Допустим, эту: житель чеченского села Новые Атаги Айдарбек Шамаев, 31 года, решил заново жениться после развода: в дом нужна была хозяйка, а четверым маленьким детям нужна была мама. В жены Айдарбек себе выбрал молодую односельчанку Макку Шабиханову, ласковую и заботливую девушку, которая не выпускала малышей из объятий, и все родные это видели. Через несколько месяцев двое из четверых детей Айдарбека Шамаева — 5-летний сын и 4-летняя дочка — оказались в больнице со странными симптомами, намекающими на сепсис.

Приемная мама, потихоньку сживая детей со свету, запрещала им жаловаться отцу, и малыши все это терпели.

Или вот другая похожая история: про то, как специалисты из клиники доктора Рошаля летали в Грозный, чтобы оказать неотложную помощь трехлетней Мархе, доставленной в больницу в состоянии комы, с множественными тяжелыми переломами и ожогами. Травмы девочки закономерно вызвали у врачей вопросы: как такое вообще могло случиться? Выяснилось: мачеха Марина Байсултанова, и ранее изводившая проживавших вместе с ними детей мужа от прежних браков, в припадке гнева не рассчитала силы и в ванной практически насмерть забила младшую падчерицу.

Наверное, любой, даже не самый внимательный читатель быстро найдет общее во всех трех упомянутых мною случаях: всякий раз дело происходит на Кавказе, всякий раз в роли жестокой преступницы выступает мачеха, воспитывающая чужих, постылых ей детей. Отчего так?

Нюанс, о котором не особенно говорят в телевизионных новостях, потому как, наверное, сложно объяснить такое многонациональной стране, как будто бы разделяющей общие ценности:

с его родителями, сестрами, если папа снова женится — то с его новой женой, мачехой. Так велит адат, который в традиционных кавказских обществах имеет силу, несопоставимую с силой закона.

Адат настолько силен, что он подминает под себя всякую самостоятельность чеченских, ингушских, дагестанских судей и их способность судить, опираясь на закон и здравый смысл, а не на традицию. И отсюда — десятки, если не сотни, хорошо задокументированных случаев, когда матери безуспешно судятся в республиканских судах за право воспитывать или хотя бы продолжать общаться с собственными детьми после развода с мужем. Судьи — плоть от плоти своего общества. Которое отнюдь не идентично тому, которое в Конституции описывается емкой формулой: «многонациональный народ Российской Федерации, соединенный общей судьбой на своей земле».

Мощь традиции в мироустройстве кавказских народов настолько велика, что многие на Кавказе, не раздумывая, придают этой традиции универсальную силу. Вот, к примеру, несколько лет назад я писала о такой истории: гражданин Казанский в свете развода со своей супругой вознамерился отсудить у нее общую дочку.

А тут позиции у молодого разведенного отца были железные: мало того что он мужчина, так бывшая супруга еще и зарабатывала стриптизом в прежние свои годы… При этом ни сам гражданин Казанский, ни его бывшая супруга к Ингушетии не имели ровным счетом никакого отношения.

Не так давно мы с коллегами из «Новой газеты» проводили на Кавказе масштабное исследование, ориентированное ровно на эту цель: понять, какое место в повседневной жизни кавказцев занимает закон, традиция и религиозная норма. Выяснилось: закон (который в идеале должен быть выровнен по некоей средней гуманитарной общечеловеческой планке) в жизни рядового жителя Кавказа занимает ничтожные позиции. Вся жизнь регулируется адатом — традиционными неписаными нормами, воспроизводимыми десятками поколений испокон веков, а также набирающим мощь шариатским правом. Светский закон, а вместе с ним и государство, проигрывают с позорным счетом.

Молодые девчонки — участницы нашего исследования — образованные, окончившие университеты — отвечая на вопрос о том, с кем, по их мнению, должны оставаться дети после развода родителей, говорили: «Я бы оставила себе, но кто ж мне даст?» Юноши, их ровесники, возмущенно вопрошали: «Разве я могу позволить, чтобы моих детей растил чужой мужчина?»

Традиция не предполагает для кавказской женщины равноценную с мужчиной общественную субъектность. И в Грозном, и в Назрани, и в Махачкале — а уж тем более в селах — вы очень многое услышите про священный статус женщины и тем более матери, и все это будет самой настоящей правдой. Но это вовсе не отменяет того факта, например, что

Это не влияет никак на то обстоятельство, что в большинстве кавказских семей образование дочери дают только для того, чтоб она могла воспитывать детей, даже не предполагая для нее возможной головокружительной карьеры и служебного состязания с мужчинами. Ну и уж тем более «священный статус матери» никак не гарантирует женщине права общаться с детьми после развода; да и мачеха вряд ли будет иметь возможность отказаться воспитывать чужих детей, которых ей навязывает традиция.

Это я все к тому, что разгоревшаяся после прогремевшей истории с Аишей общественная кампания за криминализацию семейного насилия — это, конечно, хорошо. Да только вряд ли такой закон, будь он принят, даст нам гарантии того, что мы вновь не услышим про что-то похожее.

А потому, что их собственные жизни, собственные ценностные установки оказались искорежены общепринятым представлением о том, что такое хорошо и что такое плохо.

Кстати, вот еще любопытный момент: понаблюдайте за тем, какая дискуссия по поводу случая с Аишей разгорелась в соцсетях. Защитники традиционных кавказских ценностей отвечают всем тем, кто цокает языком насчет того, что отец отнял девочку у родной матери: «Да вы посмотрите, что творят со своими детьми русские матери, спивающиеся где-нибудь в Рязанской области или в Кургане». И это совершенно, скажу я вам, корректный и правильный аргумент: дело вовсе не в том, как именно получилось, что ребенок пострадал. Из-за того ли, что мать пила безбожно, или из-за того, что слишком много жестокости окружает ее саму, не давая ей выбора другого способа прожития жизни. Никакой закон не поправит того, что конкретный человек делает с самим собой. Того, что делает с собой конкретное российское общество. Закон лишь может задать фарватер, в самом общем виде наметить: государство, допустим, не одобряет насилия в семье.

Но наше государство, к сожалению, не из таких, которые порицают насилие.