«В отличие от Путина, в отличие от того, как он строил систему, мы с самого начала строили [пермский культурный] проект таким образом, чтобы он работал после нас», — говорил в конце 2012 года, готовясь к изгнанию из Перми, промоутер современного искусства Марат Гельман. Но вряд ли представлял, насколько окажется прав. На прошлой неделе в Перми прошли публичные слушания по вопросу строительства культурного центра иудейского движения Хабад-Любавич. Если бы у этого перфоманса был автор, ему следовало бы вручить высочайшую награду. В течение часа 30 православных активистов кричали на 15 хасидов. Так они надеялись убедить сотню неопределившихся жителей Дзержинского района, что Хабад — это политическая секта, которая пытается захватить власть в России. Корреспондент «Новой газеты» Никита Гирин побывал на слушаниях, поговорил с их участниками и рассказывает историю абсурдной склоки.

«Пусть КГБ поможет разобраться»

Вечером 12 августа у ДК железнодорожников дежурят два полицейских уазика. Двое сотрудников перед входом, две сотрудницы в фойе. Есть тут, наверное, и оперативники в штатском. Слушания по вопросу строительства хасидского культурного центра — редкая возможность поработать для бездельников из Центра «Э». Ведь что только не происходило вокруг этого проекта за последние годы. Одна «группа русской молодежи» закопала голову свиньи на месте будущей стройки. Других национал-патриотов осудили за такое объявление на подъездах: «Хабадники отличаются ненавистью к христианству и крайним презрением к нееврееям…»

Прибывающие посетители на стереотипных экстремистов, правда, не слишком похожи. Это всё больше пожилые женщины в цветастых платках, один сухой мужчина в камуфляжной куртке и казачьей шапке-кубанке, один богатырь в майке с надписью «Пересвет». Бабушки собираются у столиков регистрации, галдят. Фойе ДК начинает напоминать рынок. В углу будто специально проходит медовая ярмарка, и сильный запах меда щекочет всем носы.

В старомодный голубой зал на 100 мест набиваются человек 150. Противники культурного центра пускают по рядам свои листовки. Некоторые гости отказываются их брать: «Мы за строительство».

О проекте культурного центра рассказывает актер, музыкант, бывший капитан команды КВН «Парма» Александр Смирнов. Уже несколько лет он активно участвует в жизни хасидской общины.

— Участок, — доброжелательно начинает Смирнов, — был выделен общине более трех лет назад…

— Незаконно! — немедленно выкрикивает из зала православная активистка Нина Павлова.

Центр будет заниматься образованием, соцработой, проведением праздников и спортивных мероприятий, продолжает Смирнов. Все это будет на благотворительной основе и доступно для местных жителей наравне с членами общины. Также в планах создать здесь что-то вроде московского Еврейского музея и центра толерантности.

— Дзержинский район — это моя малая родина, — говорит другой сторонник проекта, заслуженный артист России Владимир Гинзбург, пришедший на слушания в свой день рождения.

— Пора на большую! — перебивает Нина Павлова и его. Слово за слово, и в зале уже скандируют: «Русские! Русские! Русским слово!» Рассказ председательницы ТОС «Парковый 1» о ее поездке в Норвегию, где «вообще нет слова „национальность“», православные заглушают презрительными аплодисментами.

Наконец получают слово и «русские».

— Мы, православные пермяки, уже два столетия мирно сосуществуем с традиционалистской иудейской общиной, — читает с листка Павлова. — И только появление в нулевые годы вас, секты Хабад-Любавич, вызвало серию скандалов и потрясений. [У вас есть] подпольная синагога, где вы делаете обрезания, осуществляете жестокие убийства животных, страшные слухи о которых распространяются по всей Перми.

Через две минуты, отведенные на выступление, Павловой отключают микрофон.

— Дискриминация русских и православных! Юбиляры говорят по пять минут, а русским — строго две! — возмущается главный противник Хабада, бывший замдекана географического факультета Пермского государственного университета Роман Юшков. Ему запретили преподавать в 2017 году. Тогда суд признал экстремистской запись в блоге, в которой доцент призывал не покупать продукты у азербайджанцев. Позже Юшков попал под декриминализацию. Это одно из трех его уголовных дел по 282-й.

Вот и на слушаниях один из записавшихся на выступление добровольно отдает свои две минуты лидеру протеста.

— Я не понимаю, почему никто не сказал, что мы имеем дело с хасидской сектой, управляющейся из Нью-Йорка? Это что, секрет? Почему на это все закрывают глаза? — гремит Юшков, глядя на сидящего в первом ряду раввина Залмана Дайча. Тот скрещивает руки на груди и не теряет самообладания. — Все мы знаем на примере Европы, что такое толерантность. Это однополые браки. Это иноплеменные толпы, насилующие белых женщин. Мы не хотим никакой музей толерантности на нашей территории!

