— Почему Афганская война не получила адекватного отражения в прозе современников? Ведь неудачная война США во Вьетнаме получила отражение и в литературе, и в кино. Почему этого не случилось у нас?

— Этому много причин. Афган — «потерянная война». В том числе и для культуры. Упрощенно говоря, культура может использовать тему войны в какой-либо из трех версий: идеологической («защищаем родину»), приключенческой («совершаем подвиг») и драматической («постигаем жизнь»). И Афганская война не годится ни для одной из этих версий.

Мы не защищали родину. Обыватель и сейчас не понимает, зачем была нужна эта война. К тому же мы воевали против своей воли и против чужого народа, и это — совсем нехорошо, хотя солдатской вины тут нет. Так что в идеологических целях использовать Афганскую войну трудно.

Трудно ее использовать и для приключенческих целей.

Но труднее всего осмысление этой войны как драмы. Для этого, как ни странно, требуется сочувствие к врагу. Толстой сочувствовал Хаджи-Мурату, но мы не можем сочувствовать Ахмад Шаху Масуду: пускай он прав в своей борьбе, но за ним — деспотия, фанатизм, изуверство и наркота. Афган для нас чужой мир, соприкасаться с которым мы не хотим. Все, что мы можем узнать там, мы и так уже знаем или можем узнать из другого источника.

В общем, в нашей культуре нет ключа к этой войне. И мы не уверены, что он вообще существует.

— Эпизоды «Ненастья», в которых действие происходит в Афганистане, описаны и со знанием матчасти и, что главное, неравнодушно. Отсюда вопрос: как вы изучили собственно реалии той войны, кто вам помогал?

— Источников много. Во-первых, в Афгане были мои одноклассники, и в романе есть эпизод, связанный с одним из них: когда друзья фотографируют парня, а к нему уже летит пуля, которая его убьет. Я расспрашивал и других ветеранов. Во-вторых, я изучил историю этой войны, чтобы ориентироваться в событиях. Например, моего героя берут в плен после восстания в крепости Бадабер, когда русских в плен старались не брать, потому пленного сразу угоняют в Зону племен. Я познакомился с вооружением и стратегией, с этнографией Афганистана. А в-третьих (и это самый главный «источник знаний», определивший дух, суть «афганских эпизодов»),

Таких воспоминаний много. В этих текстах «афганцы» гораздо честнее, чем в интервью, в которых они осторожничают, или в дружеских разговорах, когда хвастают.

— И еще один вопрос: когда вас как художника слова «зацепила» Афганская война? В чем состоит ваша боль, относящаяся к этой войне?

— Лично меня эта война никак не «зацепила», и роман «Ненастье» я писал не про Афганскую войну и даже не про «афганский синдром». Афганская война в романе — это ситуация, в которой формируются ценности моего главного героя. В Афгане он понимает, что война — «ненастоящая». То есть она не нужна советскому народу, в ней нет высшей идеи. Выходит, душманы не враги. Их надо воспринимать не лично, а как очень опасную природную силу. А враги — свои. Политик, который затеял международную бойню. Командир, который отдал глупый приказ. Товарищ, который струсил и не прикрыл тебя. Потому важнее всего — доверие к человеку, но доверие должно на чем-то базироваться. На этой идеологии в лихие девяностые мой герой выстраивает Союз ветеранов. Для этого союза основа для доверия — опыт Афгана: «афганец афганца не кинет». Все вокруг враги, но «афганцы» друг другу братья, даже если они состоят в противоборствующих лагерях.

И Союз ветеранов становится очень успешным, так как получает поддержку везде: среди бандитов-«афганцев», милиционеров- «афганцев» и бизнесменов-«афганцев». Но афганское братство — мнимое и недолговечное. Бессмысленная война породила ложную систему ценностей. Так происходит всегда, когда государство обманывает народ. В этом и заключается боль.

— Какие социальные процессы, по-вашему, запустила Афганская война?

К концу 70-х в стране уже все устаканилось. Общество согласилось принимать бездарную власть такой, какая она есть, ритуально исполняя идеологические требования, а в обмен получало социальную справедливость на бытовом уровне: правопорядок на улицах, бесплатную медицину и образование, разные льготы и относительное равенство. И вдруг власть — так сказать, в нарушение уговора — принялась хватать парней и отправлять их на войну. Афганистан прошли полмиллиона мальчишек, и пятнадцать тысяч погибли, а сколько осталось калек? Народ понял, что власти он безразличен, как и в былые эпохи. И когда власть начала рушиться, народ ее не поддержал, хотя и не жаждал капитализма.

— Изжили ли мы последствия этой войны?

— Есть личные истории, когда кто-то погиб или был искалечен, физически и душевно. Эти истории закончатся только с самой жизнью. Но главное общественное последствие заключается в том, что никакого урока из Афгана мы не извлекли. Я же говорю — потерянная война.

Лев Рыжков, подготовлено с использованием материалов сайта Спутник.Молдавия