1915–1917. «Голубые роги» до революции

«Голубые роги». Так называлась литературная группа грузинских поэтов-символистов, возникшая в 1915 году в Кутаиси, откуда родом было большинство ее основателей. Что-то было особенное, знать, в этом городе, коль скоро из его окрестностей родом и Маяковский!

Инициатором выступил вернувшийся из Парижа Паоло Яшвили — поэт и издатель журнала «Циспери канцеби» («Голубые роги», 1916–1918). В первом номере вышел написанный им манифест группы («Первословие») — в меру эпатажный, как и полагается быть манифестам.

У журнала, собственно, и позаимствовано название группы. Этимология тут прозрачна: прилагательное «голубой» — традиционный цвет романтической поэзии (ср. «Голубой цветок» Новалиса или «Цвет небесный, синий цвет…» Бараташвили), а существительное «роги» — традиционный атрибут грузинского застолья, символ единения в радости и веселье, артистической свободы и творческого самовыражения, императивной богемности, если хотите.

В число основателей и лидеров «Голубых рогов», кроме Яшвили, входили Тициан Табидзе, Николоз Мицишвили, Григол Робакидзе, Валериан Гаприндашвили и Колау Надирадзе. Среди участников — Серго Давидович Клдиашвили, Сандро Цирекидзе, Ражден Гветадзе, Али Арсенишвили, Гион Саганели (Георгий Антонович Саганелидзе), Шалва Кармели (Гогиашвили), Шалва Апхаидзе, Лели Джапаридзе и Иванэ Кипиани. Всем было лет по 25–30, а самый старший, 40-летний Григол Робакидзе, — ментор и непререкаемый авторитет.

Как бы то ни было, но серьезно модернизировав грузинский стих, введя в него новые формы и рифмы, голубороговцы во многом определили пути всей грузинской лирики не только в свои расцветные 1915–1930 гг., но и в целом.

1918–1921. «Голубые роги» и меньшевики

26 мая 1918 года родилась Грузинская демократическая республика, у руля которой встали правые социал-демократы, сиречь меньшевики.

Спустя примерно год — весной 1919 года — почти все голубороговцы переехали в Тифлис.

Поэты с таким культурным бэкграундом были любезны просвещенным меньшевикам, и впрямь еще интересовавшимся стихами и отождествлявшим себя с геополитически давидовой миссией защиты культуры от разыгравшейся дикости всех голиафов-соседей. Но и меньшевики с их сладким застольным лицемерием, пикейным красноречием и самоуверенной иллюзией про заграницу, которая «нам поможет» (как же!), были, в свою очередь, не менее любезны поэтам.

И те и другие входили в элиту нации и признавали это друг за другом. Отсюда же, кстати, и та простота, с которой голубороговцы, выручая Мандельштама в Батуме, входили в самые высокие батумские кабинеты в сентябре 1920 года.

Третьестепенная, но интересная деталь: при меньшевиках вино в Грузии, а отчасти и закуска были в особенном изобилии и особенно дешевы, что объяснялось практически полной блокировкой традиционных рынков сбыта из-за Гражданской войны.

Что ж, неудивительно, что наголодавшиеся в Крыму поэты (к Мандельштаму в Тифлисе присоединился еще Эренбург) лучше всего запомнили то, как и чем их в Грузии кормили и поили. Отсюда — та особенная духанная атмосфера гостеприимства и тот благодарно-восхищенный мандельштамовский поэтический отклик на щедрый на застолья грузинский месяц: «Мне Тифлис горбатый снится,/Сазандарей стон звенит,/На мосту народ толпится,/Вся ковровая столица,/А внизу Кура шумит…»

У стихотворения нет личного посвящения, но, по сути, оно обращено к Тициану и Паоло. Голубороговцы сознательно подхватили и многократно усилили традицию грузинского гостеприимства по отношению к русским поэтам, идущую еще от Александра Чавчавадзе (1786–1846) — поэта, князя и тестя Грибоедова, в 1829 году привечавшего в Тифлисе Пушкина.

