Лилит Саркисян: Сегодня [19 сентября] состоялось первое заседание новой Мосгордумы. Избрали председателя, и вы проголосовали за кандидатуру единоросса Алексея Шапошникова, сказав, что он «профессионал», а Елена Шувалова из КПРФ — «яркий политик», который «гарантированно завалит эту работу». Почему вы так считаете?

— Я и раньше наблюдал по трансляциям, как работает старый спикер, и я неоднократно видел, как выступает моя коллега [Шувалова]. Я их сравниваю и вижу, что здесь жесткий такой функционер, который следит за буквой и духом, а здесь — человек очень эмоциональный.

Л.С.: Это вы имеете в виду Шувалову — эмоциональный?

— Да, она очень эмоциональная. Она нормальная эмоциональная женщина, и, с моей точки зрения, не сможет быть руководителем парламента.

Арнольд Хачатуров: Вы согласны с тезисом Шапошникова о том, что городской парламент не надо политизировать?

— Смотрите, это площадка, где собрались совершенно разные люди. Даже если они все из одной партии и даже если они хорошие друзья, в какой-то момент обсуждение вопроса перерастает в гвалт, это уже миллион раз проверенный факт.

А на место нужно ставить всех без разбора. И только в этом случае можно довести эту толпень народа, которая мы и есть — мы же не притертый коллектив, а совершенно новые люди, — к конечному результату — голосованию.

Л.С.: К вам в комментарии в фейсбуке пришли сразу люди, которые сказали, что разочаровались в вас. Те, кто за вас голосовал, пишут, что вы теперь за «Единую Россию». Вы ждали такой реакции?

—Последние две недели я уже читать фейсбук не успеваю. Но если бы я читал, я бы этим людям сказал, что моя позиция — это позиция человека, который ориентирован не на эмоции, а на какую-то конкретику, на результат. Я хочу видеть, чтобы эта дума работала, а не становилась, мягко выражаясь, балаганом. Вот они разочаровались во мне, а что они от меня ожидали?

Л.С.: Они ожидали, что вы будете представлять их интересы.

—Есть люди, которые меня хорошо знают и которые голосовали именно за меня — за такого, какой я есть, со всеми моими тараканами. А есть люди, которые голосовали за меня, потому что они это делали в пику представителю «Единой России».

Вот эта вторая группа — они чего от меня ожидали, что я тут же встану на их сторону?

Я испытываю уважение к этим ребятам, испытываю к ним благодарность. Я, безусловно, буду прислушиваться к их словам, но я какой был, такой и остался.

А.Х.: Тем не менее мандат же у вас от людей, которые голосовали, условно говоря, как Навальный сказал.

— Определить долю того либо иного фактора сложно. Бросается в глаза то, что [проректор ВШЭ] Касамара, преемница [ректора ВШЭ, бывшего депутата Мосгордумы Ярослава] Кузьминова, получила на 5–6% меньше, чем ее руководитель на предыдущих выборах.

Значит, понятно, что это не есть результат «умного голосования», это есть разочарование людей в работе Кузьминова. Теперь есть порядка 20% у коммунистов, порядка 10% у «Яблока», у «Справедливой России» — все эти голоса объединились. В этом, безусловно, есть заслуга «умного голосования», о чем они сами и говорили: «Если мы сможем объединиться, мы получим результат».

Но помимо «умного голосования» есть еще и призывы моих друзей, которые очень активно, с энтузиазмом взялись за то, чтобы меня пропагандировать. Есть работа с людьми, которую я вел по разным группам и слоям населения. Сказать, что я ничего не делал, не вел агитацию — это неверно. Я не ходил по дворам, как Касамара, не вешал плакаты — это да. Это был для меня не вариант: плакаты вешать — денег не было, а собирать людей по дворам — не было ресурсов. Если бы я пришел и сказал: «Пойдемте, встречайтесь со мной», — никто бы не пришел, я для людей не представлял интереса. А административного ресурса, который бы привел этих людей в виде управы или [ГБУ] «Жилищника», у меня не было. Поэтому я не занимался тем, что мне априори ничего не дало бы.

