С каждым новым годом экономической стагнации потенциальные конкурентные преимущества России тают. Инвестиционный климат становится все суровее, ухудшается качество человеческого капитала, страна изолируется от внешнего мира. Ее спасительными активами остаются нефть и газ, обеспечивающие 57,8% экспорта и приносящие 45,6% поступлений в федеральный бюджет (все данные за первое полугодие 2019 г.).

Между тем состояние российской нефтяной отрасли вызывает серьезные вопросы. По итогам 2018 г. наша страна добыла 563 млн тонн нефти, заняв третье место в мире — однако за последние 30 лет объемы производства выросли менее чем на 2%, а доля России в мировой нефтедобыче сократилась с 17,8 до 12,6% (все данные — по BP Statistical Review of World Energy 2019). Текущие цены выше $60/бар позволяют сводить бюджет с рекордными профицитами (а надежды на обострение геополитической обстановки добавляют оптимизма), но их возможное падение в будущем до $40 и ниже чревато катастрофическими последствиями.

Если взглянуть на глобальную нефтедобычу последних двух десятилетий, сложно не заметить, что крупные производители разделились на два лагеря. Страны, относящиеся к первому, либо пошли по пути внедрения новейших технологий, либо стали привлекать иностранных инвесторов ради обеспечения роста добычи в условиях нарастающей конкуренции. Государства, предпочитавшие вторую модель, сосредоточились на максимальной консолидации нефтяного сектора под контролем правительства и использовании его как средства решения бюджетных проблем.

Результаты сегодня видны невооруженным глазом: добыча в США, где была запущена сланцевая рево­люция, выросла с 2000 г. на 93%; в Казахстане, в котором сектор оказался са­мым открытым на постсоветском пространстве для внешних игроков — в 2,6 раза. В Саудовской Аравии с ее доминирующей госкомпанией она выросла на 32%, в Нигерии сократилась на 6,5%, а в Венесуэле — рухнула в 2,2 раза (все данные — по BP Statistical Review of World Energy 2019). В декабре 2016 г. ОПЕК вынуждена была заключить соглашение о более жестком регу­лировании добычи — что de facto означает, что серьезных инструментов для развития отрасли у членов организации нет.

Упуская время для развития отрасли, Россия проигрывает одну из важнейших геоэкономических игр. Увеличение добычи, снижение издержек, рост конкуренции в отрасли — единственный верный путь для страны.

Проблемы России, замечу, обусловлены не естественными причинами, а системой управления отечественной нефтянкой. Имея разведанные запасы в 106,2 млрд бар, Россия потеряла 5,3% того их объема, которые она декларировала по состоянию на 2000 г. — тогда как США нарастили их за тот же период более чем вдвое (согласно BP Statistical Review of World Energy 2019). Основной причиной является практически полное вытеснение с рынка мел­ких и средних компаний, которые в большинстве развитых стран наиболее конкурентоспособны и склонны к инвестиционным рискам.

Сегодня в России зарегистрированы более 150 компаний, реально или формально ведущих добычу нефти и газа, тогда как в Соединенных Штатах — свыше девяти тысяч. При этом пять ведущих корпораций в России (Роснефть, Лукойл, Сургутнефтегаз, Газпромнефть и Татнефть) имеют 75% запасов нефти и обеспечивают 94% ее добычи, тогда как уамериканцев (ExxonMobil, Chevron, СonocoPhillips, EOG Resources и Occidental Petroleum) — соответственно 42 и 37%. Независимые производители с выручкой менее $5 млн в год обеспечивают 54% добычинефти в США и эксплуатируют 90% нефтяных скважин, в то время как возможности для работы мелких фирм в России сокращаются: мейджоры, получающие всё большие налоговые субсидии и всё более сближающиеся друг с другом по мере роста влияния на них государства, сегодня уже не обращают практически никакого внимания на небольшие месторождения, справедливо полагая, что в перспективе получат их бесплатно, когда их нынешние собственники разорятся или потеряют права на разработку из-за срыва сроков ввода их в эксплуатацию.

Между тем сегодня российская нефтяная отрасль монополизирована куда больше по добыче, чем по запасам. Под контролем более чем 130 компаний находятся тысячи нефтеносных участков с совокупными объемами извлекаемой нефти более чем в 3 млрд тонн — что приблизительно соответствует совокупным подтвержденным запасам Лукойла и Газпромнефти. В 2001 г. эти компании добывали почти 10% российской нефти, но сейчас показатель упал ниже 2%, а тренд на доминирование мейджоров не оставляет инвесторам шансов с выгодой вложить средства в развитие этих активов.