1921–1937. «Голубые роги» и большевики

…Ласковым сентябрем 1920 года Грузия и голубороговцы не просто выручили и отогрели русского собрата-поэта Мандельштама, но и посеяли в нем семена очарования и любви, побудившие устремиться сюда же, в Грузию, еще раз и в 21-м году. Первое посещение послужило — и превосходной! — загрунтовкой ко второму. И как только представилась возможность оказаться в Грузии, Мандельштам уже долго не размышлял.

…Во второй раз он приехал в Тифлис с востока — из Москвы через Ростов, Кисловодск и Баку.

И вот 1921 год, начало июля, вот и снова Тифлис…

Но до чего же на этот раз все было иначе!

Во-первых, совершенно иной статус путешествия: годом раньше — короткий гостевой транзит, теперь же — попытка укорениться в чужой, говорящей на своем языке стране, с иными культурными кодами и традициями.

Во-вторых, совершенно другой Мандельштам: повзрослевший, женатый.

И в-третьих, совершенно другая Грузия — униженная, погрустневшая, взятая в большевистский зажим.

И голубороговцы первыми совершили кульбит и вышли приветствовать грузинских большевиков, как прежде привечали грузинских меньшевиков.

Двигал голубороговцами не столько саламандровый конформизм, сколько инстинктивное стремление всегда быть на плаву, всегда, при любой власти, ощущать себя своими среди своих. Не менее важным было их своеобразное мессианство — ощущение своего направления как миссии и своего лидерства как призвания.

Возможно, им с их жизнелюбием казалось, что большевизация — пустяки, что-то вроде простуды или прыща, а в творческом отношении — лишь перевод стрелок эстетического барометра с символизма на футуризм. Что было им совершенно несложно, ибо все внешние проявления футуризма — эпатажность и акционизм, например, — им и так всегда импонировали.

Предложение голубороговцами своих услуг было замечено и оценено: их пропуск в элиту был продлен и даже расширен. Именно при большевиках определилась их доминирующая роль в общегрузинском литературном процессе, если понимать под ним не только творческие, но и организационные достижения (командные посты в писательских, издательских и даже властных структурах). Впрочем, запас прочности был не таким уж и большим — неполный десяток лет до первых стихов о социалистическом строительстве и десятка полтора с небольшим — до первых пуль.

Но именно они, голубороговцы, инициировали весной 1921 года национализацию бывшего особняка миллионеров Сараджева-Хоштарии на Сергиевской (совр. Мачабели), 13. Они превратили его во Дворец искусств с передачей в пользование обновленному Союзу грузинских писателей, в котором сами же прочно и доминировали.

До второй половины 1920-х гг. голубороговцы еще как-то автономничали, но потом, под давлением советской власти, постепенно перестраивались на нехитрые установки реалистического искусства. А реализм в грузинском изводе рифмовался с бездарностью и вызывал только изжогу с отрыжкой, но границу с Халдеей уже наглухо перекрыли — и спрятаться стало невозможно.

Как литературное объединение «Голубые роги» самораспустились еще в 1931 году, что совпало — случайно ли? — с эмиграцией Григола Робакидзе в Германию. Сбросив символистскую кожу, голубороговцы продолжали чувствовать себя комфортно во всех президиумах и на всех трибунах. Но конец уже вызревал: как группа единомышленников они просуществовали еще несколько лет, до Большого террора, по-прежнему определяя собой лучшие достижения грузинской поэзии.

1937. Три пули и одна могила

В октябре-декабре 1937 года Большой террор утащил в бездну троих из них: Мицишвили и Табидзе были расстреляны, а Яшвили, не дожидаясь ареста, сам выстрелил себе в рот.

«Вай мэ, батоно!..» Словно дети, радовались они тогда, в феврале 1921 года, и, как дети, не понимали и не чуяли, какой троянец пожаловал с севера и каких жертв он еще от них стребует!

Никакому Калигуле не приходило до Берии в голову стравливать поэтов друг с другом, а в особенности эту пару — не то Тициан да Паоло, не то Паоло да Тициан!