— Ну хорош, давай, отдай микрофон другому, — раздраженно советует ему утомившийся дедушка, сидящий рядом со мной.

У противников Хабада остается последний козырь: выступление Татьяны Кротовой. Некоторое время женщина работала секретаршей раввина Дайча.

— Этот центр изолируют от местного населения, сто процентов, — уверена Кротова. — В 2013 году, когда хотели получить участок на Клименко, в центре города, для населения тоже вот эта фишка шла, что это якобы будет благотворительный центр. Но когда мы с раввином ходили на встречи с городским руководством, все время одна и та же тема продвигалась Залманом Дайчем: как изолировать центр от окружающих. Он хотел сразу же обнести забором, огородиться от нас, как от свиней.

По мнению Кротовой, небольшой хасидской общине не нужно четырехэтажное здание.

— Я убеждена, что цели этого строительства другие. Будет точно так же, как на Украине, — предрекает Татьяна. — Там построилась по всем городам сеть хабадских центров, и сейчас Хабад пришел к власти, потому что Зеленский — это ставленник Хабада. У нас делается то же самое. Из нас делают вторую Украину!

Такое заявление порядком напугало тех участников слушаний, которые в этот вечер с трудом оторвались от телевизора. Зашушукались, кажется, даже сторонники строительства. Возможно, они представили кавээнщика Смирнова в Кремле.

— После того как здесь открывают глаза, очень сложно понять, кем в политическом смысле является эта группа евреев, — признается бывшая начальница станции Пермь–2 Ирина Александровна, строгая бабушка с окрашенными в пурпурный оттенок кудрями. — Но я думаю, что Комитет государственной безопасности поможет нам разобраться с этой организацией, имеет она или не имеет право быть в нашем городе и творить!

Глава Дзержинского района полковник Стяжкин объявляет об окончании слушаний, а все возражения предлагает подать в письменном виде. Каждая из сторон радуется чему-то своему. Раввин Дайч обнимает детей и других членов общины. Здоровяк в майке с надписью «Пересвет» обнимает активистку Павлову. «Если бы я их не перебивала, нам бы сразу рот заткнули», — говорит она соратникам на крыльце ДК.

Я позвонил Марату Гельману и попросил его оценить слушания с художественной точки зрения. Галерист прочел эту главку репортажа, посмотрел фотографии и — отказался. «Мне кажется, все это совсем не смешно», — горько заметил он.

«Когда есть что делить, наступают разногласия»

Хабад — это акроним из слов хохма, бина и даат: мудрость, понимание, знание. Движение было основано в 1772 году в Лиозно (нынешняя Витебская область Беларуси) Шнеуром-Залманом из Ляд. Его сын Дов-Бер в 1813 году перенес центр Хабада в смоленскую деревню Любавичи, которая оставалась «резиденцией» движения до Первой мировой войны. Шестой ребе Иосеф Ицхок Шнеерсон, при котором центр Хабада переместился в Ленинград, в 1927 году был арестован и выдворен из Советского Союза. Во время Второй мировой он перебрался из Европы в Нью-Йорк. Оттуда Хабад стараниями Иосефа Ицхока (а позже его зятя, седьмого и последнего любавичского ребе Менахема-Мендла Шнеерсона) стал активно распространяться по миру.

— Хабадники — как солдатики, — говорит мне обаятельный «традиционник» Ефим Бурштейн, председатель пермского Иудейского религиозного общества. Организация занимает историческую синагогу на Екатерининской улице. — Тебе приказали сегодня ехать в Тмутаракань, схватил семью и поехал. А люди по большинству плохо разбираются, кто Хабад, кто не Хабад, — во многих городах других общин просто нет. Так они и стали развиваться. И сделали много хорошего.

В миру Бурштейн — капитан теплохода. Раньше ходил на «Метеоре» до Набережных Челнов. Когда скоростной флот «перестал быть» — пересел на прогулочную «Москву». После ушел преподавать. «Я уверен, что капитан должен был быть коммунист. Потому что иначе не совсем понятно, как заставить тебя лезть в ледяную воду и что-то там заделывать, если заплатить мне тебе нечем. А когда вы коммунисты, можно сказать: „Ну надо, понимаешь? Ну тонем же“».

Бурштейн делится со мной своим взглядом на особенности распространения любавичского хасидизма в России.

