История Майи Федоровны и ее дочери — ​лишь одна из нескольких десятков историй жителей общаги на Большой Набережной, 17, которые на протяжении многих месяцев безуспешно судятся с «Морспасслужбой» (организацией, по документам осуществляющей управление общежитием только с сентября этого года). Многие «общежители» считают, что «Морспасслужба» хочет выселить их, чтобы сделать из общаги хостел, а утвержденные организацией тарифы несоразмерны «ужасным условиям проживания».

Корреспонденты «Новой» разбирались в ситуации.

У железной двери общежития на Большой Набережной, 17, грязно-серой пятиэтажной сталинки, расположенной в 10 минутах ходьбы от метро «Тушинская», нас встречает житель общаги Алексей Кравченко. На вид Алексею лет 45, у него длинные темные волосы, густые брови, рубашка с блокнотом и ручкой в нагрудном кармане, черные штаны и сандалии. Это он, раздобыв мой номер, рассказал про Майю Федоровну и попросил «Новую» помочь соседке. Алексея тоже выселяют из общежития на улицу, присудив выплатить «Морспасслужбе» задолженность за проживание в размере 409 тысяч рублей. Сумма для него неподъемная: Алексей — ​гитарист-романтик, который «зарабатывает на жизнь тем, что играет на разных мероприятиях, куда приглашают». Нередко он играет вовсе бесплатно (например, в детских домах, когда удается добиться на это разрешения, преодолев «чиновничий заслон») — ​ведь «бесплатно делая добрые дела по кругу, мы гораздо больше сможем материальных ценностей создать».

Все это Алексей рассказывает нам, пока мы, миновав стальную вертушку у поста охраны на входе в общагу, поднимаемся по бетонной лестнице на третий этаж — ​Алексей вызвался проводить нас в комнату к Майе Федоровне. «Общежители» сейчас живут на втором, третьем, четвертом и пятом этажах, но, по словам Кравченко, раньше жили и на первом: «Там разгородили нежилые помещения на комнаты, хотя по проекту там должен быть красный уголок, актовый зал и бойлеры для прачечной и душа. Сейчас с первого этажа всех переселили, и там какие-то комнаты просто хламом забиты». Поднимаемся, перешагивая через пепельницы, сделанные жильцами из консервных банок. За грязными старыми окнами сверкает золото кленов. В длинном общажном коридоре слышно, как за приоткрытой дверью одной из комнат по телевизору горячо обсуждают грядущий раскол Украины.

Майя Федоровна, седая женщина в очках и с бирюзовым маникюром, встречает нас у порога своей комнаты в 15,6 квадратных метра, которую она долгие годы делит со своей дочерью Ренатой. По 7,8 квадратных метра на каждую. В комнате тесно, но по-домашнему уютно: на стене висят круглые часы с цветочками, с многочисленных иконок глядят святые с блаженными лицами, сквозь пластиковое окно с узорчатой белоснежной занавеской пробиваются лучи осеннего солнца, а на столе в окружении приправ, кружек, яблок и пузырьков «Корвалола» пыхтит электрический чайник.

Рената Рагифовна сейчас на работе — ​женщина трудится гальванщицей на военном заводе (значение этого слова из ушедшей эпохи мне пришлось гуглить: оказывается, гальванщики занимаются покрытием металлической поверхности изделия другим металлом путем электролиза). Майя Федоровна сама только вернулась с работы — ​она работает гардеробщицей в школе в 20 минутах ходьбы от общаги («Рабочий день 7 часов, плюс час перерыв. Там же 500 детей — ​150 только первоклашек. Одному бантик завязать, другому шнурок. Плачут, когда потеряют что-то, — ​их успокаивать надо»). И теперь, так и не успев переодеться, в черной строгой юбке и темно-синей блузке она садится на свою аккуратно заправленную кровать с красным покрывалом и начинает перебирать бумажки, связанные с ее борьбой за эту комнату.

​Майя Федоровна сосредоточенно водит пальцем по затертым страницам карманного Жилищного кодекса. — ​Вот: «Не могут быть выселены из жилых помещений в общежитиях без предоставления других жилых помещений пенсионеры по старости».

Глядя в глаза Майе Федоровне, понимаешь, что за казенным определением «пенсионер по старости» стоит что-то большее, чем просто возраст. Поэтому я прошу рассказать историю ее жизни с самого начала, а уже потом рассказывать мне про общагу.

