22 августа 2019 г. Четверг.

Исповедальная книга Олега Хлебникова «Заметки на биополях», густо заселённая поэтами и поэзией, кончается короткой, в полторы странички, главкой «Вместо молитвы. О несобранной книге стихов Анны Саед-Шах»:

Слова Рассадина – истинная правда. Я знал Аню. Она работала тогда в одной из столичных газет, и Олег сосватал меня вести у неё рубрику «Путешествия по Москве» (ему я вообще обязан знакомством с очень многими интереснейшими людьми, например, с последним, может быть, энциклопедистом нашего века Вячеславом Всеволодовичем Ивановым). От общения с ней у меня остались самые светлые впечатления.

Но вернусь к последним страницам «Заметок на биополях». После слов Олега там шли две молитвы.

Она:

«Четвёртый день по пустякам не сердится, за всё благодарит или молчит… Я не пойму – его больное сердце зачем Тебе?

Пускай себе стучит. Зачем Тебе такой упрямец бедненький, Ты без него не понесёшь урон, там у Тебя хватает собеседников, здесь, у меня, всего лишь Ты да он».

Он:

«Ты уж, прости мя, Боже, сразу по жизни всей. Ту, кто всего дороже, Не забирай, не смей!..»

Два самых последних слова «Заметок на биополях»: «Однако посмел…»

И вот нынче на книжных прилавках появилась строго, сдержанно-прекрасно с полиграфической точки зрения изданная книга «Навсегда» (авторы Анна Саед-Шах и Олег Хлебников, издательство «Время», подписано в печать 20.3.2019 г.). Слагается она из трёх частей-ипостасей. Первая – диалог двух любящих друг друга поэтов, стихи, обращённые ею и им друг к другу. Вторая, «После 11 февраля 2019» (день её смерти) — 22 пронзительных его стихотворения, посвящённых её памяти. Заключительная часть — их общая драматическая поэма по мотивам романа Пастернака «Страсти по Живаго».

23 августа 2019 г. Пятница.

Эту удивительную книгу в первых откликах на неё критики, включая предисловие Евгения Сидорова, определяют так: это как если бы Лаура стала отвечать Петрарке не менее прекрасными сонетами.

Поначалу такое сопоставление показалось мне не ко двору, снижающим тему с небес поэзии до уровня бытовых анекдотов типа: «Вася, вот тут какой-то Петрарка украл у тебя стихи, которые ты посвятил мне в день нашей свадьбы». При чём здесь Лаура и Петрарка с его пятым небом и недвижным светом звёзд, когда речь идёт о двух очень современных, очень сегодняшних поэтах, не витающих в облаках, но весьма активно участвующих в земных общественных соударениях? «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые…». Но то — Тютчев. Хотя это пророчески и об их (и о моём тоже) времени драматических, трагических даже перемен. Сами же они о времени и о себе, и о своём бытии вдвоём в этом времени сказали так.

Она:

«Я земная, и всё мне нужно: дети, деньги, друзья, стихи, а про звёзды мне слушать скушно – слишком призрачны и тихи.

Я живу теперь просто и весело и солидно себя веду, даже крылья в шкафу повесила, среди платьев, не на виду.

Но прижившись к тебе случайно, Я спрошу в суматохе дел, — Ты откуда такой печальный В мою ясную жизнь влетел?»

Он:

«Всё хорошо, всё хорошо – пока. Теперь мы с ней как никогда близки. При ней могу болеть за ЦСКА И даже не испытывать тоски.

При ней могу и к Сартру и в сортир Наведаться. И все мои грехи Ей ведомы (смешно устроен мир!). И эти вот при ней пишу стихи».

Веками поэты в своих стихах стремились к тому, чтобы, обращаясь к весомой, грубой, зримой реальности, плотью не унизить дух. У сегодняшнего же поэта, может быть, даже с некоторым налётом эпатажа, «наоборотное» восприятие материального и духовного.

Она:

«На этом свете – чем прельститься, Чтоб духом не унизить плоть, Чтоб жизнью не успеть обжиться».

Определяя, может быть, и крайне субъективно, отличие истинной поэзии от умения профессионально грамотно рифмовать строчки, я для себя считал, что поэт начинается с этого вот необычного угла зрения на привычный примелькавшийся окрестный мир. И Аня была наделена и Олег наделён этим даром в высшей степени. Ну вот, к примеру, я считал, что после пастернаковской «Рождественской звезды» эту тему в поэзии можно считать закрытой. Но лишь до того момента, когда прочёл в стихах у Хлебникова о человеке, едущем на электричке по заснеженному Подмосковью и всё время в окне летит рядом с ним яркая звезда, его Вифлеемская звезда.

