Требования у голодающих разные, но объединяет их понимание, что поодиночке правды не добиться: пробовали уже много раз — обращались во все инстанции, безрезультатно. Сергей Васильевич пять раз проходил медико-социальную экспертизу (МСЭК), там ему ставили разные диагнозы — травматическая энцефалопатия (хотя никаких травм у него не было никогда), артериальная гипертензия, острая сенсоневральная тугоухость… Пять лет назад ему сделали операцию, удалив опухоль мозга, с тех пор правое ухо перестало слышать совсем, правая сторона лица онемела, правый глаз не закрывается, затруднено дыхание.

По их разумению, доза облучения, полученная им в зоне бедствия, — 11,7 рентгена опасности для здоровья не представляет. Тут медики разных ведомств вступают друг с другом в противоречие: к примеру, согласно Постановлению главного санитарного врача РФ от 7 июля 2009 года, предельно допустимые дозы для населения — «не более 1 мЗв в год в среднем за любые последовательные 5 лет». 1 мЗв (миллизиверт) равен 0,1 рентгена. Таким образом, за два месяца ликвидации тяжких последствий чернобыльской аварии Сергей Васильевич облучился на 111 с лишним лет вперед. И это на его здоровье не отразилось никак?

— Притом что нахватал я там рентген намного больше, — говорит ликвидатор. — Учет велся не очень скрупулезно: первые полторы недели вообще без дозиметра ходил, потом выдали мне таблетки-накопители альфа-, бета- и гамма-лучей. На второй месяц стали выдавать разовые дозиметры: надо было каждый раз отмечаться в журнале. Приходишь к дозиметристам: запишите, сколько там у меня. А они, когда подсчитывали, часто ловчили: говорят, было им указание по возможности дозы занижать.

В Чернобыль Митрофанова командировал в августе 86-го Казахстанский целинный горно-химический комбинат (ЦГХК). Саркофаг для взорвавшегося реактора тогда только начали строить.

— Он был примерно с метр высотой… Защиты у нас, штатских, не было никакой: военные ходили в ОЗК (общевойсковых защитных комплектах), а мы — в медицинских лепестках, марлевых повязках.

Специальность Митрофанова — слесарь-гидравлик 5-го разряда была в Чернобыле нарасхват: «Подъемники, бульдозеры, экскаваторы, автокраны, погрузочные машины — везде гидравлика. Я работал в ремонтной бригаде. Техника часто выходила из строя — не выдерживала радиации».

Дислоцировались в селе Копачи — в семи километрах от станции, потом переехали в Припять — в двух км от АЭС.

В октябре саркофаг дал трещину…

— Происшествие это скрывалось: нигде о нем не упоминали. Японский бульдозер радиоуправляемый зацепил плиту, и с четвертой галереи пошел фон. Мы там пять суток кряду работали: разбивали и вывозили зараженный бетон. Финский гидромолот, с десяток наших, клин-баба американская тросовая и я — на ремонте.

Через несколько дней на столбе у саркофага появилась «Молния» со списком представленных к ордену Трудового Красного Знамени. Среди первых — фамилия Митрофанова.

— Мне сказали: оставайся еще на месяц, тогда и орден дадим. Но я не стал: мне был 31 год — хотелось еще пожить. Дома ждала семья: сыну 10 лет, дочке — пять. Больше мы с женой детей не планировали: потому я и согласился на эту командировку. Так же и многие: ехали, чтоб заработать для семьи. Обещали нам квартиры, иногда обещания выполняли. Там был парень из Таллина — на крышу залез: поднял несколько кусков графита, сбросил и получил 25 рентген. Кто такой пучок поймал, тем документы сразу на пенсию оформляли. Ребята спрашивают у него: ты чего, решил крест на себе поставить? Он говорит: мне квартира нужна. У него трое детей. Отправили домой, там он лег в больницу. Потом дали квартиру трехкомнатную.

Командировка Митрофанова длилась два месяца и четыре дня. Домой, в Степногорск вернулся 29 октября.

В Чернобыле ему выдали справку о полученной дозе облучения — 21,78 рентгена. Он, как и другие командированные от ЦХГК, отдал ее в первый (секретный) отдел, там она и осталась, сделать копию Митрофанов не догадался.

В первый раз после Чернобыля зашел в поликлинику в 2003 году.

— Мы тогда из Казахстана переехали в Тверскую область. Мне было 43 года, стали донимать головные боли. И когда шел по улице, кидало из стороны в сторону, будто пьяного, хотя я совсем не пил. Провели обследование, обнаружили, что какие-то сигналы идут из правого полушария. Так в эпикризе и написали, но диагноза не поставили. Это у меня до сих пор: если голову держу прямо, то все нормально, опустил немного — не вижу, приподнял — все кружится…

Оформлять инвалидность начал в 2008-м — через два года после того, как вышел на пенсию (она начисляется ликвидаторам ЧАЭС по достижении 50-летнего возраста).

Эту связь он пытается доказать безуспешно уже больше 10 лет.

Справка о количестве полученных рентген сгинула в секретном отделе или где-то хранится в недрах Комитета нацбезопасности Республики Казахстан.

В 2015-м Кировский райвоенкомат Омска, где Митрофанов тогда проживал, похлопотал за него: отправил запрос. Месяцев через девять пришел ответ, неожиданно положительный, хотя и странный: «Частное учреждение «Центральный архив атомной отрасли Государственной корпорации по атомной энергии «Росатом» прислало справку о том, что за время пребывания в зоне отчуждения Чернобыльской АЭС доза облучения, полученная ликвидатором, составила 11,7 рентгена, 10 рентген куда-то пропали».

— Ну, и бог с ним, — говорит Митрофанов, — концов уже не найдешь. Но разве 11,7 — это мало? Сравните: мы, когда флюорографию проходим, раз в год, получаем полрентгена, это допустимая норма. А у меня за два месяца выходит больше 23 годовых норм.

Он обращался в областную прокуратуру, был на приемах у руководителей Следственного управления СК РФ по Омской области. Но государство в лице всех органов власти отказывается признать его пострадавшим от радиации. Если оно это признает, придется выплачивать ликвидатору единовременное пособие в размере от 50 до 100 минимальных оплат труда и назначить еще одну пенсию. Примерно такие бонусы по окончании своей деятельности получают чиновники средней руки — автоматически.

У нас государство — вещь в себе и для себя: тем, кто не входит в его корпорацию, приходится выпрашивать у него подачки. Сергей Васильевич решил, хватит уже просить — надо требовать. 6 июля он заступает на следующую голодную вахту.