— Когда советская власть закончилась, те организации еврейские, которые сумели сохраниться, объединились в Конгресс еврейских религиозных организаций и объединений в России, КЕРООР. Его материально поддерживал Российский еврейский конгресс, РЕК. В то время РЕК возглавлял [медиамагнат Владимир] Гусинский.

— Но поесть Гусинского с учетом того, что он был главой РЕК, было не очень возможно. Что сделали тогда? Создали ФЕОР, Федерацию еврейских общин России, во главе с Берлом Лазаром. И обозначили, что это главная еврейская организация. А у Лазара другие источники финансирования: [«алмазный король», владелец Московского ювелирного завода Лев] Леваев, другие олигархи.

С тех пор в России два главных раввина: Берл Лазар и Адольф Шаевич. Их, словно чемпионов мира по боксу от разных федераций, называют «главный раввин по версии ФЕОР» и «главный раввин по версии КЕРООР». Лазара еще называют «путинским раввином».

Вот поэтому пермские «традиционники», входящие в КЕРООР, и оказались невольными тактическими союзниками местных национал-патриотов. Есть, правда, еще одна причина — идеологическая. После смерти седьмого ребе в 1994 году многие приверженцы Хабада объявили его Мессией, чего другие иудеи принять не могут. Некоторые из них, подобно православным активистам, даже называют Хабад сектой.

— У них на каждом шагу висят портреты ребе. У нас ничего такого нет. У нас сердце, так сказать, в Израиле. У них — в Бруклине, в доме, где жил этот самый ребе. Мы такое не воспринимаем, — сетует капитан-председатель. — Еще они многое делают упрощенно. Написано, что на Песах застолье должно начинаться после выхода звезд. Прямо написано, почему мы должны рассказывать о выходе из Египта ночью! А они начинают, например, на два часа раньше. А тогда, вообще-то, пост еще. Но они придумали, что так удобнее. Но удобнее вообще ничего не соблюдать, понимаешь?

Аудитория у обеих пермских общин одна и та же (около тысячи человек). Из-за этого Бурштейн опасается, что историческую синагогу ждет судьба частного магазинчика, рядом с которым построят гипермаркет. «Юшков и прочие» даже звали его выступить на слушаниях. Бурштейн отказался. «Мы стараемся не вмешиваться в ихние дела».

— Я вхожу в Межконфессиональный консультативный комитет. Звонит член комитета, лютеранин: у него прорвало трубу. Я пошел, починил, потому как я механик теплохода. Или как-то у нас денег не хватало, и митрополит нам одолжил. Потому что мы с ними не делим электорат! А когда есть что делить, наступают разногласия. Но есть и общие дела. Хабадники привозят нам мясо из Москвы. Миква (бассейн для ритуального омовения — «Новая»), наоборот, только у нас есть, они ходят к нам. А за кладбищем смотрим вместе, — миротворчески заключает Бурштейн.

Брать Путина за горло

В середине нулевых профессиональный эколог Роман Юшков был леваком и активным участником «Анархо-экологического сопротивления». Эта молодежная группа боролась с «Лукойлом», с опасной утилизацией межконтинентальных ракет вблизи Перми, захватывала чиновничьи кабинеты.

Сегодня Юшков — «человек правоконсервативных взглядов». Он утверждает (и всерьез этим обеспокоен), что на планете осталось всего 7 % людей белой расы, и восхищается многодетными русскими семьями.

— Я понял, что левизна — это наивность, инфантильность, безответственность и дружба народов за русский счет, — говорит теперь Юшков, подавая мне ложечку для смородинового варенья.

— Я со скорбью сознаю, что мне пришлось выйти из образа респектабельного заместителя декана и работать в режиме истерики, — объясняет Юшков. — Но я чувствовал искреннее возмущение, я понимал, что необходимо что-то сделать, чтобы осложнить им процедуру имитации с явным преобладанием спикеров Хабада, с издевательским двухминутным регламентом.

Прадед Юшкова Александр Генкель был одним из основателей Пермского госуниверситета. «А потом моя немецкая бабушка вышла замуж за полуеврейского дедушку. Мне досталась восьмушка, 12,5 процента. Это ерунда, это сколько у Пушкина было эфиопской крови». Кажется, этой восьмушкой Юшков аргументирует, что он не антисемит.

Роман настаивает, что основные его претензии к Хабаду вообще и проекту культурного центра в частности — юридического свойства. В соответствие с Земельным кодексом администрация предоставила общине участок кадастровой стоимостью 73 млн рублей безвозмездно для благотворительных целей. Но в общине допускают, что в культурном центре могут появиться кафе или кошерный магазин.

