Если бы не природная скромность Василия Дмитриевича Поленова (1844–1927), история русского искусства, возможно, сложилась бы иначе.

В конце 1880-х молодое поколение московских художников решило, что пора начинать жизнь, отличную от передвижничества. Новой жизни — новые лидеры, закон действует не только в политике, но Поленов, которому прочили сложную и трудную роль, за нее не взялся. Дело не только в том, что он и сам был членом Товарищества передвижных художественных выставок, дружил с Репиным (тот тоже, впрочем, не очень-то жаловал сварливых коллег по объединению) и предпочитал не ссориться. Как писал Леонид Пастернак, Поленов «единственный, в полном и лучшем, не одиозном смысле слова, джентльмен-европеец и аристократ», а какой же аристократ будет интриговать и собачиться? Настоящий аристократ работает, даже если родственно связан с Державиным и знаменитым архитектором Львовым, а один из его предков запечатлен Доу в галерее героев Отечественной войны в Зимнем дворце. В молодости Поленов слегка обижался, что друзья прозвали его Дон Базилио, настаивал, что превыше всего ценит труд, а все близкие ему люди «работники», сам олицетворял симбиоз дворянина и работника, не самую редкую разновидность интеллигента второй половины XIX века — тут и Всеволод Гаршин, и Владимир Короленко, и сам Лев Толстой.

В статье о Поленове этих трех писателей упомянуть в любом случае придется, тем более в связи с большой ретроспективой в Новой Третьяковке.

А вот критики были недовольны, и верный друг всех передвижников на земле Стасов, позднее и Бенуа, вообще сравнивал художника с Семирадским, называл эпигоном Брюллова, а творчество — «нарядным и лживым». Слышать это Поленову было неприятно, евангельский цикл он считал своей важнейшей работой, специально ездил в Палестину и Сирию, еврейские типы рисовал в Италии, а тут — «восточные этюды теперь кажутся слащавыми и неприятно поражают своей вялой техникой». И далее снова: «робкая техника и небогатые, но достаточно правдивые краски».

Картина «Христос и грешница» (как и хрестоматийные «Бабушкин сад» и «Московский дворик») стала одним из главных событий ретроспективы. Говорят, Русский музей долго думал, прежде чем решился выдать ее в Москву, где полотно не видели уже больше века. Собрали и многочисленные эскизы — доказательства, что Бенуа неправ, ведь это поэзия, далекая от салонности. Есть и знаменитые пейзажи, из которых вырос Левитан, странно, что Поленов едва не оказался в тени ученика. Но он ценил таланты младших товарищей: Коровину не просто предлагал работать в одной мастерской, но хотел у него чему-то научиться, ведь «я мешаю краски несколько приторно и условно»», писал он бывшему ученику, ученики же, в свою очередь, впервые от Поленова услышали об импрессионистах, он определил их судьбу.

После грандиозного (быть может, даже слишком) Репина Новая Третьяковка доказывает, что музейные блокбастеры могут быть оглядными.

Ретроспектива Василия Поленова компактна, 180 работ из 14 музеев и частных коллекций — и весь художник как на ладони. Живопись, графика, архитектурные проекты, этюды с балканских фронтов — художник воевал, у него есть сербские награды. Показывают работы для театра и опубликованные партитуры его опер — увлекавшийся музыкой Поленов сам сочинял, его ставили в Частной опере Мамонтова, звучал он и со сцены Большого зала Консерватории.

Как всякий мультиталант, Поленов еще и общественный деятель, строил школы, развивал народные театры и входил в общество борьбы за трезвость. То, сколько он сделал для окрестных крестьян, мало кому удалось! Говорят, это спасло его усадьбу от разграбления при революциях. Среди документов показывают диплом о присвоении Поленову звания члена-соревнователя Московского столичного попечительства о народной трезвости — видимо, это единственное соревнование, которое он проиграл. Но тут уже шансов было немного.

«Он был органичен для следующих поколений»

— Выставка не подавляет, как прежние проекты (тот же Репин), это новый подход музея к мегаломании?

— Все-таки Репин потрясает, он силен в эмоциональном воздействии, а Поленов лирик, поэтический, тонкий, музыкальный, его называли «художником абсолютного зрения» по аналогии с абсолютным слухом у музыкантов. Все это требует уединения, куда его еще размахивать на несколько залов?!

У него много авторских повторений. Есть, например, несколько картин «Ранний снег». У нас был первый вариант, но министр культуры СССР Екатерина Фурцева подарила его театру «Комеди франсэз» после их гастролей в Москве, я видела картину в Париже в одном из служебных кабинетов театра. Позже Г.П. Беляков в память о сыне подарил нам авторское повторение, происходящее из коллекции Лангового, тот писал о замечательном качестве Поленова: часто его повторения не просто не хуже, но более глубоки.

— Почему современники противопоставляли Поленова Репину?

— Минченков, из младшего поколения передвижников, писал о двух школах: питерской (Репина) и московской (Поленова). Они не противостояли друг другу, просто подход к отношениям «учитель — ученик» был разным. У Поленова, который еще и теоретик педагогики, это больше дружеское общение, они вместе работали, обсуждали проблемы искусства. Леонид Пастернак писал, что сейчас трудно понять, какой свет разливался от дома Поленовых в Кривоколенном переулке по всей Москве, оттуда шли художественные флюиды. Он понимал поиски учеников, поскольку обладал чувством нового и стремился к новациям, это сплачивало. Левитан так и говорил ему, что «московская школа не возникла бы, не будь вас». Об этой школе писал Дягилев.

— Почему он избегал «оттенка гражданской скорби», свойственного передвижникам?

— Он сочувствовал их демократическим устремлениям, но не стремлению изображать «все печали жизни», он считал, что искусство должно приносить счастье и радость, помогать людям становиться счастливее, жизнь и так полна несчастий. Если искусство займется ужасами да злодействами, то жить станет еще тяжелее. Мы стремились передать этот посыл на выставке.

— Чем вызвано неприятие Поленова со стороны Бенуа?

— Многие оценки — особенности Бенуа, он сам художник, а художники часто ревнивы к коллегам, что, кстати, несвойственно самому Поленову. Бенуа не всегда видел явления в исторической перспективе, часто ошибался и менял мнение, с годами его оценки евангельской серии стали мягче.

— Разносторонность интересов Полено­ва, увлечение общественной работой — не сказалось ли это на его продуктивности как живописца?

— Вы говорите о живописце, но если возьмете творчество в целом, увидите, как грандиозен вклад в развитие русской культуры этого общественно заостренного человека. Стремление быть полезным людям не только живописью — у него в генах. Что живопись? Ее повесил на стенку коллекционер, она висит в музее, но причем здесь народ, которому он хотел быть полезен? Поленов, с его сочетанием пленернистической живописи и декоративного таланта, путал наших искусствоведов, говоривших, что он противоречив в своей разносторонности, но органичен для следующих поколений.

— В пейзажах Поленова можно обнаружить начало и даже основу всего Левитана, но главным русским пейзажистом считается ученик, а не учитель.

— Слава богу, что у него такие ученики. У Поленова не сразу разглядишь все новаторство. Он первым ввел в живопись пленэризм — не просто как умение передать солнечный свет, лучи, но возможность наиболее точно передать душевное состояние художника, он научил этому Левитана и Коровина. У Левитана квинтэссенция творчества Поленова и Саврасова. И что значит «считается первым»? Кто-то любит Поленова, кто-то Левитана, я люблю и того, и другого.