Пять лет назад волна «импортозамещения» накрыла российскую экономическую действительность так же стремительно, как поток нефтедолларов из-за рубежа — десятилетием ранее. Призывы «переходить на отечественное» из блажи отдельных чиновников и лоббистов превратились в официальную идеологию развития в условиях осажденной крепости. Правительство представило обществу простой и привлекательный рецепт, как сделать из международной изоляции России источник экономического процветания.
Можно ли по прошествии этих лет сказать, что импортозамещение «сработало»? Технически — да, но это не заслуга стратегов из Кремля, а простая экономическая закономерность. Ограничьте импорт, раздайте лояльным компаниям субсидии, потребуйте от госкорпораций развивать «высокие технологии» — и вы, так или иначе, получите рост производства самой разной отечественной продукции, от сыров с плесенью до инсулина и программного обеспечения.
В тех товарных нишах, где не было непреодолимых технологических и финансовых барьеров, российские производители ожидаемо потеснили зарубежных конкурентов (другое дело, что прирост производства оказался значительно ниже, чем сокращение импорта, то есть общее потребление в минусе).
При этом большинство отраслей российской экономики по-прежнему критически зависят от зарубежных поставщиков, особенно во всем, что касается оборудования и инновационных разработок.
Доля предприятий, закупающих отечественное оборудование вместо западного, устойчиво снижается и уже вернулась к значениям пятилетней давности. Но для чиновничьих KPI эти детали не столь важны, если на конечном товаре есть отметка «сделано в России».
В индустриях, где наращивание отечественного производства действительно произошло — например, в сельском хозяйстве, где удалось заместить около 2/3 продуктов, — за него рублем заплатило население. Не секрет, что российские товары часто уступают импорту и по качеству, и по цене. Так, по оценкам ОЭСР, в 2014–2016 годах россияне переплачивали за российскую сельхозпродукцию 10% по сравнению с ценами на внешних рынках.
Рост цен на продовольствие стал одним из основных последствий продовольственных контрсанкций, введенных в 2014 году против западных стран. Причем, вопреки распространенному мнению, российское эмбарго больше всего ударило не по ценителям пармезана, а по наиболее бедным слоям населения, которые тратят больше половины своего бюджета на продукты питания. Рост цен распространился даже на не попавшие под запрет продукты с длительной историей производства в России: пшеничная мука с 2013 года подорожала на 25%, макароны — на 34%, подсолнечное масло — на 35% (данные KPMG).
Судя по российской санкционной политике и доктрине продовольственной безопасности, власти не слишком озабочены доступностью продуктов для малообеспеченного населения — все силы брошены на обеспечение роста производственных показателей и создание «тепличных» условий для российского бизнеса. Однако в последние пару лет экономическая атмосфера в стране перестала соответствовать тому пылу, с которым раньше рекламировался переход на все отечественное. После пенсионной реформы, повышения НДС и пятилетнего падения реальных доходов населения к правительству начало приходить осознание того, что потребитель не готов перманентно скидываться на поддержку отечественных производителей.
Импортозамещение не только продолжает душить потребление (им уже давно решено пожертвовать в пользу так называемой инвестиционной модели роста), но и не позволяет хоть сколько-нибудь значимыми темпами наращивать ВВП. Все это подталкивает архитекторов российской экономической политики к тому, чтобы объявить новым приоритетом не запрет импорта, а наращивание экспорта — по модели «азиатских тигров» и других стран, осуществивших «экономическое чудо» во второй половине прошлого века.
Проблема в том, что курс на создание конкурентоспособной и высокотехнологичной экспортной продукции абсолютно несовместим с импортозамещением в его нынешнем российском изводе, заточенном на перераспределение ресурсов в пользу неэффективных компаний, работающих к тому же в «простых» отраслях экономики.
В результате правительство оказалось перед развилкой. От кормушки торгового протекционизма отказаться очень сложно. Секрет устойчивости этой политики в ее лоббистском потенциале:
потери каждого отдельного потребителя относительно малы, но, помноженные на десятки миллионов покупателей, они составляют очень солидный выигрыш,
который достается узкой группе влиятельных производителей.
Вместе с тем отчетливо ощущается, что на уровне политической риторики лозунг импортозамещения дискредитирован и вызывает у многих людей лишь понимающую ухмылку. Симптоматично недавнее предложение Роспотребнадзора, поддержанное вице-премьером и куратором АПК Алексеем Гордеевым, прекратить демонстративно давить санкционную продукцию и найти ей более полезное применение (раздавать малоимущим, использовать в биоэнергетике или пищевой промышленности).
Около 30 тысяч тонн уничтоженной за 4 года под гусеницами тяжелой техники еды успели стать главным символом импортозамещения — политически мотивированной, бессмысленной и беспощадной борьбы со всем западным в ущерб интересам собственного населения. Но сегодня хлеб снова становится важнее зрелищ, даже если это «вражеская» чиабатта.
