общество, фрустрированное неравенством, разницей в достоинстве и неработающими политическими институтами», — говорит Хуан Пабло Луна, профессор политологии Католического университета в Чили.

Многие чилийцы разочаровались в институциональной политике и перестали ходить на выборы.

Социальный сектор между тем продолжал деградировать, срочные проблемы не решались годами. «Политическая система Чили завязла в идеологических дискуссиях. Стороны боролись за некие идеальные реформы вместо того, чтобы быть более прагматичными», — считает Клаудио Сапелли.

Ситуацию усугубила череда коррупционных скандалов. Выяснилось, что бизнесмены давали политикам деньги «под столом» на проведение избирательных кампаний. Причем одни и те же корпорации финансировали как левых, так и правых кандидатов.

Разочарованные в электоральной политике чилийцы стали участвовать в уличных протестах — сначала в большом студенческом движении 2011 года за бесплатное образование (тогда президентом тоже был Себастьян Пиньера), потом — в серии локальных демонстраций.

Кульминацией стало движение 2019 года, максимально фрагментированное и антисистемное. В нем участвуют десятки различных низовых объединений (от феминисток до автоактивистов и защитников прав животных), и при этом нет ни одного общепризнанного лидера, не говоря уже о какой-то аффилиации с политическими силами. Никто не может дернуть за стоп-кран и остановить демонстрантов от выхода на улицы.

Горизонтальная организация протестов сбивает столку правительство, которое не понимает, с кем садиться за стол переговоров. До недавнего времени политикам в основном приходилось заключать соглашения друг с другом. Таким договоренностям не хватало широкой легитимности в обществе.

Недавно диалог с правительством начала организация Mesa de Unidad Social, в которую входит около 100 профсоюзов и ассоциаций. Однако разговор быстро прервался — власти отказались признавать нарушения прав человека со стороны карабинеров и отвергли структурные реформы. В ответ социальные лидеры пообещали новую волну уличной мобилизации. Лето в южном полушарии обещает быть жарким, и не факт, что чилийский неолиберализм выдержит такие температуры.

При поддержке Медиасети