«За личное мужество и героизм, проявленные при организации восстания в лагере смерти Собибор, наградить орденом Мужества Фельдгендлера Леона, гражданина Республики Польша (посмертно)».

Скорее всего, Указ Президента России от 17 июля 2019 года — симметричный ответ на награждение польскими орденами россиян — узников Собибора. Пусть тут сыграли роль политические соображения, но то, как из разных стран посыпались посмертные награды на узников лагеря, обделенных ими при жизни, в принципе справедливо. Хотя бы потому, что имя Александра Печерского, награжденного за свой подвиг лишь три года назад, стало всем известно.

А вот кто такой Леон Фельдгендлер, мало кто знает. Разве что внимательный зритель фильма «Собибор» припомнит второстепенного персонажа с этим именем, до лагеря — директора рынка.

В 1939 году Лейбе (Леону) Фельдгендлеру, сыну раввина из Жулкевки, что вблизи Люблина, исполнилось 29 лет. Жизнь его была вполне благополучной — занимался коммерцией, арендовал мельницу, торговал зерном, в 25 лет завел семью, родились двое сыновей-погодков. Меж тем судьба уже шла за ними по следу, «как сумасшедший с бритвою в руке».

25 сентября 1939 года их городок заняли советские войска, вошедшие в Польшу, как было официально объявлено, чтобы «взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Белоруссии и Западной Украины». Правда, Жулкевка не относилась ни к той, ни к другой, но так уж было решено Молотовым с Риббентропом 23 августа 1939 года в Москве, при заключении знаменитого пакта.

А 29 сентября Молотов и Риббентроп подписали в Москве новый документ — Договор о дружбе и границе. По дружбе — в обмен на Люблинское и часть Варшавского воеводства — в «сферу интересов» СССР передавалась Литва.

В число населенных пунктов, отходивших Германии, вошла Жулкевка.

Погромщики-соседи мотивировали свои злодеяния «непатриотичным поведением евреев в короткий период советской оккупации». Многие жулкевские евреи и вправду приветствовали приход Красной армии. Больше двухсот молодых людей ушли вместе с отступившими советскими войсками и, возможно, избежали участи, которая ждала остальных.

Коммерсант Фельдгендлер, понятно, остался в Жулкевке, только уже не в собственном доме, а в комнатке в тесном гетто. На этот раз — в роли назначенного оккупационной властью главы жулкевского юденрата — марионеточного органа еврейского «самоуправления», созданного по приказу Гейдриха (обергруппенфюрерСС, один из инициаторов «окончательного решения еврейского вопроса». — Ред.).

Это слово — «юденрат» — я впервые услышал в 70-е годы, когда рассказы о «сотрудничестве юденратов с фашистами» стали частью «антисионистской» пропаганды, хотя никакого отношения ни к Израилю, ни к сионизму они не имели.

Занять пост в юденрате, по воспоминаниям очевидцев, Леона «просил весь город, а убедил почитаемый им отец-раввин». Кто-то же должен был заботиться о своих братьях-евреях в нечеловеческих условиях гетто. На своем посту он, как говорили, «старался помогать людям», хотя максимум, что ему, возможно, удавалось, терпя при этом неизбежные унижения, — ненадолго отсрочить очередное массовое убийство.

Вправе ли мы судить этих людей, перед которыми стоял невозможный выбор? В попытках спасти хоть какую-то часть своего народа они составляли смертные списки, а потом гибли сами, как Яков Генц из Вильнюсского гетто, спасавший молодых за счет стариков и говоривший, что ведет счет еврейской крови, а не еврейской чести. Или не составляли, как староста Барановичского гетто Овсей Изаксон, ответивший на приказ составить список смертников: «Я не Б-г, чтобы решать, кому жить, а кому умирать» — и немедленно поплатившийся за свой ответ жизнью.

Осенью 1942 года евреев Жулкевки депортировали в соседнюю Избицу, превращенную в транзитное гетто, откуда людей отправляли в лагеря смерти. Место известное — незадолго до того польское подполье организовало «экскурсию» в Избицу представителю польского правительства в изгнании Яну Карскому.

В ноябре 1942 года пришел черед Фельдгендлера. Его родителей к тому моменту уже не было на этом свете, их расстреляли за оградой разгромленного избицкого еврейского кладбища, из надгробий которого возвели стены новой тюрьмы.

В Собиборе его жена и два сына прожили два часа, как и полагалось всем туда прибывшим. За исключением тех, кого отбирали для обслуживания фабрики смерти. Сам он прошел «селекцию» благодаря тому, что уже находившийся там какое-то время двоюродный брат указал на него как на опытного плотника.

22 сентября 1943 года схожим образом остался жив Александр Печерский, он тоже выдал себя за плотника и вместе с несколькими товарищами по несчастью был отделен от двух тысяч прибывших в минском эшелоне и отправленных в газовую камеру. Такая вот рифма двух судеб.

За десять месяцев, разделивших эти два события, Фельдгендлер стал другим человеком, гибель семьи придала ему решимость. Вокруг него возникло лагерное подполье, состоявшее в основном из люблинских евреев. Его участникам ничего сделать не удалось, но, по крайней мере, они соблюдали правила конспирации. Когда сорвался план подсыпать отраву в еду эсэсовцев и были расстреляны работники столовой, ниточки к руководителям подполья не потянулись. Не выдал никого, несмотря на пытки, и голландский еврей Йозеф Джейкобс, в прошлом морской офицер, готовивший побег под руководством Фельдгендлера.

