Откуда берутся люди с необузданной внутренней свободой — один из важнейших вопросов нового фильма знаменитого режиссера «Француз»

«Француз» Андрея Смирнова — темпераментное, честное художественное высказывание о стране, ее людях, ее травмах. Москва 57-го года. Выпускник французского университета Ecole normale, изучающий русский язык, приезжает на стажировку в МГУ. Но «Француз» не ретрокино. Андрей Смирнов и оператор Юрий Шайгарданов рассматривают дальнее время, будто оно никуда не утекло. Приоткрыли дверь, и вот она — робко расцветающая и тут же подмерзающая оттепель. Короткий вздох свободы. Только что прошел ХХ съезд, и обухом по голове — венгерские события. Здесь нет любования эпохой, хотя Смирнов знает-чувствует ее кожей, подмечает сотню неслучайных подробностей.

Столичные посиделки в арт-среде, где сквозь асфальт запретов пробивается альтернативная официозу культура: бесчинные музыканты играют би-боп и Чарли Паркера, рисковые любители литературы выпускают самиздатовский «Синтаксис», любители запрещенной живописи ездят на электричках в Лианозово — на вернисажи в бараках, где можно увидеть живопись Рабина, Краснопевцева, Кабакова. Есть в фильме и подмятая режимом провинция. И люди, которых можно изувечить, разорвать в клочки их жизнь, но не сломать до самой смерти. Пьер Дюран (Антуан Риваль) изучает творчество Петипа, разыскивает русских предков, до одури влюбляется. И погружается в воронку страны, в которой прошлое, настоящее и будущее меняются масками, как в фантасмагорическом карнавале.

— Как придумалась эта история?

— Я закончил сценарий 31 декабря 2014-го за полтора часа до Нового года. Что было толчком? Наверное, история французских славистов, приехавших в конце 50-х. Первыми были Мишель Окутюрье, замечательный историк, знаток русской литературы, недавно умерший. Луи Мартинес, который перевел «Евгения Онегина». Французы начали стажировку в МГУ после молодежного фестиваля. Среди славистов был и Жорж Нива, собравшийся жениться на Ирине Емельяновой, дочери Ольги Ивинской. Его скрутили, выслали из России, и с горя он пошел добровольцем воевать в Алжир, после тяжелого ранения чудом остался жив.

— Эта «французская нитка» в русском киноромане одна из главных.

— Прежде чем писать сценарий, я их объехал. Был там такой Жак Катто, тот, что перевел и издал трехтомник переписки Достоевского с замечательным комментарием. Он был помешан на наших художниках, в его доме я видел коллекцию советской неформальной живописи шестидесятых: Зверев, Целков, Янкелевский, Кабаков — собрал ее в юные годы. Общался с Женевьевой Жоаннэ-Костанди, которая со своим мужем перевела «Красное колесо» Солженицына. Люди выдающиеся. Я расспрашивал их, как они здесь жили. В фильме есть рассказанные ими подробности.

Или заметка в стенгазете про «свинское поведение» французов. Я нашел ее в архиве университета. И все же прежде всего мой фильм о становлении поколения «шестидесятников», в которое я влился на правах младшего.

— В картине много разных линий. Завершается она посвящением Александру Гинзбургу, составителю самиздатского альманаха «Синтаксис». Почему вы выделили это имя среди прочих правозащитников?

— Он выдающаяся фигура, я восхищаюсь степенью его свободы в несвободной стране.

— Но Евгений Ткачук в фильме играет скорее условного персонажа.

— Конечно. Там был целый круг единомышленников. Я горжусь тем, что в картине снялась Вера Лашкова в роли завхоза Дома культуры в Переславле. Та самая Вера Лашкова, которая перепечатывала «Синтаксис», «Белую книгу» (материалы дела Синявского и Даниэля), год провела в Лефортово. С большим трудом уговорил ее сняться.

— У нее незабываемое лицо. В фильме важен и сюжет авангардного подполья, противостоящего официозу знаменоносцев: джазовых концертов, художников группы «Лианозово». Чем была эта среда для страны, строем шагавшей в светлое будущее?

— Вся эта вольница выбилась из асфальта после XX съезда, на фестиваль студентов приехала бессчетная толпа иностранцев. Меня не было в это время в Москве: нас из французской школы послали во Францию. Но это был важнейший рубеж.

Леша Козлов уже играл. Но мне была важна иистория художника Оскара Рабина, символа нонконформистского движения.

— А он знал, что существует в фильме в качестве персонажа?

