В 1983 году СССР находился в состоянии войны, о которой большинство населения ничего не знало. Мы воевали в Афганистане. Все это кровавое месиво называлось на языке партийной пропаганды «интернациональная помощь афганскому народу силами ограниченного контингента советских войск». «Ограниченный контингент» составляли наши молодые ребята — необстрелянные призывники, воевавшие неведомо за что с душманами, прекрасно знавшими, за что они воюют. Абсолютное большинство советских журналистов, возвращаясь оттуда, писало о братской помощи афганскому народу, о наших воинах-интернационалистах, героически помогавших строить на афганской земле новое светлое будущее. Конечно, они видели, что происходило на самом деле… Кое-кто писал, о том, что видел. Но на этот случай в СССР существовала военная цензура, и материал либо не выходил вовсе, либо появлялся в неузнаваемом виде. В остальных случаях до военного цензора дело не доходило: как говорится, автор переходил на самообслуживание.

Но не Инна Руденко. В «Комсомолку» пришло письмо из Никополя. Речь шла о воине-интернационалисте Саше Немцове, который вернулся оттуда с двумя душманскими пулями. Одну врачи извлекли из позвоночника. Эта пуля навсегда усадила Сашу в инвалидное кресло. Ходить он уже не смог. Речь в письме шла о том, что местные власти с их безмерной и блудливой болтливостью никак не могли сделать элементарного: положить на ступеньки подъезда настил, чтобы Саша мог в инвалидном кресле выезжать из дома и заезжать домой. К тому времени цинковых гробов из Афганистана на родину прибыло уже несколько тысяч, и «случай Немцова» считался не самым плохим.

Поначалу Руденко отказывалась ехать в Никополь. Убедил ее тогдашний ответсек «Комсомолки» Фронин. Он сказал ей, что речь идет о раненном на реальной войне парне. Потом, много лет спустя, она призналась, что именно это обстоятельство ее «зацепило».

Она привезла из Никополя материал, который назывался «Вторая пуля». Материал был не о воинах-интернационалистах и не о помощи ограниченного контингента советских войск афганскому народу. Он был о конкретном парне, получившем тяжелейшие ранения на реальной войне, и о конкретных людях во власти, которые полагали, что они «туда Немцова не посылали и ответственности за него не несут».

Инна Павловна рассказывала, что заголовок «Долг» придумал Селезнев, бывший тогда в «Комсомолке» главным. Заголовок был хорош, он сразу укрупнял материал, выделял в нем основное: не только человек выполняет свой долг перед Отечеством, но и Отечество обязано сознавать свой долг перед своим сыном.

Геннадий Николаевич Селезнев решил печатать материал на свой страх и риск. Он поступал так, только когда был убежден в стопроцентной правоте автора и когда сам мог подписаться под каждым словом материала. Ведущим редактором был Виктор Андрианов. «Долг» вышел двадцатимиллионным тиражом.

На следующий день Руденко позвонили из Высшей комсомольской школы и сказали, что материал признан в ЦК КПСС «тяжелейшей, критической ошибкой «Комсомолки». Селезнева в редакции не было, он поехал на заседание бюро ЦК ВЛКСМ. На бюро и в кулуарах в выражениях не стеснялись. Кое-что Селезнев записал, чтобы потом прочитать Фронину и Руденко. Ну, например: «В Афганистане в нас стреляют душманы, а в Москве — журналисты». Лично меня в этом пассаже смутило словосочетание «в нас»…

В разгар заседания Селезневу принесли записку из первой приемной: «Срочно подойдите к аппарату АТС-1, звонят из ЦК КПСС». Селезнев покинул заседание и отправился по коридору к приемной первого секретаря ЦК ВЛКСМ. О чем он думал? Я не знаю, никогда его об этом не спрашивал. Возможно, он полагал, что это и есть конец карьеры, а может быть, и членства в КПСС…

Ему звонил второй человек в партии — Егор Лигачев. Что именно услышал Селезнев, мы уже никогда не узнаем, но в пересказе это выглядело примерно так: «Молодец, Геннадий! Давно пора было это все сказать. Привет и поздравления Инне Руденко». Сам ли он так считал или кто-то надоумил его? Неизвестно. Зато известно, что было потом.

Помощник Генерального секретаря ЦК КПСС Константина Черненко Виктор Прибытков положил газету с публикацией Руденко на стол своему шефу, снабдив это действие кратким комментарием. Черненко нетвердой рукой написал на тексте позитивную резолюцию. Через час Руденко позвонил могущественный хозяин отдела пропаганды ЦК КПСС Владимир Севрук. Поздравил, похвалил за правильную партийную позицию. Потом Руденко и Фронина пригласил в свой кабинет Селезнев и все им рассказал.

А что же бюро ЦК ВЛКСМ? Ну, они быстро поменяли линию поведения, им было не привыкать.

Тысячи людей стали помогать Немцову и другим, вернувшимся с неизвестной войны. Местные власти, не только в Никополе, уяснили, что им следует делать и чего не следует говорить.

И только Инна Руденко осталась неизменной в своих убеждениях, она не поменяла их до самого последнего дня. И к Саше Немцову всю оставшуюся жизнь относилась как к сыну. До конца своих дней Саша так и остался в инвалидной коляске: позвоночник починить, увы, не смогли.

Меня же теперь занимает как раз обратное: излишняя эластичность позвоночника у коллег, да и не только. Все чаще и чаще я думаю о том, как не хватает нам сегодня Инны Павловны с ее простыми и внятными принципами в жизни и в профессии.

Юрий Лепский, специально для «Новой газеты»