Эта книга написана одним из самых талантливых журналистов, который не только безукоризненно точно мыслит, безошибочно понимая логику событий и поведения людей, но и находит своим мыслям единственно возможную и изящную форму.
Всю свою жизнь я нескрываемо завидую автору этой книги.
Открыв в далекие школьные годы очередной номер «Комсомольской правды», я прочитал, что молодой ответственный секретарь «Комсомолки», выпускник МГИМО Александр Пумпянский назначен собственным корреспондентом газеты в Соединенных Штатах. «Да, — с грустью подумал я, — а мне никогда не быть собкором в Америке».
Через несколько лет отец дал мне почитать книжку известного журналиста-международника Александра Пумпянского «Первый вторник после первого понедельника». Подарок был сделан с назиданием: смотри, как надо писать. Прочитал. Убедился, что автор — тонкий знаток американской жизни. «Да, — горестно подумал я, — а мне никогда не написать такой книги».
Советское телевидение показывало многосерийную документальную эпопею. В титрах мелькнула знакомая фамилия. «Да, — подумал я, — мне никогда не быть автором фильма, который смотрят миллионы телезрителей».
Правда, был один случай, когда я не позавидовал Пумпянскому.
Секретарем ЦК КПСС избрали недавнего главного редактора «Правды» Михаила Зимянина. Поздравляя Зимянина, покойный Александр Бовин выразил надежду, что неприятных сюрпризов по идеологической части не будет. «Выше головы не прыгнешь!» — обреченно ответил Зимянин.
«Да он, по-моему, и не прыгал, — подметил Бовин. — Наоборот. Стал ходить, пригнувшись ниже головы».
Под руководством нового секретаря ЦК в Москве провели совещание журналистов-международников. Накануне совещания в ЦК вызвали главного редактора «Комсомольской правды» Льва Корнешова, который прежде был помощником первого секретаря ЦК ВЛКСМ и писал романы о чекистах.
Всю эту историю описал ответственный секретарь «Комсомолки» Николай Боднарук:
«Секретарь предупредила, чтобы не разъезжались: шеф, вернувшись из ЦК, соберет главную редакцию. Никто особо не удивился — до открытия большого совещания зарубежных собкоров оставались считанные дни, и главные редакторы не вылезали из кабинетов на Старой площади…
Никогда не видел Льва Корнешова в таком потерянном состоянии: взгляд ни на ком не останавливается, нервно курит, по скулам ходят желваки. Взял блокнот. Отложил. Выпил воды. Барабанит пальцами по столу.
— Предупреждаю! — начал. — Если хоть слово отсюда уйдет, я потребую, чтобы органы расследовали, кто разболтал. И тогда ничто вас не спасет! Я таких формулировок еще не слышал. Было прямо сказано, что газета идет вразрез с политикой партии. К такому выводу пришел не только отдел пропаганды, но и компетентные органы.
Корнешов заглянул в блокнот.
— Цитирую: «Материалы Пумпянского являются скрытой и целенаправленной пропагандой преимуществ буржуазного образа жизни…»
Совещание зарубежных корреспондентов проходило за закрытыми дверями в присутствии высоких партийных руководителей. Авторитетные американисты-известинцы Виталий Кобыш и Станислав Кондрашов в своих выступлениях упомянули Пумпянского и дали самые лестные оценки его работе.
Но в заключительной речи секретарь ЦК Зимянин критиковал его сокрушительно:
— Центральный комитет отмечает, что корреспондент «Комсомольской правды» в США демонстрирует не те классовые подходы, сомнительную логику, отсутствие партийной позиции. Особенно ярко это проявилось в материале «Смерть капиталиста».
И дальше по пунктам. Корреспондент рассказывает историю о том, как американский недоучка Говард Хьюз, проявив изобретательность и смекалку, стал миллионером. Вывод первый: в Америке каждый может стать капиталистом.
Хьюз к концу жизни, несмотря на нажитые миллионы, практически голодал. Вывод второй: капиталисты ведут скромный образ жизни.
Хьюз отошел от дел, но его подчиненные успешно руководят его бизнесом. Вывод третий: в Америке растет новый класс — менеджеры, которые управляют государством, а капитал становится достоянием общества, то есть возникает некое подобие капиталистического социализма.
Секретарь ЦК не опровергал факты, что тут опровергать? Он просто отменял действительность».
Александра Пумпянского не только отозвали из Америки. Одного из лучших публицистов страны фактически оставили без работы.
Он вернулся в большую журналистику, когда началась перестройка.
Виталий Игнатенко, назначенный главным редактором еженедельника «Новое время», где я тогда работал, взял его первым замом. Знавшие его коллеги звонили мне и зловеще предупреждали: «Ну готовься, пришел конец вашей спокойной жизни».
На второй день работы Александра Борисовича в нашей редакции мне позвонила секретарь главного редактора и голосом, не сулившим ничего хорошего, сообщила, что меня срочно вызывает первый зам. Вниманием высокого начальства я не был избалован, потому как трудился в редакции на самой низкой должности, допускавшейся штатным расписанием. Понял: будут распекать за только что сданную в номер заметку. И я схватился за голову, как незадачливый герой «Мастера и Маргариты» Степа Лиходеев: «И статья, между нами говоря, дурацкая! И деньги маленькие…»
Заметка лежала на столе первого зама без единой пометки. Я подумал: она настолько ужасна, что правке не подлежит. И еще я подумал: «Не печататься мне в журнале «Новое время». Но это, пожалуй, единственный раз, когда я ошибся относительно своего будущего. Александр Борисович, став главным редактором после ухода Виталия Игнатенко, проявлял все годы совместной работы редкостную снисходительность к моему творчеству.
Александр Борисович даже давал мне почитать свои рукописи — видимо, по недосмотру принимая меня за человека, способного что-то отредактировать. Как я мечтал найти там какие-нибудь слабости, неточности, ну хоть что-нибудь! Как же мне хотелось заглянуть в кабинет шефа и с небрежным видом сказать: «Я там кое-что поправил…»
Увы, я годился только на роль курьера: несколько раз прочитав рукопись шефа вдоль и поперек, я отправлял ее в набор.
Когда Александр Борисович куда-то улетел, и я остался в редакции за главного, то напечатал на обложке пышнотелую барышню, полностью освобожденную от уз ненужной ей одежды. Вернувшись, Александр Борисович посмотрел на меня с очевидным сожалением. «Да, — подумал я, — никогда мне не занять кресло главного редактора».
Зимой у нас в редакции бывало прохладно. Я сидел в теплом свитере, и у меня зуб на зуб не попадал. Александр Борисович сбрасывал пиджак, ему и в одной рубашке было жарко. Я думал, что, возможно, мы существуем в одном и том же пространстве, но в разное время года. Иногда я пытался выяснить истину и донимал Александра Борисовича расспросами: неужели он никогда не простуживался, не чихал и не кашлял? Ну хотя бы в детстве? Неужели у него не было кори, ветрянки и краснухи? Его мои вопросы веселили, и он почему-то рассказывал мне, как, приписанный к десантным войскам, прыгал с парашютом в горах. И я уходил совсем расстроенный. Пока я старался вести правильный образ жизни, сидел на диете, избегал острого, жирного и соленого, Александр Борисович просто наслаждался жизнью во всех ее проявлениях.
И что же? Я еле-еле поднимаюсь на третий этаж без лифта, с трудом протискиваюсь в дверь, а Александр Борисович так же строен и подтянут, не прилагая к этому никаких видимых усилий. И пишет так же интересно. Если кто-то еще новую книгу Александра Пумпянского не прочитал, самое время восполнить пробел.