А.Х.: Но вы согласны с тем, что решающие голоса вам пришли именно от сторонников Навального, или нет?

— Я думаю, скорее, да. Опять-таки сказать однозначно было бы неправильно. Поэтому я добавляю «скорее всего». Вот сейчас пройдет еще какое-то время, полгода-год, социологи сядут, посчитают, возможно, они выкопают фактор влияния «умного голосования», сравнивая разные голосования по разным годам. Пусть пробуют. Вот тогда можно будет говорить. А так, мне кажется, фактор «умного голосования» сыграл наибольшую роль.

Л.С. В таком случае вы должны представлять интересы тех людей, которые вас избрали?

— Я на это смотрю как на компромисс, который заключается в том, что я предложу — вот сейчас, как все более-менее устаканится, — создать что-то типа совета, площадку, куда приглашу [незарегистрированного кандидата] Илью Яшина, Касамару, [снявшегося кандидата от КПРФ Владислава] Колмогорова… Кандидатов по 45-му округу — известных, авторитетных, адекватных кандидатов. И с ними буду обсуждать текущую повестку, актуальные проблемы, слушать их мнения и учитывать их в своей работе.

А.Х.: Какой будет статус у этой площадки?

— Это будет площадка при депутате.

Л.С.: Но это кандидаты. А мы говорим об избирателях — о тех, кто пишет в фейсбуке, что вы изменили…

— Подождите, я никому ничего не обещал. Когда меня «умное голосование» выбрало, оно меня не спросило.

Не было такого. И от меня этого никто не требовал. Мы встречались с Ильей Яшиным, он не ставил передо мной таких условий.

Я какой был, такой и остался. Я сотрудничал с органами власти разными, с разными партиями, когда был муниципальным депутатом, и с этим же шел сюда, и собираюсь дальше сотрудничать со всеми, кто делает что-то полезное. Вот они сажают кусты сирени, я буду с ними сотрудничать. Делают они еще что-то полезное — буду. По конкретным делам.

А.Х.: У вас с Яшиным вообще не было никаких договоренностей?

— Спросите его лучше.

А.Х.: Вы обещали ему следовать какой-то конкретной политической линии или нет?

— Отвечаю конкретно: нет.

А.Х.: То есть он понимал, что вы можете в любой момент изменить свою позицию…

— Что значит «изменить свою позицию»?

А.Х.: Сохранить свою позицию [такой, какая она была до начала сотрудничества с Яшиным].

— Да, сохранить свою позицию. Я ее менять не собирался, никому не обещал и не планировал. У меня позиция — договориться с как можно большим количеством людей, как можно меньше скандалов, как можно больше найти точек соприкосновения разных партий, организаций.

А.Х.: Это ваша глобальная позиция в отношении политики вообще или только в отношении нынешней Мосгордумы?

— Смотрите, в России искаженная, неправильная политическая система. Объясню. В нормальных условиях каждая партия — это сборище людей с одинаковым менталитетом, интересами и ценностями.

А.Х.: Не политические институты, а какие-то сообщества со своими интересами.

— Да, сообщества. На уровне России можно выделить несколько крупнейших сообществ по фамилиям их лидеров. Я не буду их сейчас называть, но они есть. Эти сообщества не представлены в отдельных партиях, они есть в каждой из партий.

Л.С.: Вы имеете в виду каких-нибудь сталинистов, допустим…

А.Х.: Или финансово-промышленные группы — условно говоря, олигархов, силовиков…

— (Кивает.) Смотрите, лет десять назад пытались сделать партию «Правое дело». Вот это была чистой воды партия, где собираются единомышленники. Она не пошла.

Л.С.: То есть у нас нет идеологических партий?

— Нет.

Л.С.: А «Справедливая Россия»?(Яндиев не является членом партии, но пошел на выборы при ее поддержке.—Ред.)

— Нет. Это то же самое.

Они взяли и согнали крупнейших, известнейших решал, авторитетов и прочих, загнали их в партийные рамки и выставили им определенные условия нахождения в партии.