Есть у Маршака такие стихи:

«Всё умирает на земле и в море, Но человек суровей осуждён: Он должен знать о смертном приговоре, Подписанном, когда он был рождён.

Но, сознавая жизни быстротечность, Он так живёт — наперекор всему, — Как будто жить рассчитывает вечность И этот мир принадлежит ему».

Попробуй после этого насчёт личной смерти или там личного бессмертия сказать в стихах что-нибудь непохоже своё. А вот Олег сказал:

«… И если держит что-нибудь на земле уже не ужас – как же я исчезну? – а разве только огонёк во мгле. Фонарь? Звезда? Зрачок, прозревший бездну?»

Я бы, правда, на его месте не стал корявить строку (если это только не корректорская ошибка) даже ради нарушения силлаботонической монотонности — эту монотонность резко «перешибает» напряжение, энергия смысла — и написал бы «что-то» вместо «что-нибудь». Но — он сам на своём месте. Ему виднее.

Или вот ещё (это из «Заметок на биополях») — о последнем, гениальном фильме Алексея Германа «Трудно быть богом». Я читал о нём много восторженных отзывов уважаемых мной профессионалов. От поразительной реакции Чулпан Хаматовой: «Я не просто плакала. Меня рвало слезами». До отзыва Вадима Абдрашитова: «Конечно, это вулкан, извергающий магму жизни. Ощущение при просмотре – постоянный мощный подземный гул перед тектоническим сдвигом. Но уже сейчас ясно: автор задавался страшным вопросом – если это всё-таки о Земле, то что это – прошлое её или… будущее?» А вот как всё это глазами поэта, хотя и в библейского звучания прозе:

Какие? А это уже сам Герман:

Может быть, редкий дар видеть мир абсолютно не так, как другие, рождал взаимопритяжение этих двух родственных душ. А, может, свою роль играла здесь окружающая среда. И не столько даже пейзажная, сколько людская…

Когда жизни двух исходно разных талантливых личностей срастаются в одну судьбу — это нередко далеко не идиллия, а процесс порой весьма взрывоопасный.

Он:

«Ты была не виновата ни в тщеславии моём – молодом, смешном, напрасном, и ни в том, что мы вдвоём веществом взрывоопасным оказались. Я корил лишь себя… И неумело Женя нас с тобой мирил, Заговаривала Белла, и Петрович оробело мне в стакан водяру лил».

Женя – это Евтушенко, Белла – Ахмадулина, Петрович – Щекочихин. А ещё гостями и друзьями их общего дома, во многом способствовавшими тому, что эти две «взрывоопасные», но родные, предопределённые свыше друг для друга судьбы стали одной судьбой, были Алексей Герман, Светлана Кармалита, Вячеслав и Светлана Ивановы, Олег Чухонцев, Булат Окуджава. А ещё в их человеческий круг и на духовном, и на бытовом уровне входили Давид Самойлов, Борис Слуцкий, Александр Межиров, Арсений Тарковский, Андрей Вознесенский, Юрий Левитанский и ещё многие из тех, кто олицетворял в нашей культуре, науке, поэзии слово совесть.

Он:

«Я только время ненавижу. Никто не смог – оно смогло стать для тебя родней и ближе, чем я, и литься сквозь стекло.

Хоть свет его – иным порука, что жизнь прекрасна и проста, но смена дней – не блажь, а мука в тени оконного креста».

И ещё – над ними было одно на двоих, общее небо поэзии, как тут ни мудри, как ни открещивайся эпатирующими парадоксами – вечное небо Петрарки и Данте.

Конечно, эти двое уже хорошо знали, что для современного, сегодняшнего человека (а, они, бесспорно, очень современные, очень сегодняшние люди, тем более, что он в первом своем жизненном выборе поднялся до ступени кандидата физико-математических наук) звёздное небо – это гигантская, размерами во Вселенную, лаборатория, где вещество, поле, энергия представлены во всех мыслимых и немыслимых видах и состояниях: от разреженного межзвёздного пространства, где в кубическом сантиметре «прописан» всего один атом водорода, до пульсаров, где на тот же объём приходятся уже миллионы тонн массы; от холода, близкого к абсолютному нулю, до пекла в миллиарды градусов; от испепеляющей энергии Солнца до энергии взрывов сверхновых звёзд, когда за несколько дней её выплёскивается столько, сколько Солнце отдаёт за сотни миллионов лет. И она не одной бравады ради написала в стихах, что про такие, оцифрованные звёзды ей и слушать-то скушно. Но всё же, всё же, всё же…

Он:

«Там, где макромир и микромир Вышли к морю – гулкому, ночному, У прибоя мы справляли пир Нашему разрушенному дому. Были звёзды ближе, чем огни Ближнего людского поселенья…»

Она:

«А ночью, если не полнолуние ходим с мадерою смотреть на звёзды. Их удивительно много, но мы различаем только Большую Медведицу.

