Нет сомнений, что популярность Путина, пик которой приходился на 2014–2017 годы, постепенно начинает снижаться. Сегодня, согласно данным соцопросов, проголосовать за него выразили готовность лишь 43% граждан. Конечно, если бы президентские выборы действительно состоялись завтра, Путин получил бы значительно больше голосов и наверняка победил в первом же туре. И все же сам факт снижения доверия нынешнему президенту несомненен. По данным ВЦИОМ, только за последний год (с июля 2018 по июль 2019 года) уровень доверия главе государства упал с 36,7% до 30,4%. Подтверждают факт падения авторитета Путина и его приверженцев не только соцопросы, но и результаты последних выборов. Особенно выборов в Мосгордуму, куда прошли четверо кандидатов от «Яблока», 13 коммунистов (многих из них поддержали сторонники Навального) и где «Единой России» с трудом удалось сохранить простое большинство. Это при том, что окружение Путина с помощью подконтрольных СМИ делает все возможное, чтобы убедить россиян, будто он, и только он может гарантировать им стабильность и безопасность.

Словом, есть большая вероятность, что

Но для подобного рода перемен понадобится очень серьезная перестройка правового поля, предполагающая, скорее всего, внесение изменений в Конституцию России. Возможности провести нужные законопроекты через послушное Федеральное собрание, конечно же, есть, но только процедура внесения конституционных изменений займет довольно много времени. Оно потребуется на подготовку соответствующего проекта, на голосование сначала в Думе, затем в Совете Федерации, а после того (в течение года) на одобрение законодательными органами как минимум двух третей субъектов федерации. На все это уйдет, по-видимому, два года. Осенью 2023-го уже начнется президентская предвыборная кампания. А выборы в Думу, которая к президентским выборам уже должна работать по новым правилам, и вовсе через два года. На выбор вариантов возможных перемен времени почти не осталось.

Здесь возникает вопрос: должна ли либеральная оппозиция оставаться в стороне от обсуждения возможной смены системы власти в России, оставив все на усмотрение Путина и его окружения, чтобы потом возмущаться «неожиданным» проектом, или же ей надо активно участвовать в этом процессе и предлагать обществу свои (желательно, конструктивные) варианты решений? На наш взгляд,

Могут ли в чем-то совпасть интересы Путина и либеральной интеллигенции? Могут, если перестройка системы власти будет заключаться в трансформации президентской республики в парламентско-президентскую. Со значительным усилением роли парламента и правительства и сокращением полномочий президента (который — как вариант — мог бы избираться Федеральным собранием, а не всенародно).

Путину такой переход давал бы возможность сохранить в своих руках рычаги управления страной, ведь в ближайшее время только у него есть реальный шанс стать главой сформированного парламентом правительства с широкими полномочиями.

Должны быть заинтересованы в значительном усилении роли парламента, который со временем наверняка станет независимым от ослабленного в правовом отношении президента, и либералы. Ведь это важный шаг на пути к установлению в стране институциональной демократии.

Иными словами, Путину подобного рода трансформация обеспечивала бы возможность управлять страной в течение ближайших лет (возможно, десятилетия), а

Сроки такого перехода будут определяться обстоятельствами и тем, в какой мере конструктивной и в то же время популярной будет либеральная оппозиция.

Готов ли именно к такой перестройке сам Путин? Дать положительный ответ на этот вопрос трудно, но объективно он должен быть в ней заинтересован. Во всяком случае, в путинском окружении уже открыто говорят о необходимости преодоления дисбаланса во взаимоотношениях законодательной и исполнительной ветвей власти и о большей доли «участия Государственной думы в формировании правительства» (см. статью Володина «Живая конституция развития»).

Путин не может не понимать, что, несмотря на его колоссальные старания привлечь на свою сторону большинство граждан, ему не удастся поддерживать свой образ спасителя отечества бесконечно. Ведь его, по данным опросов ФОМ, поддерживают сегодня, в первую очередь, весьма пожилые люди (81% — среди тех, кому за 65, и 60% — среди тех, кому сейчас от 55 до 64 лет). В то же время среди молодежи и людей среднего возраста тех, кто доверяет Путину, — существенно менее половины (от 18 до 24 лет — 35%, 25–34 — 40%, 35–44 — 41%, 45–54 — 44%).