Это привело к тому, что возможности для свободного, легкого занятия коррупцией снизились. Я не говорю, что они исчезли, но стало брать-давать и даже говорить об этом тяжелее. В этом плане партия — не ее члены, а партия как институт — сыграла неплохую роль.

Л.С.: Как вы в целом относитесь к «Единой России»?

— Любите ли вы помидор? Есть — да, а так — нет.

А.Х.: Гниловатый помидор…

Л.С.: Вся кампания Навального и независимых кандидатов строилась вокруг того, что вы «за» или «против» «Единой России». Фактически они делят политиков на два клана — тех, кто «за» партию власти, и тех, кто «против». Вы можете себя причислить к кому-то?

— Продолжаю мысль. У нас партий нет, у нас есть каша, условно разбитая на несколько партий. В этом плане говорить, что либо вы «за» «Единую Россию», либо «против», неправильно. Надо говорить: вы за российскую партийную систему или против?

А.Х.: Вы против партийной системы. Дальше есть две развилки: вы либо пытаетесь ее изнутри как-то починить с помощью «теории малых дел», либо, как Навальный, пытаетесь ее раскачать и разрушить…

— Я за первое.

А.Х.: Почему?

— Потому что когда вы начинаете разрушать, раскачивать, к этому процессу радостно примешиваются все заинтересованные лица. Очень много заинтересованных лиц, назовем их условно «третья сторона».

Есть, допустим, Навальный, есть Кремль, они выясняют отношения. В какой-то момент люди, которым хочется решить какой-то вопрос по земле, по ресурсам, по предприятиям, по субсидиям, говорят: «О, какое хорошее положение дел». Звонят в регион: «Нет ли у вас бездельников, которым надо немножко денег заработать?» — «Есть». — «Ну езжайте в Москву». И все, у вас появляются на митинге провокаторы.

Но это еще легкий случай. Потому что третьей стороне будет очень интересно раскрутить ваш протест, например, до уровня стрельбы. Это им дает какие-то бонусы, это им позволяет направить усилия органов власти с того, что они делают, на что-то другое — что им хочется. Иными словами, вы (я имею в виду несистемную оппозицию) можете, сами того не подозревая, стать инструментом решения задач во взаимоотношениях вот этих группировок.

Л.С.: А что это за третья сторона в нашем контексте?

— Понятия не имею.

Л.С.: Вы верите в существование некоторых провокаторов, которые хотят мирный протест…

— Я не верю, я уверен в этом.

Л.С.: …которые хотят мирный протест превратить в вооруженное восстание с применением насилия?

— Да, ужесточить ситуацию и таким образом подорвать позиции тех или иных конкретных персонажей в органах власти.

А.Х.: Из этого следует, что протестом вообще не надо заниматься? Всегда есть риск, что придут какие-нибудь городские сумасшедшие, радикалы…

— Когда вы проводите протестные мероприятия… я не против, проводите, но надо хорошенько инструктировать людей, чтобы они не попались на провокацию. Например, если вас сотрудник полиции хватает за руку и говорит: «Пройдемте», — что надо делать?

А.Х.: Отходить?

— Надо вырвать руку, да? Категорически нет. Как только вы вырываете руку, это сопротивление полиции.

Л.С.: Мы же говорим о несогласованных мероприятиях сейчас? Протестные акции 27 июля, 3 августа?

— Если на согласованном мероприятии полицейский требует от кого-то пройти — то же самое, надо с ним пройти. Если вы идете с парнем, вашего парня схватили, а вы бросаетесь на полицейского с криком: «Отпусти, пожалуйста, я его очень люблю», — это будет незаконно.

Л.С.: Представитель власти имеет право применять силу?

— Прежде чем допускать столкновение своих сторонников с полицией, желательно изучить регламенты работы полиции и знать, с чем вы будете иметь дело. Не провоцировать полицейских.

А.Х.: Вы исходите из того, что полиция сама действует по каким-то строгим регламентам и все время их соблюдает?

— Нет, я не готов говорить сейчас о том, насколько правильно они выбирали тех или иных людей для задержания. Я не уверен, что это был правильный выбор, за это я не могу ручаться.