На мой взгляд, выходом могло бы стать создание в России новой нефтяной компании, способной консолидировать большую часть данных месторождений, привлечь необходимые инвестиции и технологии и составить конкуренцию нынешним лидерам. Компания могла бы быть целиком частной, с большинством акций в свободном обращении и возможностью привлекать иностранные капиталовложения — прежде всего потому, что она не контролировала бы месторождения, отнесенные правительством к категории «стратегических».

Сколь значительными могли бы быть последствия создания такой публичной компании? Чтобы их оценить, стоит вновь обратиться к опыту тех же Соединенных Штатов.

В прошлом году США добыли 5,59 млрд бар нефти, или 9,13% от общего объема запасов, зафиксированных на начало года — при этом добыча была компенсирована приростом разведанных запасов на 100% (согласно BP Sta­tistical Review of World Energy 2019). Если предположить, что гипотетическая новая компания сможет выйти на результаты втрое хуже (то есть будет добывать 3% от запасов и полностью возмещать их за счет геологоразведки) че­рез пять лет после создания, то к тому времени на нее пришлось бы 18% нынешней общероссийской добычи, и она обеспечивала бы за год прирост запасов, сопоставимый с тем, который вся российская нефтянка обеспечила за последние пятнадцать лет. Подобные показатели на фоне стагнирующей экономики были бы важным исключением из правила, демонстрирующим способность России к развитию даже в нынешних сложных условиях.

Естественно, организация столь масштабного производственного процесса обеспечила бы дополнительную занятость (которую с учетом текущих по­казателей производительности в российской нефтяной отрасли и большей сложности добычи на мелких месторождениях можно оценить в 200 тыс. человек, или 140–150% от создаваемых в российской экономике ежегодно за последние десять лет рабочих мест) и потребовала частных инвестиций в 1,5 трлн рублей (250–350 млрд рублей в год, или около 2% всех текущих инвестиций в основной капитал).

Иначе говоря, удалось бы создать серьезную «точку роста» на инвестиционной карте нынешней России.

Появление частной компании таких масштабов и эффективности стало бы событием десятилетия для отечественного фондового рынка, на который уже пятнадцать лет не выходило новых компаний энергетического сектора. Учитывая, что компания стала бы единственной крупной сырьевой корпорацией в России без контролирующего акционера и могущей быть купленной на рыночных условиях, ее оценка способна установиться на уровнях в 1,5–2 раза выше нынешних российских мейджоров (напомним: в среднем за 2018 г. p/e ratio Татнефти составлялo 8,3, Лукойла — 6,7, а Роснефти — всего 5,5 при среднем показателе для американской нефтяной отрасли в 13,5). Оживление рынка вызвало бы фронтальный рост во всех бумагах сектора, что в итоге могло привести к увеличению капитализации российского рынка на $50–70 млрд и если не вывести его из устойчивого «бокового» тренда, то хотя бы стать «стабилизатором» на случай вероятного существенного падения котировок из-за ожидающегося глобального кризиса.

Формирование нового игрока на сырьевом рынке стало бы важным собы­тием для всех участников рынка долгосрочного инвестирования: если рынок поверит в возможности новой компании, а государство воздержится от вмешательства в ее деятельность и введения новых регламентов и ограничений, ее акции и долговые бумаги могли бы открыть новые варианты выгодного размещения «длинных денег» — прежде всего частных пенсионных накоплений, да и средств Фонда национального благосостояния. Возможность от­носительно легкого привлечения денег с рынка открыла бы перед компанией возможность минимизировать дивиденды и направить максимально возможное количество средств на инвестиционные программы.

Наконец, last but not least, если исходить из пространственного расположе­ния тех относительно небольших месторождений, о которых мы сейчас ведем речь, мы увидим, что они разбросаны более чем по 40 субъектам федерации (сейчас, заметим, пять российских нефтегигантов — Роснефть, Лукойл, Газпромнефть, Сургутнефтегаз и Татнефть занимаются добычей только в 18 областях и национальных республиках).

что облегчит Центру работу с регионами и даст региональным бюджетам существенный дополнительный источник финансовых поступлений. Конечно, нельзя быть полностью уверенным в том, что строительство такой компании пойдет без проблем, что она действительно введет в действие указанное количество новых нефтяных месторождений и точно в срок при­несет ожидаемые доходы в казну (замечу, поступательный характер ее соз­дания и предполагаемое начало реальной работы и контрактных поставок через 5–6 лет не будет препятствовать России соблюдать нынешние договоренности с ОПЕК, которые пока должны рассматриваться как среднесрочные и к прекращению действия которых в конечном счете все равно следует начинать готовиться).

Однако нет сомнения в том, что сам процесс ее создания заставит российскую нефтянку существенно изменить формирующиеся ныне стратегии развития, стать более конкурентоспособной, активнее применять новые технологии — в общем, сделать всё то, что необходимо сегодня для перемещения нашей страны из группы отстающих «энергетических сверхдержав» в группу динамично развивающихся…