• Рубрика: Кожа времени. Читать все материалы

1.

Сегодня индейцев в Америке примерно столько же, сколько евреев, — около шести миллионов. Первые у вторых находят немало общего, примеривая на себя судьбу после холокоста. И те, и другие справились с геноцидом и живут хоть и по-разному, да по-своему, но, даже попав в резервацию, не сразу об этом догадаешься.

Дома тут — как во всей небогатой Америке, только совсем без цветов в палисаднике, маленькая церковь, школьный стадион и рекламный щит, отчаянно призывающий к трезвости. Магазин, как сельпо, торгует необходимым, но лишь для туристов: резиновый томагавк, бумажный бубен, нейлоновое лассо, и все сделано в Китае. Зато здесь продают самые дешевые сигареты. Табак — индейское изобретение, и на территории резервации не облагается такими зверскими налогами, как в остальной Америке.

В Коннектикуте я был в большой резервации, где закон представляет не штатная, а местная полиция. Форма у них обычная, но на погонах — лисьи хвосты, тотем племени пекодов.

Отвоевав свободу от пуританской федеральной власти, индейцы используют ее для наживы, открывая на своей земле казино. Иногда это выглядит пугающе: в чистом поле (прерии) стоит бетонная коробка, ослепленная неоновыми огнями. Пестрое убежище порока собирает изголодавшихся по азарту окрестных пенсионеров, которым Лас-Вегас не по карману. Прибыль от игорного бизнеса делится на все племя поровну.

Труднее всего ее не пропить. Однажды меня занесло в индейский городок на том дальнем краю Аризоны, откуда дорога ведет лишь в Долину Смерти. Цивилизацию исчерпывали магазины с алкоголем и ломбарды с фамильной бирюзой. Правда, у наглухо заколоченного кинотеатра висела ободранная афиша, обещавшая показать оперу «Волшебная флейта», но я ее не дождался.

Других индейцев, из племени ленапи, я не застал, но мне довелось 15 лет жить возле исторического пня тюльпанового дерева. Под ним голландский негоциант Питер Менуит купил остров, который они называли Манхатта. Все, а особенно те, кто снимает здесь за бешеные деньги жилье, думают, что индейцев грубо облапошили.

К тому же, каменистая и болотистая почва острова ни на что не годилась, кроме сбора устриц, которые в изобилии жили в извилистом ручье, ставшем Бродвеем. Взамен сомнительных прав на Манхэттен индейцам досталось бесценное сокровище, служившее валютой на всем континенте. Это были стеклянные бусы, да еще венецианской выделки: красные, зеленые, голубые и многоцветные (millefiori). Таких не было ни у кого во всем Новом Свете. Честно говоря, мне индейцев легко понять, я-то помню, чем для нас были американские джинсы «Ливайс» и итальянские плащи-болоньи.

Однако для того, чтобы познакомиться с живыми индейцами, причем там, где они похожи на себя и Гойко Митича, изображавшего вождя краснокожих в гэдээровских вестернах, надо отправиться на замыкающий лето фестиваль — пау-вау.

2.

Этот индейский праздник собирает аборигенов обеих Америк. Сюда съезжаются мексиканские майя, перуанские инки, канадские кри, с которыми я не раз ловил полярных щук, северо-восточные ирокезы и юго-западные пуэбло. Выходцы из разных стран, они говорят на никак не связанных между собой наречиях, но всех объединяет язык танца, непонятный только зрителям.

Индейская пляска — молитва ногами.

Собственно, молиться можно стихами или песней (например, гимном), а если прозой, то лучше на забытом, как санскрит, языке, понятном богам, а не нам с вами. Главное — попасть в ритм. Проникнув в тело, он управляет им, помимо сознания, и будит неведомые нам самим силы, которые вводят в транс, отключают личность и замыкают волшебный круг. Наплясавшись, вакханки раздирали зубами живого оленя, а индейцы излечивали все болезни, кроме тех, что принесли белые. У меня самого, когда я слушал в машине «Весну священную», лопнула шина, да еще на мосту.