— Я родилась на Смоленщине в деревне Каспле в 38-м году, — ​не спеша говорит Майя Федоровна. — ​Детство свое плохо помню. Помню, два года оккупация была. В деревне массовые казни были (1 июля 1942 года 158 жителей Каспли были казнены по приказу белорусского коллаборациониста Дмитрия Космовича. — ​А. Р.) — ​там памятник стоит, но я этого не помню. Папа, Федор Илларионович, вернулся с войны живым. Он две войны прошел — ​советско-финскую полностью и эту войну полностью.

В первый класс я пошла в 1945 году первого сентября. После войны родители работали в трудных условиях, но работали. Жили как все — ​восстанавливали страну. В 51-м году папа только демобилизовался — ​он был после войны военным комендантом города Смоленска, — ​и мы с семьей уехали на строительство города Сумгаита в Азербайджан. Родители были направлены в трест «Закпромстрой». Мы первопроходцы, первооткрыватели этого города. Я работала секретарем в отделе капитального строительства на заводе трубопрокатном, и девятый-десятый класс заканчивала в вечерней школе. После школы поехала во Львов, там окончила механическое училище, но потом в Сумгаит вернулась. Замуж вышла. С 72-го года работала проводницей в поезде Баку–Москва. Была в поездке в те дни, когда в Сумгаите резня была. А в 1996 году мы получили российское гражданство в Баку.

Гражданство мы получили за три дня. Гейдар Алиевич Алиев тогда говорил: «Возьмите российское гражданство и живите, пусть у вас будет и то и другое, не надо отказываться от азербайджанского». Мы вернулись на Смоленщину. А в 2000-м году умер мой муж.

В августе 2006 года Майя Федоровна (ей на тот момент было шестьдесят восемь лет) собрала вещи и уехала в Москву: «Там же негде работать, в деревне же жили». Стоит отметить, что дом Майи Федоровны на Смоленщине («Хибара в 14 квадратных метров без воды и газа») к тому моменту пришел совсем в аварийное состояние. В Москве пенсионерка сразу «поступила на работу» гардеробщицей в школу и поселилась в этой сталинке. Право оперативного управления общагой на тот момент было у ФБУ «Подводно-технических, аварийно-спасательных и судоподъемных работ на речном транспорте «Подводречстрой» (собственник общаги что тогда, что сейчас — ​«Росимущество»), но в общежитии помимо работников этой организации жило немало людей, никогда в ней не работавших. По словам Алексея Кравченко, заселившегося в общежитие тоже в середине нулевых (родом он из Новокузнецка, а в Москве оказался в 1994 году — ​приехал покупать гитару и остался), «тогда сюда любой мог попасть — ​достаточно было на лапу дать коменданту Ирине Сергеевне 50 долларов». Кравченко вспоминает, что «первые года два после заселения жил по устной договоренности», только потом между ним и «Подводречстроем» был заключен договор, который «каждый год перезаключали с повышением цены», которая «в один момент дошла до 14 тысяч за комнату в 16 квадратов».

С руководством общежития Майя Федоровна договорилась, что по утрам перед работой будет мыть свой этаж и взамен будет платить за комнату «маленькую сумму» — ​полторы тысячи рублей. Вслед за пенсионеркой, в том же 2006 году, в общагу заселилась ее дочь Рената вместе со своим сыном Олегом, внуком Майи Федоровны. Рената Рагифовна устроилась в общагу уборщицей, а Олег поселился в общежитии как студент — ​в то время весь пятый этаж общаги снимало хореографическое училище при театре танца «Гжель», туда и поступил внук Майи Федоровны. Жили втроем в одной комнате. В комнату, в которой Майя Федоровна сейчас живет с дочерью, женщины переселились в 2008 году (Олег съехал из общаги в 2015-м — ​после окончания училища он еще несколько лет жил в своей комнате). В 2010 году Майя Федоровна перестала вставать затемно и мыть полы в общаге, и спустя время ей стали приходить платежки далеко не на полторы тысячи рублей. Пенсионерка, например, показала мне квитанцию за август этого года на 11 тысяч рублей, но, по ее словам, «это они еще ошиблись — ​так 14 тысяч платим». Несмотря на это, Майя Федоровна за комнату всегда «платила заранее на три месяца вперед». Помимо этого она за свои деньги сделала ремонт в комнате («Пятьдесят шесть тысяч только одно окно стоит. А потолок сколько стоит? Крыша же текла, и на весь угол дырка была. В общей сложности 200 тысяч за ремонт отдала»). У Майи Федоровны и ее дочери с «Подводречстроем» был заключен договор на проживание до 31 октября 2018 года, но «проблемы начались уже в 2017-м».