Есть еще яркий пример недостойного поведения. Молодая девушка держит в руках плакат, на котором нарисована кардиограмма, которая становится прямой, и там подписано: «Жду прямую линию Путина». Вот это как? Это, с моей точки зрения, есть закамуфлированный призыв к скорейшей смерти главы государства. Как, по-вашему, это законное действие, незаконное, оно корректное или некорректное?

А.Х.: Мне кажется, это более корректное действие, чем когда глава Росгвардии записывает ролик, где обещает сделать отбивную из главного оппозиционного политика.

— Его, конечно, за такой ролик надо наказать. Если бы была политическая воля и закон, наверное, его бы наказали. Но мы-то сейчас говорим не о тех, а о самих себе. И мы сами должны максимально не давать повода.

А.Х.: Не выходить на митинги?

— Нет. Выходишь на митинг — желательно, чтобы он был согласован… Даже не желательно, а надо, чтобы он был согласован.

Это абсолютно реальный сценарий, которого нельзя допустить.

Л.С.: То есть мы снова ищем провокаторов, третью сторону в этом?

— В России много групп и группировок. И в силу того, что политической системы как таковой нет, они все решают вопросы, договариваются не публично, а вне публичного пространства. И точно так же легко и непринужденно они используют силовые методы для достижения своих целей.

Л.С.: Среди фигурантов «московского дела» этим летом есть актер Павел Устинов. Остальные фигуранты действительно выходили на митинг, пусть они ничего не делали, не применяли насилия, но они были участниками политического митинга.

А Павел Устинов вышел встретиться с другом, стоял около метро. К нему подошли представители власти, задержали — Устинов вырывался. Росгвардеец, который его задерживал, повредил себе плечо. Сейчас этого молодого человека посадили на 3,5 года. Это правосудно?

— Я не знаю деталей этой истории, я не смотрел это видео.

Л.С.: Не слышали?

— Я слышал, но я не могу о нем судить. Тем более что вы сами осудили только что этого парня.

Л.С.: Я его не осудила.

— Вы в своем рассказе подали его как виноватого.

Л.С.: Почему?

— Потому что вы сказали, что он задерживал того, а этот сделал так, что он вывихнул плечо. Прослушайте запись свою.

Л.С.: Я знаю, что я сказала. Когда его задерживали, он вырывался…

— Вот, он вырывался. А это и есть сопротивление.

Л.С.: Значит, его правильно посадили на 3,5 года?

— Я не думаю, что 3,5 года за вывихнутое плечо — это соразмерное наказание.

А.Х.: Когда вы говорите, что вырываться нельзя, вы так беспокоитесь о последствиях для участников демонстраций? Или это ваша моральная оценка: сопротивляться правоохранительным органам неправильно, даже если ты ни в чем не виноват, а на тебя налетают восемь омоновцев?

—Сопротивляться — это законное право любого человека. Другое дело, когда подходит полицейский и говорит: «Пройдемте»…

А.Х.: То есть вы бы никак не отреагировали, если бы вы шли с родственником и его бы так задержали?

— Хороший вопрос. Наверное, не удержался бы.

Л.С.: Вы знакомы в целом с «московским делом», с его фигурантами, с тем, что происходило этим летом вокруг протестов?

— С фигурантами не знаком, с деталями судебных процессов не знаком, но что происходило в целом, знаю. На первом митинге был…

Л.С.: 14 июля? Когда шли до мэрии?

— Да-да. Я как раз ушел перед тем, когда, по-моему, Соболь начала ставить палатку. Вот, кстати, еще одно незаконное действие.

Л.С.: Митинг не был согласован. Это была встреча с кандидатами, они это так называли.

— Не думайте, что правоохранители дурачки, они же умеют подтекст читать. Во всех этих встречах был четкий подтекст, и он был совершенно иной, чем было озвучено на словах. Да, на первом митинге не было плакатов, не было звукоусилительной аппаратуры, и в этом плане они ничего не нарушали, за исключением одного молодого человека, который бегал в толпе с надписью на спине «Бессрочка». В контексте этого мероприятия эта надпись на спине выглядит уже провокацией.

Л.С.: Почему вы вышли на этот митинг?

