«Одна из сильных сторон группы — ее разноплановость»

Елизавета Кирпанова:Ты играл в нескольких музыкальных группах. А как вы объединились в Shortparis?

— Мы познакомились просто, как знакомятся многие музыканты. Кто-то где-то играл, кто-то что-то слушал: «О, прикольно, мы из Новокузнецка, а ты, мы знаем, в Padla Bear Outfit играл», «Круто, а у вас классный материал, давайте еще потусим как-нить». Встретились, поговорили, и тут ты чувствуешь, что у вас прямо такой…

Лилит Саркисян: Connection.

— Хочется менее дурацкое слово.

Л.С.: Понимание…

— Что вы мыслите в одном направлении. Ты чувствуешь связь, взаимный интерес и понимаешь, что, с одной стороны, чуваки совершенно другие — даже в плане восприятия музыки. С другой стороны, эта разница некритичная, она вас не разведет, а скорее объединит. И мне кажется — я не знаю, что ребята думают на этот счет, — в тот момент я почувствовал, что эта разница для нас сыграет важную и положительную роль. И сейчас, по моим ощущениям, одна из сильных сторон этой группы — ее разноплановость.

Е.К.: Ты чувствуешь расхождения между твоей личной позицией и позицией группы, какие-то противоречия?

— Противоречия и споры есть всегда. В них рождается истина. Это обмен мнениями, просто они не совпадают. Вопрос только в том, чем спор заканчивается. Мне кажется, все всех не может устраивать — таких групп не существует, ну или я о них не знаю. Если в большом коллективе каждый начнет тянуть в свою сторону, то группа будет стоять на месте. У нас, по-моему, пока получается двигаться в одном направлении.

Л.С.:У тебя есть внутренний протест против консьюмеризма, который декларируется группой?

— Нет. Я живу в мире, где со всех сторон торчат иглы и копья. Я стараюсь как можно меньше за них цепляться, потому что мне неприятно ощущение боли, оно отвлекает. Когда мы говорим про консьюмеризм, про политику — это острые копья.

Мне не нравятся денежные отношения. Я против денег, но я не могу их не использовать. Если бы я был умнее и читал Маркса, я бы, наверное, сформулировал это получше.

Л.С.: Ты читаешь то, что о вас пишут? Тебе важна музыкальная критика для понимания себя?

— Если я в чем-то уверен, так это в своем мнении по поводу музыки. У меня есть чувства, есть ощущения, и они меня не подводят. И какой бы конструктивной ни была критика, как бы я с ней ни соглашался, она никак не повлияет на мое понимание музыки. Не было ни одного человека, который бы хоть немного приблизился к тому, чтобы поколебать мое отношение будь то к альбому, клипу или группе, в которой я играю.

Самый главный для меня критик — это я сам. Все мои знакомые прекрасно знают, что я стараюсь быть, насколько это возможно, объективным к самому себе. Быть честным по отношению к тому, что я делаю. Критика важна только для того, чтобы я осознавал, что не попал в ту ситуацию, где все гондоны, а я д’Артаньян.

Л.С.:Как ты относишься к тому, что о тебе люди думают?

— Я об этом совершенно не думаю. И мне кажется, как бы это пафосно или слишком обыденно и обычно ни звучало, мне не наплевать на мнение людей, но оно не будет формировать мое отношение к чему либо.

Е.К.:Даже если это какой-то культ?

— Мне будет неприятно, если я увижу культ. Мне будет неприятно, если я увижу идолопоклонничество, без юмора, без иронии. Для меня очень важно, чтобы во всем, что касается меня, моей личности, творческой единицы, всегда присутствовал момент иронии. Если он отсутствует, то это очень плохо, что бы это ни было — критика, восхваление.

Л.С.:То есть такого серьезного отношения к себе у тебя нет?

— Есть, но оно заканчивается ровно там, где заканчивается моя оболочка. Мое серьезное отношение внутри меня. Я никому никогда не буду его навязывать, мол, ты должен понимать, насколько я уникально танцую на сцене, потому что… Да нет, хотите пообсуждать мою жопу в леггинсах, пожалуйста.