— Эй, Павле, поди сюда! Напиши-ка на Титэ, разоблачи-ка врага, предай-ка друга — а мы тебя, честное палаческое, не посадим!

В ответ — выстрел дробью из стволов охотничьего ружья: улизнул, гад!

— Эй, Титэ, поговори-ка с женой, она у тебя умная женщина, — напиши-ка на Павле, все равно он уже на кладбище!

В ответ — тишина и другой выстрел: уже в Метехском замке-застенке!..

…Первая пуля досталась Николозу Мицишвили.

2 июня 1937 года он был арестован 4-м отделом УГБ НКВД Груз. ССР в своем рабочем кабинете в издательстве «Заря Востока». Следствие вели майор гб Кобулов, лейтенант гб Савицкий и младший лейтенант гб Кримян — сыгранное трио бериевцев-садистов. 14 июня все трое допрашивали Николоза и, судя по подписанному им на допросе, били крепко. 2 июля 1937 года Мицишвили был осужден Военным трибуналом по статьям 58-1-а, 58-6, 58-7, 58-8, 58-10, 58-11 УК ГССР. Расстрелян — с необычной отсрочкой: 13 июля. Реабилитирован 28 апреля 1956 года.

…Вторая пуля сразила Паоло Яшвили.

22 июля — вместе с женой и дочкой — он собрался переехать в свою имеретинскую деревню, причем не на месяц-другой, а на годик-другой. Но 21 июля 1937 года его вызвал к себе Берия, показал ему выбитые подручными садистами «показания» Мицишвили и чьи-то еще якобы с речами Тициана и «посоветовал» написать статью-разоблачение Табидзе как врага народа.

Назавтра Паоло застрелился из своего фирменного охотничьего ружья марки «Лебо» — выйдя из зала во время очередного погромного собрания в Союзе писателей Грузии, посвященного политической бдительности и чьей-то проработке.

Тем самым он избавил себя от допросов с пристрастием и расстрела, а свою семью — от репрессий за родство с собой.

Но не избавил от обыска. Уходя на собрание в Союз писателей — назначенное, по обыкновению, на 10 вечера, — Паоло обещал вернуться к 11 часам. Тамара же с 13-летней Медеей в тот вечер отправились к бабушке, у которой из-за сильного ливня немного задержались. Вернувшись домой в полдвенадцатого, они застали у себя обыск. Нагрянули — даже без ордера! — трое из 4-го отдела УГБ НКВД — Панков (старший из них), Мамулия и Кекелия. Понятых не пригласили (может быть, потому что без ордера), заставив расписаться в этом качестве жену Паоло и его сестру Пашу (Пелагею Джебраиловну Модебадзе). В перечне изъятого — шесть позиций: паспорт, членский билет Союза писателей, орден Трудового Красного Знамени и удостоверение к нему, медицинская карточка, проездной билет по орденской книжке и, последний пункт, «разная переписка и черновики П. Яшвили». Этот «пункт» едва уместился в три чемодана, каковые чемоданы энкавэдэшники тут же, в квартире Яшвили, и реквизировали.

В два часа ночи, вручив копию протокола обыска Тамаре и ни слова не сказав о судьбе Паоло, они вызвали машину и укатили (копия эта сохранилась в семье и с разрешения Медеи Павловны Яшвили, дочери поэта, была скопирована мной в 1982 году).

Колау Надирадзе не был на том собрании: он бросился в Союз и узнал, что Паоло стрелялся и что его увезли. Но на собрании был Тициан, и Тамара с Колау и Ниной Михайловой, его женой, бросились на Грибоедовскую, 18. Тамара потом воспоминала:

Паоло, кстати, звонил Тициану перед тем, как пойти во Дворец искусств: он хотел сказать, чтобы тот не шел на собрание, но Тициан уже был в пути, а Нина, не разобравшись, даже «сердито повесила трубку»1.