— Тогда комендант впервые отказал мне в регистрации, — ​сосредоточенно вспоминает Майя Федоровна. — ​До 17-го года нам давали временную регистрацию — ​мы давали ксерокопию паспорта, писали заявления, Ирина Сергеевна делала. А тут они мне отказали в регистрации — ​я два раза к ним обращалась. А у меня если нет регистрации, то ничего нет: ни социальной поддержки, ни санаторного лечения — ​все, что мне полагалось, утеряно. И я стала дальше добиваться регистрации. Я написала Собянину. Получила оттуда ответ: «Регистрацию дать вам не можем, потому что этот дом не стоит в Москве на балансе, этот дом Москве не принадлежит». Внизу написали: «Обратитесь в миграционную службу». Я сначала просто ходила туда два раза, но они мне отказывали сделать регистрацию, а потом я вижу, что ничего не получается, и подала официальное заявление начальнику миграционной службы района Кирсановой и попросила, чтобы она разрешила прописаться. И тогда мне уже ответили, что прописать меня не могут в связи с тем, что у новой организации нет документов на право пользования этим домом.

С появлением в жизни «общежителей» этой «новой организации» они связывают практически все свои проблемы. Дело в том, что 27 декабря 2017 года «Подводречстрой» в результате реорганизации присоединили к «Морской спасательной службе Росморречфлота». Новая организация получила название ФГБУ «Морспасслужба» (кстати, у руководителя организации, Андрея Хаустова, в ноябре прошлого года ФСБ в ходе обыска изъяли более 100 млн рублей, антиквариат и документы на элитную недвижимость). «Морспасслужба» и стала де-факто управлять общагой. При этом право оперативного управления общежитием новой организации получить сразу не удалось — ​по документам это право «Морспасслужба» получила только в сентябре 2019 года.

Жительница общежития Нина Петровна Радаева провела собственное расследование и выяснила, что «после реорганизации «Морспасслужба» подала заявление в Росреестр на право оперативного управления, но там им отказали, потому что дом стоит в аресте — ​судя по всему, за долги «Подводречстроя» перед городом». Ее слова подтверждает Майя Федоровна, которая после миграционной службы обращалась в кадастровую палату, «и оттуда пришел ответ, что прописать нельзя, потому что на этот дом наложен арест».

(многие жильцы подозревают, что «Морспасслужба» просто решила сделать из общаги хостел, поэтому организация «заранее повесила камеры везде, поменяла старые двери на новые железные и даже вроде какую-то мебель закупила»). На официальном портале судов общей юрисдикции Москвы я нашел более 40 подобных исков (всего в общаге, по словам Кравченко, проживает около 400 человек). Суммы задолженностей там указаны разные — ​от 39 до 821 тысячи рублей. Некоторые иски адресованы людям, которые из общаги давно съехали — ​с них «Морспасслужба» требует только денег. Майе Федоровне после двух лет ее мытарств по поводу регистрации в апреле 2019 года тоже пришел иск о выселении. А 22 мая «состоялся суд, и ее просто выселили»: «Никто меня даже ни о чем не спрашивал, там конвейерная работа».

Примечательно, что на суде адвокат «Морспасслужбы» в подтверждение того, что общага находится в ведении организации, показывал «выписку из ЕГРЮЛ — ​что слияние произошло юридических лиц, и дом «Морспасслужбе» переходит как бы по наследству» (Кравченко считает, что «Морспасслужба» «просто водила судей за нос, потому что право оперативного управления она получила только в сентябре»). После суда Майя Федоровна написала обращение в Генеральную прокуратуру — ​а ответ пришел из Тушинской межрайонной прокуратуры: «Оснований для принятия мер прокурорского реагирования не имеется».

Другие «общежители» до и после судов завалили обращениями, кажется, всех, кому можно писать обращения, — ​Нина Петровна Радаева (она заселилась в общагу в 2005 году как бухгалтер «Подводречстроя», в 2009-м ее сократили, но она осталась в общежитии), например, обращалась за помощью к Зюганову, Жириновскому, Собянину, в правительство Москвы, в администрацию Президента, в Генпрокуратуру, в Росимущество, писала письма Путину, но все «спускают обращения «Морспассу», а оттуда приходит ответ: «У нас все нормально, все хорошо».