Когда в лагере появилась группа советских военнопленных, ходивших на работу строем под собственное исполнение советских песен, Леон безошибочно опознал в Печерском лидера. Поняв, что тот будет готовить побег, немедленно организовал встречу, где представился вымышленным именем (настоящее имя «Боруха» Печерский узнал лишь 20 лет спустя).

И без того до лагерников доходили слухи о скорой ликвидации Собибора — уничтожение восточноевропейского еврейства подошло к концу.

Печерский, по всей видимости, разработал план восстания не без его участия, ведь он находился в лагере всего три недели. Откуда мог возникнуть его замысел, рассчитанный на жадность эсэсовцев, кабы ему не сказали, что эсэсовцы каждые полтора месяца увозили домой в отпуск полные чемоданы одежды убитых ими евреев? Как бы он сам мог привлечь к заговору одного из капо? Другой капо, подозревавшийся в доносе на Джейкобса, был избит узниками до смерти.

Восстание было запланировано на 13 октября, а в последний момент перенесено на 14-е из-за пришедшегося на этот день праздника Йом-Кипур. Раввина в Собиборе не было, и Леон, знавший службу наизусть, провел молитву вечером в бараке, как положено. На следующий день он участвовал в одном из ключевых эпизодов восстания. Две недели подготовки и полтора часа возмездия.

«Позднее, уже после побега, я узнал, как Цибульский (советский военнопленный, входивший в «девятку» Александра Печерского. — Л.С.) со своей группой уничтожили во втором секторе четырех фашистов, — вспоминал Печерский. — Когда капо привел их во второй сектор, то Леон повел их в барак, где сортировались вещи убитых людей. Взяв из этих вещей хорошее, новое кожаное пальто, которое было заранее приготовлено, Леон пошел к одному из фашистов — унтершарфюреру Вольфу и сказал, что имеется хорошее кожаное пальто. Пока его никто не взял — пусть он пойдет и заберет.

Фельдгендлер был среди тех, кому удалось, преодолев минное поле, вырваться из Собибора. Он перезимовал на ферме вблизи Жулкевки. По некоторым сведениям, весной Леон вступил в один из еврейских партизанских отрядов и в июле 1944 года вместе с Красной армией участвовал в освобождении Люблина.

Леон снимал комнату в многоквартирном доме в люблинском Старом городе. Какое-то время там жил еще один бывший узник Собибора — Тойви Блатт, вспоминавший спустя годы о купленном тогда пистолете, дабы чувствовать себя в безопасности. Слишком многие были недовольны их появлением, никто ведь не ожидал, что кто-то из евреев вернется и предъявит права на разворованное соседями имущество. К тому же евреи охотно сотрудничали с новыми коммунистическими властями. Фельдгендлер не был исключением — входил в одну из созданных ими комиссий и в целом был настроен просоветски.

Выжившие оказались в одном доме не случайно. Созданный в Люблине Комитет еврейской помощи рекомендовал им соблюдать осторожность, не появляться на публике вместе и не разговаривать на улице на идиш.

В феврале 1945 года Леон женился на 21-летней девушке Эстер Мутерперел, с которой был знаком еще до войны, которую она пережила чудом. По ее воспоминаниям, Леон говорил ей, что не мог и вообразить в Собиборе, что когда-нибудь испытает такое счастье. Подарил обручальное кольцо, когда-то принадлежавшее мужу сестры. Он обнаружил его на собиборовском складе при сортировке вещей, оставшихся от ушедших в газовую камеру. «Я никогда с кольцом не расстанусь», — повторяла Эстер всю оставшуюся жизнь.

Счастье было недолгим. Они были вместе 5 недель и 3 дня. «2 апреля в 7 вечера я лежала на диване и читала. Раздался стук в дверь. Леон сказал: «Это они» — и пошел к двери из комнаты». Через дверь в него выстрелили.

Он стоял, внезапно побледневший, у двери, покуда Эстер не подхватила его, а когда в коридоре смолкли шаги, вывела мужа на улицу и отвезла на дрожках в больницу. Леон умер спустя три дня, за месяц до Победы. Никакого расследования не проводилось, записей в полиции не осталось, сохранился единственный документ, найденный польскими историками, — запись о его госпитализации с описанием раны.

Нападавшие, как считается, входили в антикоммунистические «Народные вооруженные силы». Есть и другие версии происшедшего — напали с целью грабежа и даже, что его убили по ошибке бандиты, приняв за другого.

Ясности нет, как нет ясности со всей его короткой и насыщенной трагедиями жизнью, на протяжении которой ему пришлось сотрудничать с палачами и наносить им удары, проявлять и трусость, и отвагу. Ясно одно — неоднозначность каждого поворота его судьбы не изменила конечного ее вектора, совпавшего со страшным предназначением остальных шести миллионов погибших.

Лев Симкин, доктор юридических наук, автор книг «Полтора часа возмездия» (2013), «Собибор/Послесловие» (2019)— специально для «Новой»