20 июля я приехал на митинг в поддержку независимых депутатов и медленно шел по широкой улице в сторону сцены, рассматривая лица, флаги, плакаты и майки. Народу было еще не очень много. Впереди замелькала одна, красная. Что-то такое было в этом ярком, сильном, интенсивном цвете, что заставило меня ускорить шаги. Я приблизился и увидел золотую надпись на спине: «Forza, Massimo!»

Это был высокий парень в красной майке, на груди у которого был профиль Массимо Карреры в лавровом венке. Да, знакомый профиль, нос с горбинкой, сочетание интеллигентности и воли, и то выражение напряженной тревоги, с которым он смотрел за игрой «Спартака», стоя на бровке. Лавровый венок придавал его гордому профилю какие-то совсем не футбольные, исторические черты, словно этот защитник и тренер был современником Спартака и Цицерона.

Странно было видеть Массимо Карреру вблизи Садового кольца, в ослепительном свете июля, среди веселых, легких и готовых протестовать москвичей — Массимо Карреру, изгнанного из «Спартака» и покинувшего Россию, но оставшегося здесь, в нашей памяти, в нашем сознании, в наших чувствах.

— Вот за него я бы проголосовал! — сказал я парню.

— Я тоже! — засмеялся он и подал мне руку.

Посредине улицы Маши Порываевой, в гуле и шуме уже начинающегося митинга, мы обменялись рукопожатиями, разошлись и больше не встречались.

И эта случайная встреча была для меня как знак, подтверждающий то, что я знал и чувствовал: Массимо Каррера по-прежнему здесь. Он уехал, вернулся в свой родной Бергамо, так и не получил до сих пор новой работы, но при всем этом остался здесь своей прекрасной историей и своей правотой.

Во всем он оказался прав, во всем, что делал и говорил.

Он убрал из состава Глушакова — и те, кто принял команду после него, тоже убрали Глушакова.

Он сделал капитаном Джикию — и Джикия стал бесспорным капитаном «Спартака», когда Карреры уже не было в «Спартаке».

Он понял, что нужно вводить в игру молодых, — и при нем заиграли Рассказов, Игнатов, Тимофеев, Максименко.

Он посадил на лавку Ханни, за что его критиковали, — но когда Ханни получил свой шанс, все поняли, что Каррера был прав.

Он понял, что нужна перестройка команды, и начал эту перестройку. Те, кто пришел ему на смену, поставили тот же диагноз и пошли тем же путем — они тоже начали перестройку, которая разворачивается на наших глазах. До свидания, Фернандо, прощай, Луис Адриано, доброго пути неизвестно куда, безотказный, умелый, терпеливый индеец Мельгарехо! И здравствуй, Шюррле. Но мне почему-то скучно на это смотреть.

Что же вы продали лучшего игрока Карреры, Промеса, и никого не купили ему взамен, а сейчас покупаете и Шюррле, и Ларссона, и Тила?

После Карреры я смотрю на игру «Спартака» вполглаза и с легкой иронией, а может быть, с обидой. Мне не дали досмотреть историю Массимо Карреры до конца, не дали ему прожить то, что он мог и хотел прожить, а мне не дали быть зрителем и соучастником этой сказки. Дураки, какую же пьесу вы испортили!

В мутноватой чехарде нашего футбола Каррера стоял высоко. Два года и два месяца он был во главе самого популярного клуба страны и не сделал ни одного фальшивого жеста, не сказал ни одного глупого или лживого слова. Он ни разу не упрекнул судей, ни разу не свалил вину на игроков, ни разу не изменил себе, своей чести и благородству. В строгом костюме, в белоснежной рубашке и при красном галстуке — итальянский джентльмен и спартаковец одновременно, — он стоял на бровке, и тысячи, десятки тысяч взглядов были прикованы к нему: Forza, Massimo! В его облике и поведении было достоинство, которое невозможно сыграть или симулировать. Он и был таким.

Бывают люди, которые слишком хороши для бизнеса. Бизнес их не выносит. Бизнес привычно крутит свои дела, выдвигает потайные ящики столов, нажимает тут, говорит за спиной там — и с недоумением смотрит на человека, к которому грязь не липнет. Что-то с ним не так, с этим человеком! Упрекнуть его не в чем, но лучше его убрать, потому что в его характере и поведении есть что-то, противоречащее их манере делать дела, их ухваткам, их способу жизни.

Каррера, уходя, всех поблагодарил. В том числе тех, кто убрал его и кто не дал ему воплотиться до конца, прожить свою историю до конца. А это ведь и есть для человека самое ценное.

Эти люди, при всех своих миллиардах, не знают самых простых вещей. Ресурс команды — не игроки. В наше время игроки продаются и покупаются пачками, и это, в конце концов, перестает быть интересным. Ресурс — это любовь. Интересно только возвращение любви в профессиональный и сильно потертый мир большого футбола. Каррера вернул «Спартаку» любовь, вернул после долгих лет страданий, раздражений, чепухи, чехарды, глупостей и уныния.

В футболе важны очки, а интересен миф. Не у всех команд есть миф. Сотни команд рубятся и сражаются без всякого мифа. Это делает их ущербными. Миф — это ценность жизни, это драгоценность клуба. Каррера, принявший вызов судьбы, вставший у руля клуба в момент очередного краха, добавил свой миф к историческим мифам «Спартака». Это был миф о гордом человеке, всю жизнь бывшем на вторых ролях — и получившем шанс в возрасте пятидесяти лет. Это был сюжет об иностранце, который постигает новую для себя и очень непростую страну и обретает себя в красно-белых цветах клуба. Это был сюжет о восхождении человека. Этот миф нужно было беречь, потому что он привлекал людей, давал им счастье сопереживания, восторг сочувствия.

Там купить, здесь продать. Там выгода, тут прибыль. Одних продадим, других купим. Никому ничего объяснять не будем, будем крутить дела, как хотим и как умеем. А умеем плохо. Но ваше дело — болеть.

Очень трудно Кононову на этом месте. Очень трудно, потому что Каррера задал человеческий масштаб. Если стоишь на бровке, становишься виден весь, как насквозь просвеченный. И никакие демонстративные припадания к святыням не помогут, так же как обещания забеганий и стеночек. У Карреры не было стеночек, но у него и его команды в чемпионский год была страсть и ярость. Это нельзя забыть. Это и есть — красное и белое.

Надо быть щедрым, надо быть мудрым. Надо было увидеть и понять, что у молодого тренера Карреры могут быть ошибки и падения — и верить ему, и дать ему время подняться и исправить. Он мог бы возродить и восстановить «Спартак», он мог бы быть для «Спартака» тем же, чем стал Арсен Венгер для «Арсенала» — историей на годы. И мы следили бы за этой историей и сопереживали бы ей. Но для этого у тех, кто облепил красно-белую форму своими логотипами, не хватило щедрости и мудрости.

Я столько лет и десятилетий болею за «Спартак», что он для меня уже давно не нынешняя команда, а вневременное собрание героев. Для кого-то Гиля — это нынешний локомотивовский Гильерме, а для меня это маленький спартаковец Галимзян Хусаинов, душной августовской ночью 1965 года в Лужниках поцеловавший Кубок страны после двух изнурительных матчей с минским «Динамо». Для кого-то Черенков — это великое прошлое, а я помню Папаева. Кто-то восхищается Зобниным, но я-то помню Нетто. И Каррера для меня — он в этом собрании героев. Итальянец с душой спартаковца. Тренер с оборванной историей. Человек, вдохнувший жизнь в мертвую душу команды.