Л.С.: Сейчас очень много говорится про политику в контексте группы…

— Нет. Когда я с группой, разговоры про политику пресекаются.

Л.С.: Я не про вас внутри, а про журналистов, которые любят связывать искусство с политикой. У тебя самого есть политическая позиция?

— Я вам честно скажу, что мне неинтересно говорить о политике. Чтобы высказывать мнение, нужно быть политологом или человеком, который разбирается в политике. Лучше я послушаю еще один альбом, чем прочитаю какой-нибудь заголовок. Сейчас меня политика не касается, и я не хочу тратить на нее свое время. Хотя раньше я с ней сталкивался, был забавный случай.

Е.К.: Какой?

— Я выступал с Padla Bear Outfit на Болотной площади. Это было до известных событий и задержаний. Тогда у нас не было никакого протеста. Мы просто были панками, нам было угарно. Ни я, ни Арсений Морозов (лидер Padla Bear Outfit — ред.) не знали, что нельзя публично исполнять песни, содержащие нецензурную лексику. Мы спели кавер на «Винтовка — это праздник» «Гражданской обороны». После выступления нас задержали.

Л.С.:После? Как вежливо.

— Меня задержали очень спокойно. Подходят и спрашивают: «Ты вокалист?» Я отвечаю: «Нет». Они говорят: «Пройдемте». Четыре человека берут меня практически в оцепление, и я иду с ними в автозак. В башке туман, я с похмелья, но мне все это даже немного интересно. В отделении сидит представитель полиции, который чисто формально отбывает свою работу. Он сам понимает комичность всей этой ситуации. Мы сидим вдвоем с гитаристом, страшновато. Но в итоге все закончилось мило, по-доброму и смешно. Нас отпустили. Вишенкой на торте этого сюра стали аплодисменты, прозвучавшие, когда мы вышли из отделения.

«Безэмоциональность — это поражение»

Е.К.: Почему ты выбрал барабаны?— Потому что я занимался спортивными бальными танцами. Танец — это, по сути дела, когда ты воспроизводишь ритм телом. Ты не воспроизводишь гармонию телом и, тем более, не воспроизводишь телом слова. Хотя ты можешь сделать импровизированный танец, в котором будет нарратив. Я поэтому идейно и эстетически не перевариваю балет. Это сторителлинг при помощи тела.

Когда я начал заниматься музыкой, я подумал, что хотел бы обращать на себя внимание. Я не хотел просто стоять в сторонке и подыгрывать. Но я точно знал, что я не фронтмен, не вокалист. Я никогда не писал стихи. Когда пробовал, мне хотелось после этого помыться и сжечь пару тетрадок , чтобы впредь негде было писать. Это было совершенно не мое — писать тексты, сочинять на гитаре и петь.

А барабаны… Когда ты занимаешься и играешь самые простые ритмы, ты повторяешь небольшой элемент и входишь в медитативное состояние. Я могу в нем находиться долго, и мне приятно. Мне нравится вибрация, что это акустический инструмент, что я бью в малый барабан или в напольный, или в тарелку — и я физически ощущаю давление звука. Я знаю точно, как бы громко кто ни играл, когда я встану у барабанов, то буду слышать себя. Но все это я сейчас понимаю. А тогда выбор инструмента происходил на подсознательном уровне. Я попытался только что проанализировать это.

Е.К.:Получается, ты самоучка?

— Да. Поэтому мне не стыдно говорить, что я не умею играть на барабанах. Я на них играть не учился. И если вы возьмете любого нормального барабанщика…

Л.С.: Он скажет, что ты не умеешь играть?

— Он скажет, что технически я достаточно слаб и что у меня не очень большой арсенал приемов. Раньше я все время из-за этого комплексовал и при этом романтизировал образ того, что не умею играть. Сейчас я понимаю, что есть недостатки, и работаю над ними. Но при этом у меня свой почерк и своя уникальность. И какая нахрен разница, насколько технично ты играешь, если это трогает людей?