— А это уже коммерческая деятельность! — возмущается Юшков. — Черт подери, просто купите эту землю себе! Мы будем выглядеть дураками, если будем кричать администрации: «Не продавайте!» Но для них важно получить на халяву у гоев!

Также Юшков недоволен, что для церемонии внесения свитка Торы в Перми перекрывают центральные улицы и что на праздник Пурим хасиды устанавливают символические виселицы, а детям дают печенье в виде «ушей Амана». (Аман — это персонаж Ветхого Завета, который хотел истребить всех евреев, а в итоге сам был повешен).

— Меня коробит, что в моем городе такое происходит, — говорит Юшков. — Да, это старые еврейские традиции, но даже «традиционниками» они уже забыты.

Я спрашиваю Юшкова, стал бы он протестовать, если бы участок с такой кадастровой стоимостью бесплатно получили недобросовестные русские.

— Это мне было бы менее интересно, — признает националист, — потому что на русских набросилась бы огромная толпа либеральных журналистов, местных и из «Новой газеты». А от еврейского вопроса либеральный журналист начинает дрожать, бояться, что он сейчас что-нибудь не то скажет. А я не боюсь. Я чувствую своей миссией заполнять вот эту нишу.

Юшков доверительно рассказывает мне, что Хабад уже окружил Дональда Трампа (его дочь Иванка и ее муж, советник президента Джаред Кушнер действительно ходят в хабадскую синагогу). Да и в Кремле Берл Лазар якобы «открывает двери ногой».

— А Путин и ФСБ бессильны перед Хабадом, что ли?

— Да, — отвечает Юшков, и я начинаю переживать, что после такого заявления он получит еще одно дело, за оскорбление власти. — Геополитические позиции России слабы по сравнению с Америкой. Наш бюджет — бюджет пары штатов. Путин ничего не может с этим сделать.

— Так это конфликт не с евреями, а с Америкой?

— Можно сказать и так, но Америка — это тоже еврейский проект.

— И как же спасать Россию?

— Вот это самый больной вопрос, — отвечает Юшков с нервным смешком. — Вы видели, как мы пытались это сделать. Мы показали и Хабаду, и чиновникам, что все-таки местные, русские, православные на что-то влиять могут, хотя бы на низовом уровне. Я не сторонник цветной революции. Выходить на улицу надо, но не чтобы свергать власть, а чтобы брать ее за горло и конструктивно давить, в том числе на Путина.

— И кто-нибудь уже брал Путина за горло?

— Нет конечно. И шансы близки к нулю, — поникает националист. — Потому что русские — это наивный народ-ребенок, он ждет справедливости от царя-батюшки, не понимая, что царь настолько опутан обязательствами, хабадами, олигархами, чеченами, что без русского соучастия в давлении на него наивно рассчитывать, что он сможет о ком-то заботиться. То, что на тебя не давит, — на это невозможно опереться. Поэтому Путин опирается на Хабад и на чеченов.

Довольный подысканной метафорой, Юшков гостеприимно подвигает баночку варенья ближе ко мне.

Это не Пермь

«У нас говорят так: если человек тебя обижает и ты ему не отвечаешь — это будет самое лучшее искупление грехов», — рассказывает раввин хасидской общины Залман Дайч по телефону заместительнице мэра Перми Лидии Королевой. Ее звонок прервал нашу беседу.

С раввином Дайчем я пытался встретиться еще до слушаний. «Хоть раз, — думал я, — воспользуюсь «патриотическим» мифом, что «Новая газета» — это еврейский боевой листок». Но секретарша раввина на мою просьбу об интервью только поджала губы и замотала головой. А сам Дайч, заметивший меня в открытую дверь, испуганно посмотрел на протянутую ему руку и затараторил: «Нет, нет, я очень занят, нет».

Через пару дней после слушаний передо мной сидит другой Залман Дайч — жизнерадостный, подвижный господин с сединой в бороде. Он извиняется за первую встречу: «Мы в тот момент как раз поняли, что провокаторы будут срывать слушания, и я отговаривал членов общины туда идти».

Перед беседой раввин ставит условие: говорить только о «позитиве». Но сам начинает с неприятного.

—На слушаниях были мои дети. Я мужчина, я не плачу. Но если бы я был женщиной, я бы сейчас плакал, — говорит Дайч, и у него вправду дрожит голос. — Дочка потом спросила: «Папа, а как ты держался?» Мы не ожидали [таких слов про себя]. Мы живем здесь 18 лет и никогда ничего не боялись. Мы гуляем по набережной и не прячем, что мы евреи, разговариваем на иврите. Вот это Пермь. А эти 30 человек — это не Пермь. Они пытаются показать город в другом свете. Я надеюсь, что вы сможете показать город, как он есть на самом деле.

