Когда я впервые приехала в Беслан, мне было 22 года. Это был сентябрь 2004 года.

Вскоре после теракта «Новая» приняла решение открыть в городе корпункт для освещения хода расследования. Сняли пустую, почти без мебели однокомнатную квартиру на улице Мира, напротив рынка, взорванного за предшествоваший год, по-моему, дважды (тогда на Кавказе часто что-то взрывалось). Над столиком в коридоре, где стоял телефон, первопроходцы прикрепили бумажку с номерами такси и пекарни, где готовили осетинские пироги.

В квартире на Мира мы, корреспонденты «Новой», прожили, сменяя друг друга, ближайшие два с лишним года — то самое время, когда мучительно выходило на свет знание о том, что на самом деле случилось в бесланской школе номер один. Редакция тогда приняла удивительно мудрое, как я теперь понимаю, решение: кроме мэтров — Политковской, Горюхиной, Измайлова — в Беслане работало много молодых. Я, Лена Милашина, Юра Сафронов, Лена Рачева…

Я прилетела поздно вечером, и в школу пошла только на следующее утро. Растерзанная школа тогда еще не превратилась в казенный монумент, спортзал еще не был накрыт сверху, как подарочной коробкой, саркофагом золотистого цвета. Тогда Беслан еще открыто, с немыслимым ныне вызовом предъявлял стране и миру свою зияющую рану.

Под ногами в спортзале хрустели угли, оставшиеся после пожара. В классах, заваленных школьным барахлом — книжками, пособиями, поделками, которые еще недавно были кому-то нужны, важны, дороги, — в этих классах зияли пулеметные дыры на стенах. В коридорах стоял легкий, но не выветриваемый никакими сквозняками запах пороха и чего-то страшного. Чего-то, что с каждым днем проступало все отчетливее, хотя Беслан уже практически съехал из центральной информационной повестки:

Теперь, с расстояния своих «почти сорока», я отчетливо помню то свое удивление: да как же так? Вот эти люди, эти женщины, которые своими крепкими добрыми руками лепят для нас осетинские пироги, — вот они передали московским чиновникам тубы от огнеметов, из которых спецназ расстреливал школу, где находились их дети. Вот балкон, с которого стреляли и который обгорел даже от этой стрельбы. Вот старичок Зелим Кадиев, девяноста с хвостиком лет, — он показывает, как танк, шарашивший по школе, в суете боя помял его кирпичную сарайку. А вот и «рубашки» от танковых болванок, затоптанные могучими танковыми гусеницами в осеннюю грязь. Ну как можно по Первому каналу рассказывать про бархатный сезон в Сочи — когда тут такое?

Это была очень сильная прививка от лицемерия в профессии, и я рада, что она у меня случилась.

Я с гордостью вспоминаю, как нам, «Новой газете», Беслан тогда поверил. И продолжал верить все последующие годы. Я помню, как в каждом номере помимо историй про заложников, погибших и выживших, помимо этих моментальных слепков трагедии, позволяющих каждому попробовать примерить то, что случилось в Беслане, на себя, — мы публиковали какую-то небольшую заметку о ходе расследования, которое вели сами бесланцы. Я помню, как почему-то именно мне бесланские мужики решили отдать тубу от реактивного огнемета «Шмель», снятую с крыши 37-й пятиэтажки по Школьному переулку. Мы опубликовали фото этой тубы целиком на всю газетную обложку, крупно — серийный номер. «Огнемет. В помещении не использовать» — называлась та заметка.

Говорить, что теперь, спустя 15 лет, мы наконец-таки знаем правду про Беслан, — это несколько неловкая театральная натяжка. Потому что, по совести сказать, — ведь тот, кто хотел знать про Беслан, — давно эту возможность имеет. Имеет потому хотя бы, что много лет подряд к каждой годовщине трагедии моя коллега Лена Милашина готовила большую резюмирующую все известные нам факты публикацию. Потому, что в 2007 году Юрий Петрович Савельев, специалист в области теории взрывов, а на тот момент — депутат, участник парламентской комиссии по расследованию обстоятельств бесланской трагедии, — выпустил свое фундаментальное семитомное исследование, не оставившее камня на камне от выводов официального следствия. Потому, что на сайте «Правда Беслана» кропотливо собраны и опубликованы стенограммы со всех заседаний суда над Нурпашой Кулаевым, единственным выжившим террористом. Там про все — и про обстоятельства штурма, и про вранье официального штаба, и про то, как силовые структуры фактически открыли террористам проход в Беслан.

Потому, наконец, что потерпевшие дошли до ЕСПЧ, и уже Европейский суд признал, что российского государство нарушило право заложников на жизнь.

Но ведь мы, российское я имею в виду общество, не очень-то хотим. Беслан — далеко, и у нас сейчас, 15 лет спустя, есть, кажется, проблемы поважнее.

…В прошлом, что ли, году, когда мы в редакции собирали очередную подачу по случаю годовщины бесланской трагедии, случилось вот что. Кто-то из молодых ребят в информационной службе на сайте сделал небольшую заметку в информационную ленту. То ли где-то прошел митинг-пикет по поводу Беслана, то ли еще что-то — но меня поразила справка-напоминалка, которую наша информационная служба строго в соответствии с канонами прикрепила в конце заметки. «Напомним, — гласила эта справка, — 1 сентября 2004 года группа террористов захватила более тысячи заложников в бесланской школе № 1 и удерживала их на протяжении трех дней. В результате террористического акта погибло 333 человека из числа заложников, среди которых 186 детей».

Я прикинула, что автору этой заметки, опубликованной на сайте «Новой», примерно столько же лет, сколько было мне и многим моим коллегам, когда мы впервые прилетели в Беслан. И нет никакой его вины в том, что про Беслан он ничего не знает. Напротив: он знает ровно ту правду, которая попала в учебники истории, которую скороговоркой, в числе последних малозначительных новостей проговаривают центральные каналы каждый год 3 сентября.

Во многом именно поэтому мы и сняли наш фильм к 15-й годовщине бесланских событий. Он не только и не столько про расследование, хотя и об этом тоже. Он про то, как страна отказалась от болезненной правды — и теперь живет с тем, что из этого получилось.

Он про то, как из Беслана выросли все мы, нынешние, и наша нынешняя страна.

Смотрите и знайте.