— Потому что я тоже был недоволен тем, что Яшина не допустили.

Л.С.: И вы вышли протестовать, чтобы его зарегистрировали?

— Я пришел послушать, что там будут говорить. Там вот так никто же не бегал и не кричал.

Л.С.: Что вы думаете об этом мероприятии в целом?

— Смотрите, есть госаппарат. Если вы хотите, чтобы госаппарат что-то делал, с ним нужно разговаривать на понятном ему языке. Если вы проводите мероприятие под лозунгом «Допускай!», госаппарату это непонятно. Допустим, прошел митинг, по итогам глава ТИК собрала комиссию, говорит: «Товарищи, вот митинг состоялся, мы плохо поступили, давайте-ка мы сейчас переиграем и восстановим всех недопущенных. Кто «за»?» Все: «Мы «за». Проголосовали, подписали, сделали.

А что надо было вместо этого делать и как использовать этот мощный публичный ресурс? Вместо этого нужен был другой лозунг, понятный органам власти, а именно, ну как пример: «Провести заново проверку по базе данных МВД в присутствии независимых наблюдателей».

Л.С.: Они же требовали этого.

— Вот если это было бы лозунгом, то понятно. И мало того, что понятно, они это могут сделать, у них на это есть полномочия. А просто взять и «Допускай!», как требуют, ну у них нет полномочий.

Л.С.: Все лето кандидаты требовали того, о чем вы говорите: пересмотра подписей, пересчета бракованных подписей, они требовали формальных процедур в целом. На ваш взгляд, не было политической воли просто не удовлетворить это требование?

— А это опасное дело. Вот если кто-то сейчас принял бы волевое решение, это был бы плохой прецедент. У нас есть какой-то закон, хороший он, плохой ли, дурацкий ли он, позволяет ли он манипулировать, но закон есть. И что, демонстранты предлагают нарушить закон и волевым решением их допустить?

Л.С.: А вы считаете, что подписи забраковали правомерно, по закону?

— Какие-то правомерно. Вот, например, у нас были там артист Соловьев, еще ряд товарищей на Пресне, я думаю, им вполне правомерно забраковали, а кому-то неправомерно.

Я видел людей, которые говорили: «Моя подпись за… Но ее забраковали. Я лично ставил, но ее забраковали». Непонятно, что в этой ситуации делать. Потому что суд руководствуется логикой: допустим, графолог говорит, что это фальшивая подпись, а человек говорит, что нет, это моя, а вдруг за прошедшее время он передумал, или его подкупили, или еще что-то? Я думаю так: видимо, такая позиция суда. Может быть, на будущее надо видео снимать и газетку прикладывать — вот сегодня, такого-то числа я даю подпись за такого-то. В любом случае этот механизм сбора подписей и проверки нужно менять.

А.Х.: Вы считаете, что это техническая проблема? Или это мэр или кто-то еще [наверху] принял решение — вот этих людей не допускайте, придумайте какие-то причины формальные, чтобы их не допустить?

— Наверное, и то, и то. Я не знаю.

А.Х.: Но вы как депутат будете работать больше над тем, как улучшить законодательство, а не над тем, как сделать так, чтобы мэр больше не блокировал своих политических оппонентов?

— Ключевая задача депутата Мосгордумы — заниматься законотворчеством и работать с населением. Там есть несколько человек, которые явно будут этим заниматься, так что не переживайте.

Л.С.: Нынешний состав Мосгордумы легитимен? Выборы, которые прошли, были честными, предвыборная кампания, все, что к этому вело?

— Делим все на три части — выдвижение, агитация и подсчет голосов. К выдвижению есть большие вопросы, потому что массу людей не допустили. Агитация прошла в целом корректно, каких-то принципиальных жалоб не было. Подложили какому-то депутату какого-то поросенка, что ли, не знаю.

И, наконец, третий пункт — это непосредственно сам подсчет голосов. По подсчету голосов, если не брать в расчет электронное голосование и пару округов, где подозрительно долго были задержаны протоколы, то на всех остальных замечаний нет. Практически нет замечаний от наблюдателей, а наблюдателей было довольно много независимых. Поэтому, наверное, в целом легитимные выборы.

