Полгода назад мы представили читателям «Новой» песню барда Кати Яровой (1957-1992) «Цари меняются, Россия остается» в исполнении Юли Теуниковой. Неожиданно выяснилось, что давно умершая Яровая популярна и любима в России — у трека было более ста тысяч просмотров. А в ноябре выходит трибьют-альбом с ее песнями. В нем приняли участие Федор Чистяков, Ольга Чикина и другие артисты.

Об одной из песен рассказывает Псой Короленко.

— Это песня о внутренней эмиграции: коммунальная квартира, неприятные соседи, трудный советский быт — и изящные фарфоровые чашечки, символизирующие уход от всего этого, альтернативу такой реальности.

Мы сидим в квартире коммунальной, Пыльные в разводах потолки, Но от жизни нашей, серой и реальной, Мы так бесконечно далеки…

Чашечки действительно были, я пил из них в доме, дружественном Кате, и в том же доме впервые услышал песню о них, о теплом уютном мирке, защищающем от внешнего мира. А на дворе стоял конец восьмидесятых, время больших перемен.

Тут нет почти ничего от позднесоветского инакомыслия. Легкая внутренняя эмиграция в бардовском духе и стеб над советскостью, тоже легкий. Типичная для времен заката СССР шутливо-декадентская интонация. Это мои восьмидесятые, какими я их запомнил и полюбил. Если бы я мыслил такими категориями, я бы мог сказать, что это было хорошее время. Но время — вещь, в которой по определению нет ничего хорошего, оно приближает нас к смерти. «Смерть и время царят на Земле», как сказал поэт.

Ее называют социальным автором, но в первую очередь Катя Яровая — пронзительный автор. И это вневременная пронзительность. Это то, что по-настоящему важно. А перестройка, инакомыслие — вещи временные. «Мы решаем, как сюда попали, прямо в эту комнату и век… — поет Катя, — Чашечки саксонского фарфора пусть хоть в невесомости парят».

Давно уже нет на свете ни КПСС, ни советских газет, ни соседей, о которых поется в песне, а песня продолжает жить, она прекрасна. Наверно, дело тут не столько во внутренней эмиграции, сколько во внутренней иммиграции, путешествии человека вглубь самого себя. Стены, отгораживающие нас от этой гигантской коммунальной квартиры, которой является мир, — в конечном счете стены нашего тела и нашего сознания, стены нашего «я».

Сегодня, когда я пою эту песню, я вкладываю в нее это: не уход от неудобного соседа, которым является ближний, а приход к себе, возвращение в себя и к себе. К себе, а не от других, потому что важно не кто они, а кто ты. И в этом смысле в чашечках саксонского фарфора есть что-то от чайной церемонии, она помогает сосредоточиться на том, что внутри.