Сначала первой чеченской войны потери никто не считал. На российской территории шла война, в Чеченской Республике бомбили города и села, гиб­ли люди, пропадали без вести, попадали в плен, но за ее пределами «ничего не было».

Главная причина — отрицание российским государством наличия вооруженного конфликта. У участников противостояния не было официального статуса, а значит, и официальные ведомства ничего не делали, чтобы подсчитать потери даже для себя, что было абсолютной халатностью.

Вообще считать потери должно было Министерство обороны. Хотя бы потому, что, согласно армейскому регламенту, личный состав подлежит строгому учету. Но Минобороны этим не занималось. Только летом 1995 года вести списки потерь поручили офицерам, отвечающим за политико-воспитательную работу. Те бесконечные полковники Ивановы, с которыми я общался в 95-м году, получали неструктурированные сведения о неких полутора тысячах пропавших без вести. Из этих списков вообще ничего не было понятно: кто пленный, кто не пленный, кто погибший, кто живой. Это был просто неструктурированный текстовый массив. Информацию о личном составе в МВД получали тоже из каких-то непонятных донесений.

Но однажды появился офицер внутренних войск, чью фамилию я не могу вспомнить, который летом 95-го сопровождал на вертолете «груз 200» (тело погибшего военнослужащего. — Ред.) из Ханкалы в Москву. Там была неразбериха в фамилиях. Из-за погодных условий вертолет сильно мотало, гробы шевелились. После этого путешествия офицер поседел. По прилете в Москву по личной инициативе он списался с семьями мальчиков, гробы которых привез, а затем и с родственниками каждого служащего внутренних войск, погибшего на тот момент. Это было начало ведения списков в МВД. И уже с осени 1996 года списки погибших служащих внутренних войск стали рассекречивать и начали публиковать в газетах.

Но погибшие, пропавшие без вести, пленные — были. Были их матери, отцы, жены и сестры, которые в отчаянии разыскивали своих близких. Этим людям, оставшимся в неизвестности, совершенно один на один со своим горем, некому было помочь.

Ситуация была примерно такая же, как и у украинцев в 2014 году. Нужно было подменять собой государство, потому что государству было все равно, государство списало этих людей. В конце концов, думали мы, это наши соотечественники — чеченцы, русские, гражданские и силовики, — и надо было сделать все, чтобы их имена не исчезли. И тогда «Мемориал» решил начать формировать собственную базу.

Окончательно наша база стала оформляться в январе 1995 года.

Министерства и ведомства нам не помогали. Информацию мы собирали своими силами из всевозможных источников. Сами, на ощупь, вырабатывали методы работы. Например, по разным источникам мы отслеживаем передвижение пленных солдатиков по Грозному, потом из Грозного в Шали, потом в горы. В личном деле, которое у нас было заведено на каждого, фиксировались любые сведения. При таком способе работы можно выявить ошибку, потому что иногда две личности могли перепутать.

После новогоднего штурма очень много числилось пропавших без вести, которые потом попали в категорию «погибшие». Много тех, кто либо лежал уже в Ростове в холодильнике, либо кого еще нужно было найти на улицах Грозного. А после переговоров под эгидой ОБСЕ летом 95-го мы вклинились в это дело со своими базами. С базой пропавших жителей Чечни, куда мы забивали фамилии тех, кто, по нашим сведениям, был на фильтрационных пунктах, или тех, об исчезновении которых родственники писали заявления.

В целом на лето 95-го года речь шла примерно о полутора тысячах человек. Однако наши списки каким-то образом оказались в руках тех, кто дела с нами иметь не хотел, они всплыли у очередного «полковника Иванова». То есть полковники Ивановы знали, что у нас есть какая-то годная база, где были пленные, пропавшие без вести, и они попросту ее у нас украли.

Поименные списки мы издали в январе 1997 года — списки тех, кто на конец войны числился погибшим или пропавшим без вести или самовольно оставил часть.

Мы не вели свои списки раненых. Их порядка 20 тысяч суммарно, что согласуется с официальными данными.

…С декабря 1994-го по апрель 1995 года сотрудники «Мемориала», правозащитного комитета «Гражданское содействие», правозащитники из так называемой группы Ковалева проводили анкетирование людей в лагерях беженцев в Ингушетии, Дагестане и Центральной России. Из сотни тысяч людей мы проанкетировали порядка полутора тысяч семей, собрали сведения о погибших, а также о тех, кто и куда выехал во время и после боев из Грозного.

Потом мой приятель, физик из Курчатовского института Эдуард Гельман, оказал нам неоценимую услугу. На основе собранной нами информации из этих анкет он построил математическую модель, которая описывала динамику исхода людей из Грозного. Подобного рода модели используются в разных конфликтах, в разных странах, но Гельман сделал расчеты именно по результатам наших опросов. И мы получили экстраполяцию на всю совокупность жителей Грозного, с учетом того, с какой скоростью и куда они бежали от войны.

Общее число погибших в ходе боев за Грозный с 95%-ной вероятностью составило от 25 до 29 тысяч человек.

…Неоценимый вклад по опознанию погибших в то страшное время внес Владимир Щербаков и ростовская 124-я лаборатория судебно-медицинской экспертизы, которой он руководил.

Щербаков умудрился получить для лаборатории образовательный грант от Сороса и смог отправлять своих сотрудников в аналогичные медицинские учреждения по всему миру. Он наладил анализ по митохондриальной ДНК, что по тем временам было революционно. У Щербакова была задача, чтобы каждый родитель, приехавший к нему в лабораторию на опознание, нашел своего ребенка. Щербаков и его ребята выкладывались на все сто процентов, проделывая колоссальную работу.

А когда работа была поставлена, новые методы внедрены, Щербаков вдруг стал неугоден, и чиновники стали отстранять его от руководства лабораторией, добившись в итоге, чтобы он ушел.

На смену пришли совсем другие люди, и его любимое детище — лаборатория — стало фигурировать в скандалах о фальсификациях судмедэкспертиз.

Несколько лет назад холодильники, где хранилось около сотни неопознанных останков времен чеченской войны, «очистили». Часть отправили в Чечню, часть захоронили на московских кладбищах под номерами, чтобы можно было потом эксгумировать, если когда-нибудь кому-нибудь это окажется нужным. Место в холодильниках освободили под останки, которые сейчас наша страна получает с мест сражений в очередных необъявленных войнах.