Декабрь 1994 — Январь 1995. Репортажи спецкора Дмитрия Муратова из Грозного

Звезды на генеральские погоны падают с братских могил

На десантнике — погоны капитана. Среди подлецов он был бы генералом. Вместе со съемочной группой «Новой студии» подъехали из Грозного на передовую. Вчера тоже здесь были, говорили с офицерами, солдатами, думали, больше не встретимся, но появилась возможность вернуться. Зашли по дороге в киоск (работают!), купили ребятам галеты, сигареты, колбасу, сгущенку, воду, конфеты, шербет, апельсины. И трехлитровую банку молока. Военные в поле уже двенадцать дней, в чеченское село за продуктами не съездить, курева нет. Выезжаем за Самашки (около двадцати километров от Грозного). БМД Псковской дивизии по-прежнему стоят в поле (перешли сюда, несмотря на объявленное 48-часовое перемирие. «Почему?» — «Был приказ»), но «нашего» экипажа уже нет. Отдаем пакет с едой незнакомому, с пятидневной щетиной лейтенанту. Подходят солдаты. Черные от копоти шеи, сбитые руки, у некоторых лица в коросте. «Тебе в санчасть надо». — «Да не, зеленкой мажут». Радуются мирной еде как дети. Пускаем по кругу свой блокнот, чтоб записали свои телефоны, и мы из Москвы позвоним родителям: дети живы, все в порядке. Лейтенант не женат, ничего сообщать, говорит, не нужно. «Вон командир идет, можете с ним поговорить». С дороги спускаются трое. Один останавливается у наших «Жигулей», берет их на прицел. Двое издали (метров пятьдесят) кричат: «К машине!» Отвечаем: «Есть». Идем навстречу. «Стоять!» Докладываем: «Товарищ капитан, телевидение «Останкино» и «Новая ежедневная газета». «К машине!» — «Разрешите блокнот забрать (там все наши рабочие записи)». «К машине!» — сдергивает автомат, передергивает затвор. «Капитан, ты что делаешь?» Он с размаху бьет ногой по банке с молоком. «Капитан, дайте забрать блокнот…» — «К машине!» И ствол взведенного автомата переводится с режиссера «Новой студии» Василия Антипова на меня. «Капитан…» Глаза белые: «Стреляю!» И никаких сомнений — сейчас убьет. За его спиной солдатик обреченно машет нашим блокнотом. Под прицелом идем к машине. На дороге поворачиваемся. Вот что делает капитан. Он — при подчиненных (!) — материт лейтенанта: «Ты что, …?» Он берет мешок с едой, вываливает его на землю и топчет сапогами сигареты, печенье, шербет. Делает это мужественно, вкладываясь всей накопленной силой. Он знает, что ночью его солдаты будут доставать из пашни раздавленную ногами колбасу и сгущенку. <...> Когда говорят, что армия воюет с преступниками, я, глядя на него, не знаю, с какой они стороны. Капитан не смог помыть и накормить солдат, но угадал установку начальства: «Пожестче с журналистами». Подлостью достичь доблести — тоже дар. <...> P.S. Я прошу прощения перед всеми, чьи телефоны были в том блокноте. Позвонить не смогу.

Чечня будет жить в России или не будет жить

Докладная записка Господин Главнокомандующий Ельцин! Говорят, что Вас плохо информируют о войне, которая ведется в Чечне, а на самом деле Вы добрый. В связи с тем, что я вместе с коллегами* находился во дворце Дудаева в момент его штурма 7 января, считаю необходимым довести до Вас нижеследующую информацию. ...Господин Главнокомандующий! На улицах Грозного, на площади перед дворцом мы лично видели десятки непогребенных российских солдат и офицеров. Они лежат с 1 января. 7 января к ним прибавились еще десятки тел. Официально не объявленное наступление на дворец в Рождество шло танками по трупам павших ранее. При нас чеченская сторона в четвертый (!) раз выходила на Ваших подчиненных (генерала Бабичева) с просьбой прекратить огонь на самое короткое время, чтобы российская сторона могла вывезти своих павших. <…> ...В подвале дворца Дудаева мы лично встречали Рождество с тремя тяжелоранеными российскими военнослужащими. Кроме них, там еще 15–20 пленных. Танкист Дима обожжен, у пехотинца Володи тяжелейшие ранения ног, начался сепсис. У Вити Мычко шесть ранений! Их не могут вывезти в госпиталь — он разбомблен и сожжен дотла Вашей, господин Главнокомандующий, авиацией. 7 января, на Рождество, был предпринят официально не объявленный штурм дворца. Танки били прямой наводкой, в санчасти над ранеными на наших глазах трескался потолок. <…> Господин Главнокомандующий, то, что делается в Грозном, — военное преступление. Прекратите огонь хотя бы для погребения павших и обмена ранеными. Сейчас чеченские снайперы получили приказ от начальника обороны города Масхадова отстреливать собак, которые едят тела Ваших, господин Главнокомандующий, солдат. P.S. Господин Главнокомандующий, стоит разоружить главное бандформирование. Ваш Совет безопасности.