Е.К.:Ты упомянул, что занимался танцами. Теперь понятно, откуда у тебя такая пластика на выступлениях!

— Да, наверное, это оттуда. Треть жизни я занимался спортом. Я говорю именно «спортом», а не «танцами», потому что на тренировках меня постоянно гоняли, учили, что такое выносливость, что такое терпеть, не сдаваться, держать себя на публике. Было очень много спортивного аспекта. При этом я никогда не любил конкурсы. Тяжело принимаю поражения.

Л.С.: Ты никогда не ловил на себе косые взгляды из-за того, что занимался бальными танцами, а не боксом или футболом?

— Нет, я не чувствовал на себе никакого давления. Наоборот, было много ироничного. Например, когда мальчики и девочки пользовались на соревнованиях автозагаром. Приходишь в понедельник в школу, а твое лицо ядреного рыжего цвета, будто у тебя желтуха. Все над тобой прикалываются. Но это происходило не потому, что меня не принимало общество или я занимался не «пацанским делом». Как раз-таки я очень сильно ощущал себя «пацаном», потому что во мне постоянно происходила борьба.

Е.К.:В одном из интервью ты говорил, что когда ты выходишь на сцену, то всегда решаешь внутренний конфликт. Какой?

— Он всегда разный. Внутренний конфликт никогда не создается искусственно. Не так что: «Сейчас на сцену, ну-ка… Что меня максимально раздражает? Как бы мне завестись?» Я никогда не «завожу» себя перед концертом. Есть необходимость взять себя в руки и сконцентрироваться. Чувства перед началом концерта сравнимы с ощущением перед входом в аудиторию для сдачи экзамена.

Л.С.:Страшно?

— Нет. Страшно — это когда ты не готов. Перед концертом как в спорте: у тебя есть только одна попытка. И ты никогда никому не будешь объяснять, например, что за неделю до выступления у тебя была сломана рука, тебе больно, и поэтому ты криво играл. Нет, ты криво играешь, потому что ты криво играешь. А почему — это твои проблемы.

Иногда я преодолеваю себя, потому что не хочу идти играть. И тогда начинаю с собой внутренний диалог. Как у психолога, пытаюсь выяснить, в чем проблема: «Ты сомневаешься в своих физических возможностях? В моральных? Ты же знаешь, что после первой песни, как бы ты ни переживал, все как рукой снимет». Иногда приходится искать силы в чем-то другом. Допустим, сегодня в зале мама. Я выйду и постараюсь для нее, чтобы не расстраивать. Хочу, чтобы она видела мое отношение к делу.

Л.С.:У тебя получается выразить в музыке все, что ты хочешь?

— Хороший вопрос. Я не был к нему готов… В музыке — нет. В танце иногда да. Он мне понятнее и ближе. В танце я знаю больше средств выразительности. А в музыке я сильно зависим от тех, с кем играю.

Л.С.: Чего ты ждешь от аудитории, когда играешь?

— Реакцию любого рода. Если глобально говорить, то я хочу, чтобы человек испытал эмоцию. Если более конкретно, я хочу, чтобы это была сильнейшая эмоция. Идеальная реакция — это самая сильная эмоция, которую человек испытывал в своей жизни. С чем она будет связана: со страхом от того, что я подбегу, схвачу его и начну бить, или это будет от смеха, когда человек скажет: «Я так не смеялся никогда в жизни. Этот чувак скачет по сцене, как будто его током бьет». И даже такая эмоция для меня — победа. Когда человек говорит, что ничего не понял, я воспринимаю это очень тяжело. Безэмоциональность — это поражение.

Л.С.: То есть мысль должна быть, не только эмоция?

— Мне кажется, что эмоция — импульс для мысли. Это для человека думающего и пытающегося анализировать, проживать жизнь осознанно, а не просто на уровне: «Ой, мне весело, ну и хорошо. Ой, мне плохо, ну сейчас сделаем, чтобы было веселее». Я отношу себя к сознательным людям и могу быть им понятен.

«В России что-то происходит»

Л.С.: Ты когда-нибудь думал о радикальной смене обстановки?