Затем — метания по городским больницам и моргам в поисках местонахождения трупа Паоло: лишь к 4 часам вечера он отыскался в больнице Арамянца, что на Цинандальской улице. А когда Тамара с Медеей возвращались домой, то встретили на Эриванской площади стайку писателей. Единственным, кто их «заметил», был Гогла Леонидзе:

В тот же день почтальон принес письма, написанные Паоло ночью с 21 на 22 июля и отправленные утром 22-го. Адресатами были Тамара, Медея и Михаил, старший брат Паоло. Дочери он писал: «Я всю ночь смотрел на тебя спящую, но и это меня не спасло. Когда ты вырастешь и задумаешься над моей судьбой, ты поймешь, что была бы более несчастна, если бы я остался жив…» А жене:

По словам Тамары Яшвили, было еще и четвертое письмо, адресованное Берии. В серой литературе про Берию оно фигурирует как «предсмертная записка» Паоло:

Эта «записка» прямо перекликается с письмом Тамаре и явно восходит к убийственному для Паоло разговору с Берией во вторник, 21 июля.

Этот страшный четверг, 23 июля, завершился для Тамары встречей с Кобуловым. Тот сказал ей, что похороны состоятся на Петропавловском кладбище — завтра в 10 утра, и потребовал у нее минимальный список родственников и только родственников для похорон. Просьбу перенести все на понедельник, чтобы успела из Аргвети мать Паоло, он отверг, но перенес похороны с 10-го на 12-е.

Могилу вырыли на самом краю оврага, а братья догадались вбить в это место кусок рельса, благодаря чему в 1950-е годы захоронение Паоло было найдено.

…Третья пуля нашла Тициана Табидзе.

После гибели Паоло он как бы замкнулся в домашней жизни и до 12 сентября даже не показывался на людях.

Тициана арестовали в ночь с 9 на 10 октября 1937 года. Следователь Кримян обвинял его в принадлежности к национал-фашистской организации Грузии, во вредительстве в области литературы и искусства и в шпионско-разведывательной работе в пользу французской разведки. В «организацию» он завербовал П. Яшвили и М. Джавахишвили и поддерживал связи с такими контрреволюционерами, как Н. Тихонов, П. Павленко, М. Бажан и др. В архивной карточке приписка: «Признался частично!»

Его персональным следователем был садист Кримян. Молва приписывает Тициану, что единственным своим сообщником он указал… Георгия Саакадзе! На Великого Моурави и национального героя Грузии XVII века даже завели карточку-формуляр!2 Впрочем, они и на Руставели бы дело завели, и на царицу Тамару!..

15 декабря 1937 года Тициан предстал перед тройкой при НКВД ГССР в составе: нарком внутренних дел ГССР Гоглидзе (1901–1953), Талахадзе и Морозов, секретарь. Докладчик — Кадагишвили. Тициана они «приговорили» к расстрелу с конфискацией личного имущества и назавтра, 16 декабря, расстреляли.

Родственникам же объявили, что, отбывая наказание, он умер 17 декабря от крупозного воспаления легких, смерть зарегистрирована в ЗАГСе им. Калинина г. Тбилиси.

Реабилитировали Табидзе 26 июня 1954 года…

Postscriptum

По свидетельству Иламаза Мицишвили, сына поэта, однажды в 1991 году, вскоре после обретения Грузией независимости, его вызвали в Архивное управление и показали следственное дело отца — рассекреченное в числе нескольких десятков таких же дел других деятелей культуры Грузии. Обещали дать возможность скопировать его.

Но после того как с делами своего отца, писателя Константина Гамсахурдия, одного из осведомителей НКВД в среде грузинской интеллигенции3, ознакомился его сын, Звиад Гамсахурдия, доступ ко всем делам был прекращен.

Родственникам же отвечали, что все дела якобы сгорели…

Павел Нерлер — специально для «Новой»

1Цурикова Г.М. Тициан Табидзе. Жизнь и поэзия. СПб., 2015. С. 280-282. 2Смирнов Н.Г. Рапава, Багиров и другие. Антисталинские процессы 1950-х гг. / Подг. к печати С.Н. Смирновым. — М.: АИРО-XXI, 2014. С. 55-56, 60-61. 3См.: Судоплатов П.А. Разведка и Кремль (Записки нежелательного свидетеля). М., 1996. С. 178-179.