Пенсионерка Нина Петровна, в отличие от Майи Федоровны, как и многие «общежители», в какой-то момент перестала платить за проживание те суммы, которые ей «рисовал сначала «Подводречстрой», а потом «Морспасслужба».

— Дело в том, что я платила по 600 рублей за комнату, когда была ихним работником, — ​быстро рассказывает нам моложавая пенсионерка Нина Петровна, когда Алексей Кравченко заводит нас к ней в комнату. — ​После увольнения из «Подводречстроя» платила сначала полторы тысячи, потом сделали как у всех плату — ​четыре тысячи. А потом они посчитали, что им денег мало — ​аппетиты-то растут, — ​и началось прибавление. Они решили прибавить содержание и ремонт имущества. Нам квитанцию выдают такую, что там только сумма написана общая, и все. И назначение платежа указано: «Прочие услуги», а должно ведь быть «Услуги ЖКХ». Это афера какая-то. Я им писала несколько раз, просила калькуляцию представить — ​они прислали. И вот они пишут: столько-то вода, столько-то электричество, столько-то газ.

Вот за эту вонючую комнату в 16 метров — ​Нина Петровна брезгливо обводит свою комнату глазами — ​они рисуют 11 тысяч рублей, и еще 3 тысячи за содержание и ремонт имущества. Притом что по закону за содержание и ремонт мы не должны платить — ​мы не собственники, мы должны платить плату за наем. В статье 156.1 Жилищного кодекса написано, что плата за наем устанавливается государством. У нас нет горячей воды, у нас нет лифта, нет мусоропровода — ​то есть у нас должна быть самая маленькая государственная ставка. Вот я и плачу по тысяче. Потому что я взяла квитанцию в соседнем таком же доме — ​там написан именно расчет. Сколько вода, сколько содержание и ремонт — ​вот это все. И я посчитала, что примерно тысячу я и должна платить.

Задолженность Нины Петровны перед «Морспасслужбой», которую она должна выплатить по суду, выселившись из комнаты, составляет 348 тысяч рублей.

Перед нашим уходом Алексей Кравченко решает провести нам экскурсию по общаге, чтобы показать, «на что с людей собирают бешеные деньги». И вот мы ходим по общим кухням, туалетным комнатам и длинным общажным коридорам, заставленным металлическими сушилками, а меня не покидает мысль, что в Москве такого не бывает.

Вот туалет на одном из этажей. В окне здоровые щели. Потолок весь в каких-то разводах («Год назад был потоп, часть этажа после дождей затопило», — ​говорит Кравченко). Из потолка торчат провода, небрежно обмотанные изолентой, и от того похожие на щупальца какого-то мифического головоногого моллюска. В душе, расположенном в углу туалетной комнаты (душ, кстати, жильцы сделали за свой счет — ​купили водонагревательный бак, положили плитку), грибок во всю стену. И кап, кап, кап из душа на пол без остановки. Вот кухня на другом этаже. Несколько плит и стиральных машин занимают, кажется, две трети помещения. Алексей говорит, что на стирку порой выстраиваются очереди, ведь «вторую машинку включать нельзя — ​первую выбьет». Из крана течет только холодная вода — ​подача горячей воды не предусмотрена с момента постройки общаги в 1952 году, поэтому зимой местные жители, по словам Алексея, моют посуду в перчатках, чтобы не обморозить руки. А вот какое-то странное окно в подъезде общаги с форточкой в правом нижнем углу.

А потом объясняет: оказывается, в 2015 году Симоновский районный суд города Москвы после многочисленных жалоб «общежителей» и иска прокуратуры обязал «Подводречстрой» сделать в общаге ремонт: перекрыть крышу, отштукатурить стены, заменить окна, отремонтировать балконы. Но «на крыше они просто выбили кое-какие старые доски и подпорки поставили», стены «косметически покрасили поверх старой штукатурки», а с подъездным окном вообще «поступили оригинально», просто перевернув раму.

Экскурсию Алексей Кравченко заканчивает вот такими словами:

— Наш дом — ​это модель нашего государства. Здесь живут врачи, учителя, полицейские. Здесь жил лучший токарь Москвы — ​про него фильм приходили снимать, а Собянин ему часы подарил. Здесь жил парень, который ездил на олимпиаду по техническим наукам в Дубай. Маленькое государство, из которого людей выгоняют.