Для избираемого всенародно президента это большой минус. Конечно, это уменьшает и шансы Путина долго оставаться главой правительства парламентско-президентской республики, но не так значительно — премьер-министром избираемого парламентом правительства (пусть и коалиционного) он может стать и в случае, если за его партию проголосует лишь относительное большинство избирателей. У Путина есть основания на это рассчитывать, если, конечно, он серьезно обновит свою партию. В любом случае, реально оценивая собственные шансы, Путин вполне мог бы заинтересоваться идеей перехода к парламентско-президентской форме правления.

А либералы? Готовы ли они трезво оценить сегодняшнюю реальность? В этом, к сожалению, тоже нет никакой уверенности. Сегодня их требование звучит просто: «Путин должен уйти». Позиция и впрямь совсем простая, но вряд ли ее можно назвать конструктивной. Отстранить Путина от власти оппозиция пока не в силах, а правящая элита вряд ли это допустит. Бескомпромиссное противостояние ведет к радикализации позиций сторон: Кремль проявляет по отношению к оппозиции все больше жесткости и агрессивности, оппозиция, раздраженная проявлениями агрессии со стороны власти, не желая идти на компромиссы, все чаще склоняется к решению проблем путем создания революционной ситуации. Хотя такой подход должен быть типичным, скорее, для популистов, чем для либералов. То, что популисты всегда настроены на конфликт, неудивительно. Странно, что российские либералы, категорически исключая возможность любого компромисса с Кремлем, почему-то забывают о том, что «либерализм всегда был центристской доктриной» (И. Валлерстайн), и подыгрывают популистам.

Здесь хотелось бы напомнить, что либерализм как система — это, прежде всего, реформаторство, политическое фабианство. Он нацелен на смягчение социальных конфликтов, а не на их обострение. Либерализм предлагает обществу «управляемое расширение прав, управляемое перемещение пассивных граждан в активные». Все это реально лишь при наличии готовности к компромиссам. Управляемый и постепенный процесс расширения гражданских прав возможен только при поддержке государственных структур, а потому либералам необходимо сильное государство. Конечно, не авторитарное, а демократическое, основанное на представительном правлении, разделении властей и диктате закона. Поэтому либералы должны быть кровно заинтересованы не в прямой, а именно в институциональной демократии.

Переход к парламентско-президентской форме правления в России, кстати, наверняка положительно оценят в Европе, где парламентская форма правления является доминирующей, и это, скорее всего, будет способствовать смягчению очень напряженных сегодня отношений между Западом и Востоком нашего континента.

Популизм вполне реально грозит любому государству анархией, разрушением или сведением к минимуму влияния всех структур управления (то есть так называемым «либертарианством»). Даже те популисты, что согласны терпеть государственную власть, настаивают на принятии всех важных решений при помощи прямой демократии и бесконечных референдумов, где на самые сложные вопросы есть только два ответа — «да» и «нет». С их точки зрения, улица, а не законодательные органы государства должна решать, следует ли терпеть ею же избранную власть, или уже пришла пора ее менять с помощью массовых демонстраций, беспорядков, горящих шин и коктейлей Молотова. Конечно, популистам не нужен авторитаризм, но и институциональная демократия им ни к чему. Либертарианство — это вовсе не либерализм.

Миру совсем не нужны революции и массовые беспорядки. И для России, уже настрадавшейся от революций и социальных обвалов, явно предпочтителен плавный переход от авторитаризма к либеральной институциональной демократии, который может обеспечить парламентская республика. Диалог вокруг этой проблемы мог бы принципиально изменить общественный климат в стране. Он очень важен сам по себе, независимо от того, произойдет ли в ближайшее время перестройка системы власти, или нет.

Владимир Малинович, Вячеслав Игрунов — специально для «Новой»

«Не вижу, почему это выгодно либералам»

Идею о президентско-парламентской республике анализирует профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге, политолог Григорий Голосов

— Такого понятия, как парламентско-президентская система, в общепризнанной номенклатуре нет, есть система президентско-парламентская. Любопытно, что именно она и существует в России по конституции 93-го года. В России правительство и сейчас несет двойную ответственность перед парламентом и президентом.

Конечно, усилить полномочия парламента можно, но в какой степени — мне непонятно. Если президент не будет играть никакой роли в формировании правительства, то в России будет не президентско-парламентская система, а просто парламентская система, примерно как в Германии.