А.Х.: Это другой орган в сравнении с предыдущим созывом? Вот вы сказали, что какую линию проводили, так и будете действовать. А все остальные депутаты и вообще сам институт — насколько они изменились?

Л.С.: Все считали до этого, что это декоративный орган, совершенно несамостоятельный.

— Так оно и есть. Это болото было. То, что было в VI созыве, было чистой воды болото.

Л.С.: Дума не место для дискуссий?

— Вы меня слышите или нет?

Л.С.: Я слышу, но я не понимаю, что значит «скандалить».

— Скандалить — это значит постоянно обсуждать какие-то вопросы, вместо того чтобы заниматься их решением. Решение вопроса — это разработать текст документа, обсудить его, согласовать, принять, сделать его законом, по которому люди будут жить. А трындеть — это постоянно говорить о справедливости, об обиженных, о несчастных, но не делать этого, не писать тексты.

А.Х.: Мне кажется, проблема VI созыва была не в том, что они очень много спорили и трындели. Как раз-таки был полный консенсус.

— Они не спорили и не трындели, они были болотом.

А.Х.: Это другая крайность?

—Да, это другая крайность — полная дружба с исполнительной властью. Как бы дружить с исполнительной властью надо, но не до такой степени.

А.Х.: А сейчас что изменилось в новом созыве?

—Посмотрим. Вместо одного яркого оппозиционера теперь там их четыре-пять точно.

Л.С.: Хотелось коротко спросить про [избранного от «Справедливой России» в Мосгордуму] Александра Соловьева. Он был немножко мифическим кандидатом, скажем так.

— Он теперь возглавляет Комитет по экологии. Можете поздравить его.

Л.С.: Дело в том, что во время кампании его же никто не видел. Он исчез, и было много шуток, что он был спойлером, потому что он абсолютный тезка другого Александра Соловьева [из команды Гудкова, выдвигавшегося по тому же округу]. А вы с ним были знакомы до того, как он…

—Нет, я не был с ним знаком. Я же не член партии «Справедливая Россия».

А.Х.: Какие впечатления о нем сейчас?

— Приятный молодой человек, спокойный, вдумчивый.

Л.С.: Он, как и вы, голосовал за Шапошникова на посту председателя Думы. Это было фракционное решение?

— Нет, фракционное решение было одно, посвященное заявлению, которое сделал наш глава фракции [«Справедливой России» Михаил Тимонов] после всех этих событий.

Л.С.: Каких событий?

— Ну с задержаниями. Мы заявление подготовили.

А.Х.: С осуждением?

— Да.

Л.С.: Как вы собираетесь поддерживать политзаключенных?

— Под словом «поддерживать» вы имеете в виду моральную поддержку или…

Л.С.: Нет, скорее юридическо-правовую, наверное. Все-таки они сидят либо их могут посадить.

— На данный момент мы им оказываем моральную поддержку. О предоставлении юридической или какой-то другой организационной пока речи нет.

А.Х.: Вы работали министром экономики Ингушетии, там занимались региональными финансами — и в целом это ваша специализация как экономиста. Сейчас вы в Москве, а Москва и Ингушетия — это в плане государственных финансов разные полюса, потому что Москва — это один из самых профицитных регионов, а Ингушетия — практически самый дефицитный. Как ваш предыдущий опыт в Ингушетии повлияет на работу с московским бюджетом?

— Люди, с которыми я в интернете общался, меня спрашивали: «Зачем ты идешь в Москву, езжай к себе на родину, там иди на работу». Я им отвечаю: «Нет проблем, но начинать надо наводить порядок здесь, в Москве». Когда я в Ингушетию приехал, я-то думал, что кавказская республика, наверное, там ничего нету. А там все то же самое, что здесь, в Москве.

А.Х.: Только беднее?

— Я имею в виду не количество денег, а правила взаимоотношений должностных единиц, правила взаимоотношений институтов друг с другом.

И вот когда это будет сделано здесь, это волной пойдет туда дальше, по регионам, и там, возможно, будет исправлено.

