— Ксения, что спровоцировало роман?

— В каждой книжке, в том числе и моей, обычно много разных идей и концептов — и они «сбредаются» в текст из совершенно разных источников, так что чаще всего автор и сам не знает, откуда что взялось. Например, идея о синхронизации, возможно, пришла из Кизи с его Веселыми проказниками — только они синхронизировались мыслями, а мои герои — сердцебиением. А вообще, кроме идей, мне очень важна атмосфера, климат, погода. Пожалуй, именно погода сначала и приходит мне в голову, а уж идеи, герои и прочее — выстраиваются вокруг нее. Они — не главное. Погода всегда важнее.

— Вы — автор книги о Казимире Малевиче. Чем он вам близок?

— Малевич — один из первооткрывателей беспредметности. Его искусство не копирует реальность, а является самодостаточной художественной реальностью. Малевич совершенно не связан с тоталитарным сознанием. Его философия супрематизма противоположна чему бы то ни было тоталитарному. Она скорее близка к буддизму, к «постоянству бесконечного возбуждения». Малевич никогда не ставил свое искусство на службу государству. Правда, в начале революции ему казалось, что государство может помочь художнику обрести большее влияние в обществе, но эта иллюзия быстро прошла.

— Сюжет, коллизии, образы героев «Чурова и Чурбанова» порой выглядят схематично, киношно. Это особенно заметно, если сравнивать новую книгу с прошлой — «Открывается внутрь». Это сознательный ход?

— Да, вполне сознательный. В разных книжках у меня кусочки реальности разного размера. Например, в «Заводе «Свобода» я брала интервью у реальных людей, использовала их прямую речь. В «Открывается внутрь» местами тоже прямая речь есть, но меньше, и герои тоже не взяты напрямую из так называемой реальности. Ну а в «Чурове и Чурбанове» реальность накрошена еще мельче. Это отдельные черты, отдельные фразы, жесты, ситуации, приметы. «Чуров и Чурбанов» получился таким ярким плакатом или клипом, или фильмом. Зато здесь есть крутой сюжет!

— Ваши персонажи говорят и ведут себя очень просто, естественно. Иногда они кажутся даже идеальными. Ваши герои для вас кто?

— Мне не очень близка идея «героя». Например, я люблю рисовать, но предпочитаю не реалистичные фигуры, а почеркушки делать таких, как я их называю, «чувачков». Это какое-то уловленное движение, жест, тень — знаете, когда краем глаза на что-то посмотришь, вот бывает такое ощущение неуловимого правдоподобия… а потом глянешь на это прямо, а оно не человек, а куст. Или это человек, но совсем не такой, как ты ожидал. Герои у меня — часть пейзажа, той же самой погоды, наверное. Ну а что они идеальные — наверное, мне интереснее говорить про хорошее в людях. Про те черты, на которые хочется смотреть. Ну, как говорят, «зло, это когда Бог отвернулся»? Вот автор тоже может отвернуться и чего-то не видеть.

— О современниках говорить интереснее?

— Тот культ прошлого, который сейчас есть, я точно не разделяю. Историю люблю, но не всякую и не всю, а некоторые отдельные моменты, отдельные «кусты смыслов» в ней. Вообще у меня иногда возникает ощущение, что никакого времени на самом деле нет. Есть дырочки между мирами, в которые проходят некие смыслы, общие для разных времен. Какие-то смыслы появляются, какие-то исчезают. История — одно сплошное дежавю. А так — конечно, я живу здесь и сейчас. Мне интересно говорить о современниках, о проблемах с климатом, обо всем, что я вижу, слышу и чувствую. В том числе и об исторических каких-то делах, которые на меня и на нас всех влияют.

— Дети, роды, усыновление — эти темы не первый раз встречаются в ваших книгах. Тяжело или просто говорить о личном?

– У меня трое детей — двое кровных и приемная дочка, которую я удочерила, когда ей было почти десять, три года назад. Я их всех очень люблю и от «приемных тем» уже немножко отошла — слава богу, ребенок уже адаптировался, а новых принимать пока не планирую. Но да, этот мир краешком, одним глазком мне знаком, и там, конечно, ад. У меня дети — скорее часть общего пейзажа. Мои герои-«чувачки» — такой большой табор, который куда-то идет, каждый что-то делает, как в фильмах, например Феллини, — немного беспорядочно, не всегда четко и выверенно, но всегда где-то как-то узнаваемо. Ну и куда же без детей? Дети обязательно должны быть. Как и все другие разнообразные люди — с разными болячками, достоинствами, голосами.

— Чуров и его антипод Чурбанов — ваши ровесники. Их школьное детство в 1990-х прописано узнаваемо. Какими эти годы были для вас?

— Хорошими. Любящие родители. Работали много и довольно-таки тяжело. Дача, картошку дружно копали, тарелка супа на столе всегда была. До какого-то времени в коммуналке жили, потом нас расселили. В школу ходить совсем не любила, вплоть до старших классов. Ребенком была подвижным, хаотичным и впечатлительным.

Я знаю, что многие в 1990-е сильно голодали, и поэтому не буду говорить, что они были раем. Опять же, дети все воспринимают обычно легко —

Поэтому объективно оценить девяностые я не могу. Но вот мой отец недавно сказал, а он работал на нескольких работах тогда, богатым совершенно точно не был, вкалывал, рисковал. Так вот, он сказал: «Конечно, тогда было лучше. Потому что это было время свободы». И, честно говоря, я с ним согласна.