Если речь идет о том, чтобы сохранить за президентом полномочия по формированию правительства, то пределов, которые определяет конституция 93-го года, вполне достаточно. Более того,

Поэтому я не вижу смысла в институциональной модификации. Не вижу также, почему это должно быть выгодно либералам. Авторитарные режимы могут существовать и в парламентской системе, ключевым фактором здесь является полный контроль правящей партии над парламентом. Если в России не изменятся политические условия и Владимир Путин действительно сохранит за собой полноту власти, то для либералов никаких хороших изменений не произойдет.

Я не думаю также, что повторение варианта с фиктивным президентом будет выгодно для самого Путина. Вполне возможно, что он присматривается к вариантам вроде казахстанского, когда параконституционными методами была сохранена власть Нурсултана Назарбаева. Возможно, что рассматриваются и другие, более сложные истории.

Общий тезис относительно институциональных модификаций состоит в том, что авторитарные режимы не сохраняются за счет изменения институционального дизайна и не трансформируются таким способом. Для изменения режима нужны политические условия, а институциональные условия приходят уже потом в соответствии с новым режимом. Если в России сохранятся условия для авторитаризма и для личной власти Владимира Путина, то далеко идущие институциональные изменения никому не нужны: ни Путину, ни оппозиции.

Известно, что в Казахстане изменения, обеспечивающие продолжение власти Назарбаева, были не на конституционном уровне, а на уровне законодательства. Изменения в законе «о Совете безопасности» фактически позволили Назарбаеву быть лидером страны. Авторитарные режимы могут [успешно] менять конституцию в процессе перехода к демократии, но это происходит под политическим давлением. При этом переход не является следствием изменения конституции, напротив конституция меняется из-за того, что давление на авторитарный режим становится слишком сильным, чтобы он мог переносить его без изменений.

Примером такой смены режима может служить процесс перехода к демократии в Чили. Там Пиночет, пытаясь сохранить власть, подготовил проект конституции, который позволял ему это сделать. Проект был вынесен на референдум, а референдум был проигран. После этого конституция Чили была модифицирована таким образом, что она действительно позволила перейти к демократии.

Однако тот проигрыш свидетельствовал о том, что у Пиночета на момент референдума уже не было контроля над системой власти, и видные политики начали склоняться к тому, что ему пора уходить. Если бы референдум был проведен на пике авторитаризма, его результат был бы иной. Стоит также отметить, что весь этот процесс носил политический характер. Институциональные моменты были важны как вехи, но не определяли его направление.

На исход влияет оппозиция. Если оппозиция способна оказывать достаточно сильное давление на режим, он идет на уступки, а если не способна, то какой тогда смысл идти? На институциональном уровне у автократов, как правило, все схвачено, они могут контролировать ситуацию в той мере, в какой она касается конструкции политической системы. Но политику они контролируют ровно в той степени, в которой располагают политическими ресурсами для этого.

Так режим менялся в Бразилии в первой половине 80-х годов, когда мощное протестное движение на улицах страны вынудило его сначала позволить провести прямые и относительно свободные мэрские выборы. Опираясь на полученные ресурсы, оппозиция добилась относительного успеха на парламентских выборах. После этого в правящей партии произошел раскол, и в Бразилии начался переход к демократии.

Другой пример — Польша, где в ходе переговоров под сильнейшим давлением «Солидарности» коммунистический режим пошел на уступки, выторговав себе возможность сохранения парламентского большинства. Однако после выборов оказалось, что популярность правящей партии настолько мала, что даже эти гарантии не сработали. При этом для такого исхода «Солидарности» потребовалось превратиться в мощнейшую политическую силу, чтобы никто из избирателей не захотел проголосовать за правящую партию.

Ответить на вопрос о том, возможен ли такой переход в России сейчас или в ближайшее время, нельзя, это не такой ответ, как на вопрос «наступит ли зима в следующем году?». Зима наступит, а будет ли сильная оппозиция — зависит от самой оппозиции. Сейчас оппозиция слабая, и это вина не только самой оппозиции, но еще и заслуга правительства, которое борется против нее настойчиво, эффективно и жестко. Но российская оппозиционная политика должна понимать, что иначе и быть не может. Все люди, которые вступают на путь борьбы за демократию, сталкиваются с серьезными препятствиями. Кто-то сдается, кто-то сходит с дистанции, а кто-то продолжает бороться и рано или поздно побеждает.

Записала Дарья Козлова, «Новая»