Лежим на спине и гадаем, как бы могли называться те, что мигают справа, и те, что сверкают слева.

У нас есть небольшой телескоп, у нас есть ноутбук со звёздной картой Вселенной.

За двадцать наземных лет Мы могли бы выучить назубок весь Млечный Путь и со знанием дела тыкать пальцем в непостижимое небо, произнося имена богинь и зверей, но почему-то шепчем: «Мамочки… Господи… Надо же…».

Да, над ними, двоими, в эти мгновения было то же самое звёздное небо, которое видели над собой Петрарка и Данте.

В тех же «Заметках на биополях» (в полном названии к этому прибавляется ещё и: «Книга о замечательных людях и выпавшем пространстве») прочёл я об одном замечательном человеке и поэте, что характерная черта его поэтического дара – чувствование боли человека, народа, времени, в котором живут человек и народ. Прочёл. Отстранённо подумал: и так, наверное, бывает.

А вот сейчас, читая 22 стихотворения Олега, посвящённые ушедшей Ане (собственно говоря, это я выделил их для себя в специальный раздел – в книге эти стихи входят в общий «Бесконечный разговор. Роман в стихотворениях»), всей душой чувствую: мне больно их читать.

Он:

6.

«<…>Если даже я не жил в раю, где-то рядом жил, а не к Голгофе поспешал… Вот и не спас, не спас…

А ещё вчера ты здесь сидела за столом, соединявшим нас, — и звонки, звонки тебя от дела отрывали, крали у меня радости последние мгновенья.

Что ты не сказала мне, храня Главные слова от распыленья?

Не ответил что тебе? А вдруг не хватило этого ответа для спасенья…

«Отключить бы звук Телефона — до весны, до лета… НАВСЕГДА!» — кричу.

И НАВСЕГДА Получилось — помогла беда».

19.

Мы на звёзды вдвоём смотрели, и один не хочу смотреть – без вопросов твоих о цели бесконечности, если смерть…

Без весёлых твоих гаданий, где какая горит звезда… В этой путанице названий заблудились мы навсегда.

И теперь я не знаю имени той звезды, где отныне ты. Как найду тебя?! Позови меня! – С безымянной твоей звезды.

Да, мне больно читать эти алмазной чистоты на просвет строки. Потому что выдохнутые о его непоправимой беде, они -- и о моей беде: ровно месяц назад ушла в НАВСЕГДА моя Таня, моя жена с неба.

2 октября 2019 г. Среда.

Последнюю часть книги дочитал с большой задержкой по времени. Вариации, интерпретации, римейки многострадального романа Пастернака чуть ли не во всех существующих ныне обличьях искусства – от кинематографа до музыкальных форм за прошедшие десятилетия могло бы уже набить оскомину привыкания, и к чтению «Страстей по Живаго» я приступал с некоторым недоверием, под знаком этой оскомины -- тем более речь шла о стихах. А что в данном случае могло тут войти в созвучие со стихами из поэтической тетради Юрия Живаго?

Однако вот первые строки поэмы. Прозаические, но полные поэзии:

И исчезает оскомина. И хочется читать дальше, хотя заведомо знаком с тем, что будет дальше согласно сюжетной канве. Потому что с этих самых первых строк задаётся не только цветовая гамма (помните, у Стендаля тоже были три цвета времени – те же самые, между прочим), но и потаённая музыка эпохи, которая не замыкается в сюжетные рамки романа и даже во временные границы жизни самого Пастернака, но простирается за стык тысячелетий к нашим сегодняшним дням и ещё дальше, уже после нас.

Ну что сказать, прочтя последнюю страницу этой не такой уж большой, но такой весомой, знаковой в нашей сегодняшней поэзии исповеди? Вынужден согласиться с теми, кто первыми подметили: это как если бы Лаура отвечала Петрарке стихами. Но это лишь малая капля из того чистейшего родника, который всё ещё звучит в душе и памяти. И это – уже НАВСЕГДА.