Каждый отточенный веками индейский танец — кафедральный собор, в котором совершаются таинства более древней религии, чем все наши. Вершины архаичной культуры нам трудно оценить — мы не там ищем. Ее представляют не черепки и обломки этнографических коллекций, а эфемерные обряды и церемонии, богатые наряды и маски, разрисованные лица и татуированные тела, но прежде всего — песни и пляски.

Для индейцев танец — лаборатория духа, где исследуется фундаментальный вопрос бытия — о соотношении в нем материи и сознания. С индейской точки зрения, человек — микрокосм, соответствующий макрокосму Вселенной. Меняя качества и свойства своей психики, мы воздействуем на окружающий мир.

Так вызывают дожди.

Так разгоняют тучи.

Так поддерживают космический порядок, который нуждается в нас не меньше, чем мы в нем.

Пау-вау позволяет ощутить резонанс коллективной души, стать сразу частью и целым, одним и многим, всем и никем. Для этого надо всего лишь вступить в круг. Кое-кто так и делает.

3.

Встав в круг, я старался поступать так же, как другие. Нельзя сказать, что у меня получалось ловко перебирать ногами, вовремя вскидывать руки, убедительно мотать головой и выделывать остальные па сложной и монотонной пляски. Солнце палило, пять барабанщиков выбивали хитрый звуковой узор, круг двигался, как стрелка по циферблату, — так же медленно и неуклонно, и мне казалось, что это никогда не кончится. Тем более что в шортах и сандалиях, но без бус и перьев я чувствовал себя раздетым, словно футболист на балу.

Слева от меня плясал пожилой байкер в цепях и черной коже. Сменив мустанга на «Харлей-Дэвидсон», он остался таким же кровожадным, — если прочитать надпись на его куртке справа налево: REDRUM. Справа от меня самозабвенно танцевал вождь во всем прикиде: кожаные штаны, мокасины с бубенчиками и заимствованный у орлов убор — от макушки до копчика. Стараясь ни тому, ни другому не подвернуться под ноги, я упорно выколачивал из пыли фигуры, стремясь попасть в такт. Индеец из меня получался аховый, но я не оставлял надежды понять то, что было кристально ясно для нас всех не на заре истории, а задолго до нее.

Одни на пау-вау приезжают себя показать, другие — на них посмотреть, но мне хотелось еще и приобщиться. В детстве мы все играли в индейцев, но я не перестал и когда вырос, — если вырос, конечно. Парамонов меня упорно считает чеховским мальчиком Чечевицыным, который хотел сбежать в Америку, чтобы пить джин и слушать, как «земля дрожит, когда стадо бизонов бежит через пампасы». У него это не вышло, а у меня получилось. Я терпеть не могу джин и с бизонами встречаюсь только на кухне, приготовляя из них жаркое,

Встреча с Новым Светом — центральное событие западной истории и художественного воображения. Удвоив мир, мы нашли себе реальную, а не вымышленную альтернативу, населенную аборигенами. Когда Колумб встретил их на Карибах, индейцы лежали в гамаках, курили сигары и ничего не делали, чем, в сущности, не отличались от нынешних курортников, если им посчастливилось добраться до Багамов, когда там нет урагана.

Одни видели в местных безжалостных язычников, другие — благородных дикарей, третьи, уже сегодня, — адептов экологической религии и пророков зеленой веры. И это значит, что мы все играем в индейцев каждый раз, когда сталкиваемся с вызовом принципиально другой культуры. На этом, кстати сказать, построена вся научная фантастика. Сюжет зависит от того, кто исполняет роль индейцев, — мы или пришельцы.

Бледнолицые всегда лепили себе образ индейцев, у них не спрашивая. Как тот московский профессор военных наук, с которым мне пришлось беседовать в прямом эфире:

— Россия, зная, что Америка сотворила со своими индейцами, — сказал он, — должна вооружаться до зубов, чтобы не повторить их судьбу.