6 ноября в Тверском суде начала писаться очередная глава «Московского дела»: суд над 47-летним Эдуардом Малышевским, обвиняемым по ч. 1 ст. 318 УК (применение насилия в отношении представителя власти). Народа пришло раза в три больше, чем готов был вместить небольшой, с лавками в два ряда, зал. По сути, в зал попали лишь журналисты, да еще человек пять-семь случайных людей вроде меня. Но те, кто был оттеснен приставами от двери, не разошлись. Стоило ей приоткрыться, и они кричали обвиняемому слова поддержки. А когда заседание завершилось, устроили ему овацию. А он, стоявший в аквариуме, широко улыбался и потряхивал над головой тяжелым рукопожатием. В Москве Малышевский, житель Ижевска, вот уже второй год занимается ремонтом квартир.

О подробностях дела напишут и уже написали судебные хроникеры. Мне показалось, что дело склеено из ничего. Но главное, что я вынесла из недолгого, длиной в 2,5 часа, сидения в зале суда: Малышевский — это человек, который не понимает, как можно не быть свободным. Почему, если люди шли к Красной площади, им перегородили дорогу? И это до сих пор волнует его больше, чем то, какой приговор его ждет. В его реальности он ни минуты не сомневается. Полицейских, дающих против него показания, не винит: «Я понимаю, у них начальство». И через полчаса, в новой паузе: «Тут в другом проблема: что наше государство принимает такие законы! Наша уникальная власть считает, что она может воротить что угодно!»

Версия Малышевского: 27 июля в районе Тверской он увидел из автозака, как полицейские избивают женщин, и выбил стекло, чтобы этому помешать: «Там не было 318-й, не было у меня умысла, вообще о них не думал, эти бандиты избивали народ».

Версия обвинения: во время несогласованного митинга Малышевский, имея целью причинить вред полицейскому, стоявшему под автозаком, выбил ногой тонированное стекло.

И под эту версию подгоняются и прокурорские вопросы, и полицейские ответы.

— Какие-то неправомерные действия к гражданам применялись? — трижды спрашивает прокурор Лариса Сергуняева у трех полицейских (потерпевшего и двух свидетелей).

— Все было в рамках правового поля. С учетом Федерального закона «О полиции», — как по писаному отвечают ей.

А дальше начинается самое интересное.

Прокурор: Вы можете уверенно сказать [о выбившем стекло], что это был Малышевский?

Пострадавший, полицейский Дмитрий Астафьев: Уверенно не могу сказать, в тот момент я не мог запомнить личности.

Прокурор: А характерное что-то?

Пострадавший:Человек был в шортах и с залысиной, лет пятидесяти.

Прокурор: На видеозаписи это видно?

Первый свидетель: На видеозаписи это видно.

В дальнейшем сделанная оперативниками видеозапись станет одним из главных аргументов стороны обвинения. Но ходатайство адвоката о просмотре этой видеозаписи здесь и сейчас будет судьей отклонено. Первый свидетель тоже сошлется на это видео.

Прокурор: Он выбил стекло?

Полицейский Иван Шупилов: По лицу я не могу сказать… он был в шортах. Когда демонстрировали видеозаписи, сомнений уже не осталось.

Второй свидетель, полицейский 2-го оперполка Станислав Казеулов, и вовсе своими глазами самого события не видел. Выпадение стекла он наблюдал на видео, когда его вызвали на допрос в СК.

Адвокат «Агоры» Александр Альдаев не может скрыть удивления:

— Это уже косвенный свидетель!

Судья Анатолий Беляков:

— Свидетель дает показания. Продолжайте.

<…>

Адвокат: Вы уверены, что пострадавший — это Астафьев? [Ведь он был в каске].

Второй свидетель: Да. Я видел видео.

Адвокат: Которое вам показали в Следственном комитете?

Второй свидетель: Да, когда меня допрашивали, мне показали видео.

Меня поражает простодушие, с которым все это говорится.

Тот же пострадавший честно сообщает, что он не получил травм, что у него не было ссадин и синяков. Что рапорт о происшествии он написал через восемь дней после случившегося.

А уже по дороге домой я начинаю догадываться, что они тоже, как и Эдуард Малышевский, уверены в неизбежном финале. И зачем им так уж стараться и, я бы даже сказала, мараться — зачем? У пострадавшего честное и как будто страдающее лицо. После допроса свидетелей обвинения он просит судью отпустить его — именно сейчас он должен получить диплом о высшем образовании. И кроме того, он хотел бы больше не посещать заседаний суда. Судья ничего против этого не имеет и спрашивает у Астафьева: если Малышевский будет признан виновным, каким ему, Астафьеву, видится приговор?

В это время в зал уже входит 16-летняя Катя Малышевская. Пострадавший скороговоркой отзывается:

— На усмотрение суда, — и вдруг с легким нажимом: — Но прошу учесть, что [у обвиняемого] есть дочь.

Дочь Катя — девочка удивительная, исполненная свободолюбия и достоинства. Папа давно их с мамой оставил, папа (тут наконец пора об этом сказать) до 2010 года несколько раз попадал в тюрьму, где провел в общей сложности около 10 лет. И только новая любовь, новая семья, а потом и увлечение эзотерикой вывели его на иную дорогу. Катя находит для отца много добрых слов, и видно, что они от сердца: папа меня полностью морально и материально поддерживал, мы много говорим по телефону.

Катя учится в 10-м классе, она приехала на суд из Ижевска. Мама сейчас нигде не работает, и помогает им выживать нынешняя папина гражданская жена. И эта подробность говорит о семье подсудимого, о людях, которых он всей широтой своей натуры к себе притягивает, очень многое.

29 ноября суд будет слушать еще двух свидетелей обвинения, на первое заседание не явившихся. Сам Малышевский долго не понимает, зачем растягивать это представление. Но адвокату не слышным нам шепотом, наконец, удается убедить его в том, что это необходимо.

Зима, как мы знаем, близко. Тем важнее помнить о лете, помнить о тех, кто вышел на московские улицы потому, что «наша уникальная власть считает, что она может воротить что угодно». А лето еще вернется, потому что есть люди (и их все больше), которые просто не понимают, как можно не быть свободным.

Марина Вишневецкая, писатель, — специально для «Новой»