Про фестиваль. В отличие от ММКФ, организаторы минского смотра не зацикливаются на «мировых премьерах». Зрителю — радость. В кинотеатрах, разбросанных по городу, — весь спектр нового, яркого авторского кино. Победители Канн и Венеции, картины, выдвинутые на «Оскар», спорные, захватывающие дебюты. Национальная секция. Пять конкурсных программ плюс широчайшая панорама документального кино. У фестиваля скромный бюджет — 500 тысяч долларов. В Карловых Варах он превышает 2,5 миллиона евро. Поэтому «Листопад» экономит прежде всего на звездах. Программный директор Игорь Сукманов рассказывает: «У нас была возможность пригласить, например, Жюльетт Бинош, но за эти деньги мы могли привезти 20 небольших творческих групп из разных стран с их экзотическими или необычными фильмами. Естественно, мы выбрали второе». Сукманов — мотор фестиваля, его здесь называют адвокатом авторского кино. Благодаря его отменному вкусу зритель уверен, что не прогадает, и покупает билеты на показы заранее.

Про цензуру. Цензура в нынешнем году заметно ослабла. До какого-то момента Минкульт в работу фестиваля с отличной репутацией и 25-летним стажем не вмешивался. Пока бешеную деятельность не развернула экс-заместитель министра культуры Ирина Дриго, озаботившись нравственным содержанием фильмов национальной программы. Ряд работ не допустили к показу. В том числе — картину Андрея Кутило «Стриптиз и война» о совместной жизни минского стриптизера и его дедушки, ветерана войны. Об их спорах-ссорах, признаниях и нерасторжимом чувстве близости. И трагикомедию «Моя бабушка с Марса» Александра Михалковича о противоречивой жизни в нынешнем Крыму.

После скандала несколько участников в знак протеста сняли свои фильмы с показа. К счастью, бдительного товарища Дриго перевели на другую, не менее ответственную работу. Фестиваль вздохнул и показал «вычеркнутые» картины. «Стриптиз и война» отмечен спецпризом. Андрей Кутило за это время успел снять новую работу — изумительной красоты философское эссе Summa о дружбе старого польского художника и юной белорусской художницы. О принятии смерти и красоте жизни. Думаю, что «Свидетелей Путина» Виталия Манского в прошлом году бы не показали, ныне — пожалуйста. С бурной дискуссией после показа. Примерно в те же дни картина вошла в лист номинантов на премию Европейской киноакадемии.

Про главный конкурс. Основной акцент — на фильмах выходцев из бывшего коммунистического блока. Сквозная тема — попытка остаться человеком в нечеловеческих обстоятельствах. Два фильма на равных претендовали на Гран-при. Жюри билось семь часов. Выбор определил минимальный перевес. Лучшим фильмом названа украинская антиутопия «Атлантида» Валентина Васяновича. 2025-й год, после войны. Бывшие солдаты пытаются найти способы жить без стрельбы. Один из них помогает волонтерам, занимающимся эксгумацией трупов. Васянович каждым кадром описывает смерть времени. Умирающий советский монстр-завод, последняя рюмка водки за здоровье уволенных рабочих, выкопанные из земли бойцы «лишней войны». А по разбитым дорогам едет машина-катафалк с табличкой «Груз-200». «Атлантида» — мир, смертельно отравленный войной. В этом токсичном мире невозможно дышать, какая бы корочка, паспорт, медалька ни лежала у тебя в кармане: украинская, российская, дэнээровская. Вчерашние враги будут покоиться в братской могиле.

Для минского «Листопада» выбор «Атлантиды», соединившей актуальность и метафоричность, логичен. Хотя фильм-конкурент «Тело божие» Яна Комасы сделан мастеровитей, мощнее. Бывший заключенный исправительной колонии 20-летний Даниэль выдает себя за священника, демонстрируя нетривиальные способы общения с паствой. Его душевность, бесхитростность, проповеди со слезой пробивают даже самые черствые души. При этом сам новообретенный «пастырь» расколот внутренней ложью, грехами и преступлениями. Безуспешно пытается наладить связь с небом, завести чат с Богом. Комаса снимает клерикальную и антиклерикальную драму такой глубины и неоднозначности, что фильм сравнивают с психологическими параболами Кесьлёвского.

