Нынче вспоминают про Засулич, вслед Егору Жукову свистя: Типа коль сегодня не засудишь, то Россия тридцать лет спустя Сдастся обезумевшим оравам, несогласных выведет в расход, Захрустит под колесом кровавым и опять столетие просрет.

Логика истории капризна. Чем она угрюмей, тем правей. Ежели, любезная Отчизна, ради безопасности твоей Невиновный должен быть засужен, заперт, заклеймен, и черт бы с ним, — Может быть, такой исход заслужен или хоть отчасти объясним?

Что сказать? В эпоху славной Веры был закон (что нам всегда вредит). Были вопиющие примеры — чистый оправдательный вердикт! К слову, и сама Засулич Вера Жукову нисколько не чета, Выстрелив посредством револьвера генералу в область живота.

Жуков что? Не стоит и полушки весь его протестный арсенал: Все его оружье — три лягушки, ни в кого он сроду не стрелял… То есть на Руси во время оно, лет за тридцать восемь до грозы, Храбрости, и риска, и закона было больше, граждане, в разы.

Трепов жёсток, никуда не деться. Был суров и к дальним, и к родным. Приказал он выпороть сидельца, что не снял картуза перед ним. И за этот жест Засулич Вера, женщина из гжатского села, В адрес самодура-офицера тоже некий жест произвела.

Адвокат вещал в гражданском тоне, будучи не стар и гонорист; Председатель был известный Кони (это не собака, а юрист). То-то был венец мечтаний влажных, то-то был неслыханный скандал В день, когда Засулич суд присяжных, чуть посовещавшись, оправдал!

Оправдал, конечно, не из страха, и не чтоб Европа нам зачла: Оставалось сорок лет до краха, и была империя прочна.

Грозной перспективой приговора можно не запугивать юнцов. Эстафету вечного террора можно и прервать, в конце концов. Может быть, аукнется в грядущем этот обреченный, жалкий спич: Можно иногда великодушьем большего, чем карами, достичь!

День, писали, был довольно теплым марта тридцать первого числа. Морось петербургская по стеклам жизнеутверждающе текла. Многим показалось, что Россия больше не окажется в аду — «Пред весной бывают дни такие», изредка, не больше трех в году.

Действуя в своем привычном стиле, отыграла питерская знать: В первый день, конечно, отпустили, а назавтра приказали взять – Но уже обратно не засунешь! Наш студент догадлив и учён — За границей спрятали Засулич, ибо понимали, что почем.

Рыцари кремлевского набата дружно раскалились добела: Им теперь Засулич виновата в том, что революция была. Так и ходят вечными кругами: не зажали Родину в кулак, Не добили, ***, недопугали — и потом поэтому ГУЛАГ.

Воют глотки пыточного хора, адских обладатели клешней, Все, кому взаимного террора милосердье робкое страшней! Отблески имперского заката, дважды упраздненная страна — Власть опять ни в чем не виновата. Это все Засулич, все она.

Тихомиров знал Засулич близко и добавил после запятой: Грязная, в обносках, нигилистка, но зато с душою золотой! Даже Ленин, чья слепая злоба с ранних лет была черней чернил, Не сказал о ней худого слова, хоть за либеральность побранил.

Что ж теперь! Вглядимся в эти дали, вслушаемся в скрежет шестерней: Если бы ее не оправдали, бездна бы разверзлась тем верней. Отзвуки подпочвенного гула — он же ни на миг не замирал… Может, и пораньше бы рвануло, если бы не Кони-либерал.

Но и с полным знанием, с учетом всех художеств красного зверья — Пытки, и ГУЛАГ, и что еще там ты творила, Родина моя, — Посреди страстей и потрясений, коими с достоинством трясем, Был хоть этот промельк, день весенний, вечно обвиняемый во всем.

Хорошо, что на свободе Жуков. Может быть, на несколько минут. И неважно, если внуки внуков этот день однажды проклянут Посреди пейзажа, что создал нас, запретив чего-то ожидать, Где одна возможна благодарность: «Каторга, какая благодать!»*

* Борис Пастернак.