Раввин уверен, что общине удалось донести цели строительства до главной аудитории — жителей Дзержинского района.

— Поверьте мне, [государственные органы] о нас давно всё знают. Вы думаете, нам бы дали участок без того, чтобы узнать, кто мы такие? — поднимает брови раввин Дайч. — Не в России.

Залман Дайч — шестой из десяти детей. В 35 из 124 поколений его предки были раввинами. В Пермь израильтянин приехал по предложению Берла Лазара в 25 лет, сразу после свадьбы. Его брат Шломо Дайч к тому времени уже несколько лет был раввином в Самаре.

— Мы переехали летом 2001 года. Я даже не знал языка, но мотивация была такая огромная, что уже следующей весной я провел Песах полностью на русском. Не понимаю, как я это сделал, — вспоминает раввин.

Мы разговариваем в существующем общинном центре на улице 25 Октября. Центр расположен в здании бывшей типографии. Оно принадлежит Льву Леваеву.

— Не проще было, учитывая все происходящее, выкупить это здание? — спрашиваю я раввина.

— Может быть, и проще, — соглашается Дайч. — Этот вопрос у нас возникал. Но мой подход такой, что надо смотреть, что ты хочешь на самом деле. 97 процентов нашей работы — это образовательная и культурная деятельность, а не религиозная. У нас тут школа, детский сад, программы для младенцев и родителей, для пожилых. Их сложно качественно развивать, пока мы находимся в этом помещении. Если вы хотите делать хороший социальный объект, нужен сквер рядом. Тут все окна выходят на дорогу, шумно. Мы же делаем не для сегодня, а вперед на 30 лет, а то и на 100.

От плана строить вторую синагогу (с такой идеей община выходила на слушания в 2013 году) Дайч отказался.

— У нас есть синагога в Перми. И я считаю, что люди, которые там работают, работают хорошо. Просто раньше у нас не было понимания, что людей, которым нужны постоянные религиозные активности, в Перми не так много. А вот в национальной культуре очень большая потребность.

В подтверждение раввин рассказывает, что в этом году община участвовала в «Ночи музеев», и посетители (они были разных национальностей) не уходили из центра до половины третьего. «Я молился: пожалуйста, пусть приходят хотя бы 50 человек. Пришли больше 300. И потом остались общаться, спрашивали, будут ли у нас еще подобные акции. Поэтому [в новом здании] обязательно должно быть что-то типа центра толерантности для горожан, которые хотят знать, что такое еврейский народ, который живет в Перми больше 200 лет».

Раввин подчеркивает: если раньше с помощью нового культурного центра община планировала развивать себя саму, то теперь акцент сделают еще и на развитии микрорайона.

— Поскольку там, где нам выделили участок, недостаточно социальной инфраструктуры, мы обязательно будем ей заниматься, мы по-другому просто не сможем вести себя, — дает слово Дайч. — Мы будем думать, что нужно именно жителям этого микрорайона. Это смешно и неправильно, если еврей будет ехать сюда с другого конца города, а человек, который живет через дорогу, не сможет найти себе занятие у нас.

Дайч обещает, что пользоваться спортзалом и помещениями центра смогут все. «Насколько это будет совсем бесплатно или по себестоимости — вопрос, но мы не будем зарабатывать за счет людей, это сто процентов. Благотворительность — это не когда люди используют организацию, куда они ходят. Получить — да. Использовать — нет. Этому мы тоже учим».

— Вот раз в год нужно делать собрание ТСЖ, — приводит пример Дайч. — В новых домах есть какие-то фойе, в старых — нет. Раньше люди могли собираться в школах, сейчас с этим строго.

Я уточняю у раввина, может ли все-таки в будущем центре появиться кафе.

— Только если это допускает закон, — отвечает Дайч.

— Ни о каких кафе, магазинах речи быть не может, — объясняет мне начальница департамента земельных отношений администрации Перми Ольга Немирова. — Внутреннее наполнение центра должно оставаться в рамках благотворительного назначения.

Чиновница была ведущей на слушаниях и о своем отношении к происходившему там говорит однозначно.

— Я тоже нерусская, например, я мордовка. И мне вот, знаете, слышать слова, которые скандировались: «Русские, русские!» — мне что, нужно было встать и уйти? Так нельзя. Мы уже одну страну потеряли, которая скачет и кричит лозунги. Было ощущение, что [православные активисты] подготовку там же проходили, — делает неожиданный вывод Немирова, и я окончательно запутываюсь, кто и по версии какой федерации во всем виноват.

Городская администрация примет решение по проекту в ближайшие недели.