А.Х.: Вы поэтому ушли из правительства Ингушетии или какие-то другие были причины?

—Ой, нет. На тот момент, 2012 год, это был долгий конфликт с председателем правительства.

Л.С.: В чем он заключался?

— Если совсем коротко, то, с моей точки зрения, проблема заключалась в том, что у него были свои виды на эту должность и он не оставлял надежду поставить туда своего человека. Это мое мнение субъективное.

А.Х.: То есть не по поводу экономического курса спорили?

— Ну какой там экономический курс? Вы сами подумайте, какой экономический там курс?

А.Х.: Какой-то, наверное, есть. Или никакого?

— В российских регионах нет экономического курса в принципе. Ну, может быть, за исключением некоторых самых богатых, и то нет экономического курса.

А.Х.: Наверное, экономический курс регионов состоит в том, чтобы пытаться выбить деньги из федерального бюджета, так?

— Экономический курс — это нечто глобальное, то, что развивает территории. Большинство российских регионов ограничены в возможностях своего развития и финансово, и административно. Поэтому у них возможности вести экономический какой-то курс, какую-то экономическую полноценную политику нет.

А.Х.: Из-за централизации бюджетной системы?

— Да, централизация бюджетной системы в первую очередь, и ограниченные права в области недр, лицензирования, распределения налогов.

Л.С.: В 2017 году вы стали муниципальным депутатом Пресни и там возглавляли комиссию по бюджету.

—Да.

Л.С.: Аналогичную комиссию вы хотели создать в Мосгордуме, но ее не создали.

— У них изначально не было отдельной комиссии по бюджету, у них была совместная комиссия по экономике и финансам. Это, в принципе, неправильно. А теперь они туда же еще добавили социальную политику, а слово «бюджет» вообще убрали. И получается, там, где-то вот в глубине, в недрах, спрятана эта ключевая задача парламента.

А.Х.: И что, вы можете с этим что-то сделать, у вас есть какой-то план реорганизовать [этот комитет]?

— Большинство голосов у «Единой России». Что вы можете сделать в таких условиях? Ждать, пока кто-то из депутатов «Единой России» сложит свои полномочия, желательно штук пять. Тогда замечательно, они потеряют большинство. Я вошел в бюджетную комиссию, ну в смысле по экономике и социальной сфере. Будем там мозг им выносить по мере возможности.

Л.С.: Хочу вернуться к муниципальной кампании 2017 года. Вы ведь шли при поддержке программы Дмитрия Гудкова и Максима Каца «Объединенные демократы»?

— Да.

Л.С.: Они не раз говорили, что их кампания, в отличие от «умного голосования», была сугубо политической: они поддерживали своих идейных сторонников — оппозиционные силы, социально-демократически настроенные. Вот вы себя относили когда-либо к сторонникам Дмитрия Гудкова, Максима Каца?

— Изначально меня обхаживал товарищ по фамилии Богданов. Он там собрал человек 100–150 и всем рассказывал, как легко стать муниципальным депутатом, делать ничего не надо… Потом он исчез, бросил всех этих людей и пропал. Мне попались на глаза две рекламы. Одна была реклама сайта Гудкова, вторая реклама — коммунистов. Я их обе посмотрел и увидел, что сайт Гудкова на порядок лучше, более качественный и продуманный, и позвонил по телефону. Те провели проверку идеологическую, она заключалась всего в двух вопросах, один, я точно помню, по Крыму, а второй вопрос я уже забыл про что. Но я ответил и прошел эту проверку, я так понимаю. Больше никаких вопросов они не задавали.

А.Х.: И что же вы такое по Крыму ответили?

— Я ответил, что Крым украинский. Но на самом деле там у меня были еще варианты. Варианты были, когда жители задавали вопросы. В одном случае я ответил, что Крым — крымских татар. На самом деле ответ очень глубокий, я вот чем дальше его анализирую, тем понимаю, насколько он глубокий, бомба замедленного действия.