Следы военного преступления пытаются скрыть: вместо похоронок придут извещения о «пропавших без вести»

Рядом с президентским дворцом, волоча хвосты, скачут контуженные голуби. Снарядов, разбивающих дворец, они уже не слышат. Сверху на них и санитарный автобус под белым флагом летят стекла и пылающие ошметки с горящих этажей. <…> В санчасти старый усатый хирург Резван перевязывает раненого российского пленного — пехотинца Валеру. Резван 26 лет отслужил на подлодках судовым врачом. «У парня два осколочных ранения бедер и сломано колено. Сегодня начался сепсис, надо вывозить». Доктору помогает Оголихин Ваня, пленный фельдшер, взятый в числе 48 военнослужащих внутренних войск в Хасавюрте. Ваня ухитряется быть с белоснежным подворотничком, в чистой хэбэшке. Ване передает тампоны красивая молодая женщина. «Это моя мама, Нина Александровна», — говорит Ваня. Мы потрясены, Нина Александровна плачет и говорить не хочет. «Я руками могу работать, а словами не могу». Ваня берет маму за руку, и вдвоем они рассказывают свою историю. «В плен я попал, когда нашу группу окружили мирные жители и подполковник Серегин (он тоже здесь, в подвале) приказ стрелять в них не отдал. Мы благодарны ему. Привезли сюда, поместили в подвале рядом. Журналистка Лена Петрова взяла у меня мамин адрес и ей позвонила… Мама: «Мне позвонила девочка Лена Петрова и сказала, что Ваня тут. Я медсестра, взяла отпуск и денег заняла на билет в одну сторону. Добралась до Грозного, объясняла по дороге, что здесь мой сын. Меня все подвозили. Дворец обстреливали, я к нему подошла, в меня не попали. Сказала, что Ваня тут. И меня к нему отвели. Я вошла в подвал, а он…» Ваня: «Я ее увидел и испугался, что она приехала». Ваня и Нина Александровна сидели перед нами в санчасти, а потолок начинал трескаться, и висящие над головами трубы отопления тряслись. На раненых летела пыль и штукатурка. Ваня и мама должны были уехать — чеченская сторона решила Ваню отпустить, но начался штурм 31 декабря <…>, и вопрос отпал сам собой. Аслан Масхадов, начштаба обороны Грозного, рассказал: «Я четыре раза просил российскую сторону забрать без всяких условий тяжелораненых, обменяться пленными и вывезти трупы. Один из генералов даже назначил мне встречу 5 января в 18.30 на нейтральной полосе. Потом позвонил, извинился, сказал, что начальство не разрешило. Я сказал, что вам не нужны ни живые, ни мертвые, вы хотите, чтобы пленные, и раненые, и павшие были уничтожены во время штурма, и списать это на нас…» А пленные — действительно страшные свидетели. Вот монолог Мычко Вити, капитана, записанный в рождественскую ночь, когда и ему, и нам казалось, что из этого подвала выбраться уже невозможно. Доктор разрешил раненному в легкое, шею и руку Вите выпить с нами сто грамм. <…> «В 1982 году окончил Дальневосточное общевойсковое командное училище. Служил на Дальнем Востоке и Сахалине, под конец службы решил перебраться домой, в Самару. Служил в 81-м полку, хотел получить перед пенсией квартиру — получил, 10 дней прожил, даже мебель расставить не успел, и попал сюда. Из полка взяли два батальона, укомплектовали людьми из других. 30 декабря получили приказ выдвинуться на окраину Грозного, последние солдаты приходили к нам для комплекта аж до вечера 30 декабря. <…> В нашей БМП было двое солдат, начштаба Артур Белов (бывший «афганец») и я. Я у Артура спросил: карты города получал? Нет, говорит, ты что? В город входить не будем. Вдруг (это уже 31-го днем) приказ: войти в город! Ни обстановки не знаем, ни дорог — ничего. <…> Оказались прямо на площади у дворца, где нас начали из гранатометов расстреливать. Механик-водитель, второй солдат и Артур Белов после попадания снаряда погибли. <…> …Мы выбегали в сумерках из дворца через простреливаемый мост. Проводником был Умар — молодой мулла. «Нарушаю Коран — граблю разрушенные магазины и ношу еду в подвал оставшимся людям. Уйти они под обстрелами не могут. Оружие в руки не беру — без меня есть кому убивать, мне надо помогать живым». Умар вел нас по мертвому, разбомбленному городу, о котором командующий ВВС Дейнекин сказал, что в нем авиация работала только по стратегическим объектам». Мы уходим, а в подвале президентского дворца остались два целлофановых пакета, набитых военными билетами мертвых и еще живых, уже занесенных в расчетные потери.