— Что вы имеете в виду под «радикальной»? Сменить пол?

Е.К.: Мы про миграцию, возможно, даже из страны.

— Из страны — точно нет. Мне нравится Россия. Из своего города я тоже уезжать не хочу. Только если мигрировать внутри Петербурга. Я не думаю, что мне где-то будет лучше, чем здесь. Не говорю, что в России все классно, но, ребята, почему вы все так хотите отсюда свалить?

Е.К.:Я видела, что у тебя есть татуировка «В России что-то происходит». Что?

— Смысл этой татуировки как раз в том, что в ней нет конкретики. Здесь самое важное, что в России что-то происходит. А что именно — это уже дело десятое. Есть внутреннее ощущение, будто что-то кипит, бурлит, варится, пахнет интересно. Не говном, как раньше, как в десятые [года]. В то время, когда я был очень творчески активным и играл в Padla Bear Outfit, у меня было ощущение, что вокруг нихрена не происходит. Тебя ничего не вдохновляет, ты в вакууме.

Л.С.:— С одной стороны, ничего не происходило, ты был в вакууме. С другой, ты говоришь, что это был самый производительный творческий период.

— Ты видишь, что ничего не происходит и начинаешь рождать идеи, потому что кроме тебя, это мало кто делает. У тебя очень большое поле для творчества. А сейчас какое время? Если ты придумал и тут же не сделал, то завтра это придумает кто-то другой. Причем он не *** [украдет] у тебя, а просто придумает похожее и разбогатеет. А ты будешь сидеть и думать: «Блин, ну я же раньше придумал». А похрен, когда ты придумал. Придумал, значит, надо было реализовать.

Как можно отсюда уехать, когда есть такой интерес к искусству со стороны общественности.

Так во второй половине 90-х, когда пал Советский Союз и стало все дозволено, открыли «железный занавес», сюда хлынула зарубежная музыка. И это породило новую волну артистов, которых в конце 90-х — начале нулевых подхватил MTV. Был фонтан изобилия из классных, интересных групп. Просто потому что кто-то взял и полил сухую землю, в которой пытались пробиться ростки. И все начало всходить.

Потом, году в 2008-2009-м, все это захлебнулось, высохло, пожухло, зачахло, семена всходить перестали. Появилось ощущение, что все превращается в пустыню. И опять произошла перезагрузка. С 2012 года по 2015-й год происходит становление, а с 2015-го опять все начинает прорастать.

Л.С.: Тебе сейчас интересно?

— Да, мне кажется, сейчас один из самых интересных периодов. Однако есть ощущение тревоги, и очень хорошо в этом смысле высказалась группа Shortparis в клипе «Страшно». Попадание в это ощущение, связанное с гражданско-социальной историей, на которую влияет политика. Это сложная конструкция, и ребята очень хорошо ее обозначили — даже не показали. Если бы показали, было бы не так мощно, а тут обозначили. И это состояние тревоги единственное, что мне иногда доставляет внутренний дискомфорт.

Л.С.:Нет стремления к эскапизму? В книги, фильмы, искусство, которое не смежно с музыкой?

— Знаете, что я понял? Я всегда думал, что я весь такой про искусство. А сейчас понимаю, что нет — я тупой спортсмен. Я слушаю музыку технически, потому что не могу ее не слушать, это мой наркотик. Мой эскапизм никак не связан с искусством. Честно отвечу, что, к сожалению, это алкоголь (но не в том смысле, что мне нравится напиваться и бить бутылки) и общение. Но если раньше это было общение с людьми в принципе, то сейчас с узким кругом друзей и близких.

Л.С.: Ты чувствуешь себя преемником традиций русской культуры?

— Нет. Я хочу ощущать свое родство с [музыкантом-авангардистом, создателем группы «Поп-механика»] Сергеем Курехиным — внутреннее, духовное. А с русской культурой в общем и целом я хотел бы [чувствовать связь], но не чувствую. Пить водку имеет к этому отношение? Если да, то я охренительно ощущаю свое родство и очень сильно поддаюсь влиянию русской культуры!