Но, с другой стороны, вот сегодня, даже если вы станете президентом и решите его вернуть, то люди, которые там живут, — они что, игрушки, шарики, их туда-сюда вот так болтать? Для тех, кто живет в Крыму, это будет колоссальная трагедия, просто нереальная. Поэтому так делать сейчас нельзя ни в коем случае. Единственный выход из этого — долгие, нудные переговоры с Украиной о каком-то приемлемом для них решении.

Л.С.: На первом заседании Мосгордумы помимо избрания Шапошникова председателем был другой интересный сюжет. Это поправки, принятые в регламент МГД, позволяющие самовыдвиженцам создать фракцию «Единой России». Как голосовали вы?

—Я был «против».

Л.С.: Почему?

— Здрасьте, как это почему? Вот этот асфальт темный. Почему темный? Это такой же вопрос. Это неправильно. Всё, те депутаты уже ушли. Дума как институт будет существовать вне зависимости от того, кто депутат. Но люди, составлявшие фракцию, ушли, поэтому фракции нет. Правильно там другие говорили, может быть, немножко ехидно: «Давайте теперь фракцию КПСС восстановим».

Л.С.: Вы поддерживаете слова вашего коллеги Олега Шереметьева о том, что «Единая Россия» политически мертва и люди бы не избрали этих депутатов, если бы в бюллетене стояло «партия «Единая Россия»?

— Нет, конечно, нет, она еще далеко не мертва. Может, у нее какие-то части тела и омертвели, но тельце еще розовое вполне.

А.Х.: Вы говорили, что вас поддержали люди, которые служили в ВДВ. У вас есть какая-то [электоральная] база среди них?

—Да, в Сокольниках штаб ВДВ, там расположен один из полков ВДВ, где довольно много людей приписано. Я работал с разными категориями граждан и через соцсети, и непосредственно вживую, с НКО, с организациями профессиональными, в том числе с десантниками.

А.Х.: Они к вам хорошо отнеслись потому, что вы сами служили в этих войсках?

—Да.

А.Х.: А еще Валерия Касамара утверждала, что за вас голосовала мусульманская диаспора.

— С мусульманской диаспорой я принципиально никакой работы не вел. Во-первых, сама диаспора не готова к этому, а во-вторых, я не хотел ненужных разговоров на эту тему.

Но я вел работу с православной диаспорой. У меня есть ряд друзей — православных активистов, и у нас с ними были проекты в разные годы, давно мы уже дружим. Они с энтузиазмом восприняли то, что я иду в Мосгордуму, даже тогда, когда у меня шансов было меньше половины процента. Они распространяли информацию через священников, те дальше через своих ближайших сподвижников.

А.Х.: Это все довольно консервативные группы, консервативный электорат вас поддержал.

— Да. Это консервативный электорат, работая с которым ты получаешь высокий КПД.

Л.С.: Поэтому вы не потратили ни рубля на избирательную кампанию?

— Те бизнесмены, которых я знаю, отказались дать денег. Они мне объяснили, почти все одними словами, что для них инвестировать в меня неинтересно. Потому что, один говорит, ты мне денег не отобьешь, ты как депутат не можешь пробить ни госконтракт, ни земельный участок.

Л.С.: Кто был тот, кто вам скинул тысячу рублей?

— Сначала я его не узнал, а потом оказалось, что это мой коллега по факультету. Просто факультет у нас немаленький, не со всеми близко общаешься. Мы знакомы, но не так близко. Коллеги по университету говорили: «О, я знаю, у нас там в районе живет такой-то, я ему скажу», «У меня там мама живет, я ей сейчас скажу, она за тебя проголосует и полдома сагитирует». Было очень много людей, которые, к моему огромному удивлению, вписались в эту борьбу.

Л.С.: Сейчас остро звучит тема «университет вне политики», вы, наверное, слышали, что происходит в Высшей школе экономики. Вы тоже считаете, что студенты не должны быть политизированы?

Преподаватель, если он задастся целью, даже рассказывая свой предмет, за три месяца может вам вбить в голову любую мысль.

Если вы заранее знаете, что преподаватель может вас за что-то косвенное втихаря агитировать, если вы этого ожидаете, вы, скорее всего, сможете защититься. Но большинство студентов об этом не думает, поэтому они пушечное мясо.