Новая книга Людмилы Улицкой «О теле души» — сборник рассказов (или, как сформулировала писательница, «пограничных разговоров»). Герои текстов каждый по-своему переживают встречу со смертью, которая становится избавлением, примирением, принятием себя и Другого, мистическим чудом, сакральной тайной и физиологическим актом.

Сестры Лидия и Нина в рассказе «Благословенны те, которые…» после смерти старой матери понимают, как мало они знали умершую, обиды на которую мешали им увидеть в ней человеческое. Смерть примиряет сестер. Тяжелобольная библиотекарь Надежда Георгиевна из «Серпантина» перед уходом обретает особое зрение, чтобы перейти в «мир совершенного знания», границ у которого нет. Гибель флейтиста Всеволода («Аутопсия»), сочинявшего «небесную музыку», становится загадкой для патологоанатома Когана: кто перед ним — человек или ангел? А для матери убитого юноши удивительна не только кончина сына, но и его рождение. Смерть и жизнь не враждуют в рассказах Улицкой, а напоминают о том, что одно невозможно без другого. Так и Алиса из рассказа «Алиса покупает смерть» отказывается от мыслей о самоубийстве, потеряв мужа и решив взять на воспитание его новорожденную внучку.

Людмила Улицкая пишет о смерти страстно и бесстрашно, и

В данном случае — подругам писательницы.

— Людмила Евгеньевна, как и когда появилась идея сборника рассказов «О теле души?»

— Очень давно. Мне в жизни не раз приходилось провожать близких людей. Каждый уход друга — расставание с частью своей собственной жизни. Иногда это было очень тяжело и болезненно, а изредка происходило чудо, и уходящий человек в последние дни своей жизни совершал подвиг мужества, смирения и благородства. Я и сама в таком возрасте, когда эта точка жизни приближается. Но маленькое открытие, которое я сделала, — смерть тоже принадлежит жизни, это последняя точка, к которой каждый человек всю свою жизнь готовится, даже если он об этом и не задумывается.

— В последнем романе «Лестница Якова» — история вашей семьи. Новый сборник — признание в любви очень важным людям — подругам: живым и мертвым с подзаголовком «Пограничные разговоры». Почему именно сейчас вы решились на такой личный, пограничный разговор? И сложно ли это было?

— Просто пришло время, когда эта тема стала для меня очень важной. Может быть, единственно важной. Очень сложно. Это пространство лучше всех описано Львом Толстым в рассказе «Смерть Ивана Ильича», в последних строках этого рассказа. Но он-то гений, а я только пытаюсь складывать слова так, чтобы в них иногда мелькало еще не высказанное…

— Ваши герои проживают жизни разные — бурные и кроткие, любят, рожают, умирают. Если проложить музыкальную параллель, «О теле души» можно назвать «Одой к радости». Была ли тема смерти когда-либо для вас табуированной и как с течением времени изменилось ваше отношение к смерти?

— Каждый человек проходит одни и те же этапы: вот ребенок видит в первый раз в жизни мертвую лягушку или воробья и осознает разницу между живым и мертвым. Потом он впервые сталкивается со смертью кого-то из близких — бабушки или дедушки. И является ужасная мысль, что человек смертен и этот ужас может произойти и с ним. Это этап взросления. Проходит много лет, прежде чем человек привыкает к этой мысли. И еще много лет, когда возникает ощущение, что срок земной жизни подходит к концу. И к этому надо готовиться. Может быть, всю жизнь.

— Ваша мать умерла рано, и ее уход был болезненным. Когда умер Сталин, вы были 10-летней девочкой, не разделявшей общую скорбь. Как вас меняли встречи со смертью?

— Я вырастала. Искала какие-то сигналы от ушедших. Иногда я их получала. Целый год после маминой смерти она снилась мне больной, мертвой, угрожающей. И ровно в годовщину смерти она приснилась мне молодой, красивой, в новом черном пальто. Не могу сказать, что веселой, но доброжелательной и почти улыбающейся. С тех пор она ни разу не снилась мне угрожающей, а всегда обращалась ко мне бессловесно, но с любовью. Я рассказала об этом священнику отцу Александру Меню, с которым у меня были очень хорошие отношения. И он сказал, что закончилось время мытарств ее души, которые были связаны именно с тем, что уходила она непримиренной, мятущейся, и теперь ее душа ушла в иные, более высокие сферы… Я человек верующий, хотя и многие церковные легенды и мифы категорически не принимаю. Но в том случае я почувствовала убедительную правоту отца Александра.

— Насколько биографичны рассказы сборника? Плюшевая собака Ава-Альма — из вашего детства? Насколько вам важно вплетать личное в художественный текст, и существует ли грань, которую вы как автор никогда не рискнули бы перейти, говоря о судьбах конкретных людей и их смерти?

— Собачку эту могу показать, она живет у меня дома с моего самого раннего детства. Что же касается границы, о которой вы говорите, — я ее чувствую, и есть события в моей жизни, о которых я сегодня говорить не готова. Но их осталось очень мало, и, как правило, они связаны с чужими судьбами, с чужими репутациями. И эту черту я не перехожу.

Зарифу оплакивает ее возлюбленная. Она уходит как борец, примирившись с братом и взяв от жизни свою порцию счастья. Гибель музыканта Всеволода — ангельская во всех смыслах слова, а смерть вскрывавшего его труп патологоанатома Когана — тихий сон, далекий от мистики, но не менее дивный… Кончина старой матери примиряет ее немолодых дочерей и с нею, и друг с другом. А несчастный случай, отнявший у Алисы мужа, дарит ей… внучку, а мысли о яде задвигает в ящик стола. У каждого персонажа своя рубежная черта.

— Какая история вам далась наиболее сложно и почему?

— Рассказ «Иностранка». Он много лет как сюжет существовал — то в виде романа, то в виде повести, и было уже довольно много написано, прежде чем я решила сжать ее до рассказа.

— Вы присматриваетесь к лицам прошлого разных лет и сказали: «У каждого времени свои герои». Какие лица у героев сегодняшнего дня? И что вам, как писателю, интереснее и ближе: анализ прошлого или попытка понять настоящее?

— Без анализа прошлого невозможно понять настоящее. Но я, как человек, родившийся в первой половине прошлого века, иногда с трудом принимаю черты нового, сегодняшнего времени. А уж если говорить о героях сегодняшнего дня, то есть о людях, которые по возрасту годятся мне во внуки, с ними я попросту мало знакома. Если бы я захотела о них писать, мне надо было бы прожить еще одну жизнь, рядом с ними. Впрочем, о фараонах пишут сегодня авторы, которые тоже с ними не были знакомы. Это обнадеживает.