Про Грузию. Спросите: почему? Потому что на «Листопаде» состоялся триумф современного грузинского кино. Лучший сценарий (Димитрий Мамулия, совместная с Россией картина «Преступный человек»), лучшая женская роль (Саломе Демурия, «Вдох-выдох»), лучшая мужская роль (Леван Гелбахиани, «А потом мы танцевали»).

Кстати, Леван — также номинант на премию Европейской киноакадемии. Дело в том, что, пока шел «Листопад», в Грузии вокруг грузино-шведской гей-драмы «А потом мы танцевали» разгорелся скандал, по масштабу превзошедший битвы вокруг «Матильды». Премьеру задолго до показа обещали сорвать, а пришедших смотреть крамольное кино — наказать. Проспект возле кинотеатра «Амирани» перекрыли митингующие ультранационалисты из «Грузинского марша», устроили потасовку с полицейскими, пытались взять кинотеатр штурмом.

Глава пресс-службы патриархии Андрия Джагмаидзе заявил, что «представители духовенства также выразят протест в связи с показом фильма, который может нанести ущерб ценностям и достоинству Грузии». А в Минске картина Левана Акина прошла при неизменных аншлагах, получила высокий зрительский рейтинг. Фильм рассказывает о перипетиях любви Мераба, солиста Национального грузинского ансамбля, и его соперника, харизматичного Ираклия. Вот это сочетание — «национальный танец» и «геи» — просто взбесило охранителей традиций. Картина о поиске идентичности выдвинута Швецией на премию «Оскар».

Про город.Неподалеку от гостиницы «Минск», где жили участники фестиваля, гигантское желтое здание КГБ — памятник архитектуры в стиле сталинского ампира (как и весь проспект Независимости). По легенде, Сталин в 1945-м по пути на Потсдамскую конференцию заехал в Минск, был потрясен разрушениями и велел направить сюда лучших архитекторов Москвы и Ленинграда.

С тех пор образ Минска ассоциировался с застывшим советским прошлым: гигантские вылизанные проспекты, отсутствие современной архитектуры. Город сравнивали с призраком исчезнувшей империи. Но столица, расположенная на пороге ЕС, меняется с каждым годом. Появляются уютные районы вроде Троицкого предместья, обжитые молодежью пространства, популярные кафешки вроде «Моей английской бабушки» или «ДЭПО», клуб I Am Revolt & Dance Bar. Минск ищет новые формы и смыслы. В том числе и с помощью кино. Но и со старыми смыслами рвет не окончательно, превращая их в легенды. Например, про башенку на крыше гэбэшного дворца рассказывают, что это было любимое место одного из шефов. Из этой «мансарды» он в бинокль смотрел футбольные матчи на стадионе.

Про Аллу Пугачеву. В Минске объявлен концерт Примадонны. В тот холодный ноябрьский день, кажется, весь город устремился на его край, к спортивному дворцу «Минск-арена». Таксисты ломили цены. Главную диву империи здесь обожают по-прежнему. Обожание зашкаливало от партера до поднебесной галерки, где 20 тысяч зрителей дышали и не дышали в унисон. Алла Борисовна пояснила, что ее дедушка по отцу родом из Могилевской губернии, а значит, Беларусь — ее вторая родина.

Под ее небольшой (ныне) диапазон и хрипловатый низкий тембр сочинена программа зашкаливающей задушевности, пробивающей зал насквозь. Родной голос эпохи. Предельно исповедальные, хотя и незамысловатые монологи: «Дело ж не в возрасте, а в нежности рук», «Ты ушел, ну а я осталась». Гигантский зал дрожит фонариками в телефонах, реагирует на каждое слово любимого хита «Свеча горела на столе». Подпевает, смеется, плачет. Полиция сбивается с ног, чтобы не фотографировали, но люди вскакивают с мест, снимают. А как же? На память! Цветы разрешили подносить только в финале. И началось неистовое подношение. «Минск-арена» звенела, кипела от потока энергии, ну да — необъятной любви. И когда врубили «Любовь, похожую на сон» — то был поминальный гимн уснувшей стране. «Но вопреки законам сна / Пускай не кончится она».