— Он читал сцены с участием художника Оскара. Я умолял его: «Вы только доживите до премьеры». Увы. Надеюсь, что в Париже мы устроим сеанс, на котором будут и Арина Гинзбург — вдова Гинзбурга, и два его взрослых сына, жена и дочь Оскара Рабина, оставшиеся в живых французы из той группы славистов.

— Почему же тщедушная интеллигенция, лишенная материальных благ, работающая в котельных, находила силы противостоять отлаженной системе, бросавшей их в психушки? Почему противостояние было таким жестким? Это была почти война.

— Творческой интеллигенции среди них было мало. В большинстве своем — технические, инженерные работники, ученые, педагоги. После закрытого письма Хрущева террор перестал быть тотальным. Самосознание проснулось у наиболее образованной части нации. Еще не опубликован «Иван Денисович», но несколько лет витает дух ХХ съезда, хотя давление быстро вернулось. К тотальному террору привыкли с ленинских времен. И после каждого послабления реакция была жесточайшей. В 1961 году XXII съезд КПСС разрешил вынести Сталина из мавзолея. Казалось, кошмар может развеяться, стало рождаться диссидентское движение. Смотри, выносят Сталина, и уже через год издается «Синтаксис».

— Сегодня альманах кажется сверхбезобидным. 10 поэтов, стихи. Сапгир, Ахмадулина, еще неизвестный Бродский. Что там такого, чтобы арестовывать, сажать издателей и распространителей?

— Доблестные бойцы ГБ не могли поверить в подобную степень наглости: Гинзбург на последней странице альманаха оставил имя-отчество издателя и его адрес! Их взбесило то, что он не прячется. Да и сама поэзия — возмутительно неподконтрольна.

— Возникло трагическое несовпадение. Когда был террор, одни карали, другие боялись. Оттепель для многих стала реальным шагом к свободе. Но в органах понимали, что существенно ничего не изменилось, и продолжали жестко…

— Я извиняюсь, а органы с тех пор что-нибудь поняли? Как было, так и осталось. Мы видим еще лишь вершину этого ледяного айсберга. Но дело «Сети», дело «Нового величия» — это же в наши дни происходит.

— Брехт и Моруа говорили, что искусство создает человечный мир, приближая свободу. Поэтому искусству во все времена закручивают гайки?

— Искусство, которое приближает свободу, по своей сути враждебно Молоху. Но это осознание, что мы имеем права на какую-то свободу, оно же пришло в шестидесятые, и прежде всего к новому поколению. Такие люди, как Гинзбург, Бродский, — новая генерация.

— Эпоха конца пятидесятых — слоеный пирог. Сосуществование разных стран, строев, эпох. Еще живы обломки царской империи, не спешит разрушаться сталинская модель социализма, а рядом этот запрещенный, бурлящий мир — новый, модный. С Чарли Паркером, свежей поэзией, с ветром свободы. И все эти России умещаются практически в одно время в одном месте.

— Мне кажется, главное в фильме — история России XX века, в которой все неразделимо. И аристократки старухи Обрезковы, родившиеся где-то в начале XX века, и бывший крестьянин автослесарь Устюгов, и кадет, потом белый офицер, потом зэк Татищев по прозвищу Граф, которого играет Балуев. Понимаешь, сто лет прошло с Октябрьского переворота, но мы до сих пор в кино не осваиваем нашу историю. Она остается терра инкогнито. А если заглянуть в этот колодец, будешь потрясен драматизмом судеб людей, которые пережили революцию, погибли в Гражданской войне, целые поколения разъехались в разные страны. Во Францию до сих пор неведомо сколько, в Югославию, в Чехию, на Мальту, в Африку. Освоение этого гигантского континента еще не началось.

— В фильме срез общества образца 1957 года. Есть гэбэшник со стертым лицом (Сергей Уманов), хозяин жизни писатель в шикарной квартире с полотнами Айвазовского и Шишкина (Роман Мадянов), отщепенец, сын попа — преподаватель марксизма-ленинизма (Михаил Ефремов), диссидент (Евгений Ткачук).

— Я же не специально создавал галерею социальных типов общества. Сюжет сам себя расстраивал, постепенно, вовлекая в орбиту героев встреченных ими людей. Когда мне второй режиссер Ирина Третьякова сказала, что в фильме 179 персонажей, я изумился.

— Это еще перекрестье эпох, время выбора страны — по какому пути пойти.

— Был на «Мосфильме» Борис Вольский, звукооператор «Александра Невского», «Ивана Грозного», роммовских «Девяти дней одного года». Прозвище его было Граф. Он из аристократической семьи, которая вся погибла. Мы с Борисом Яшиным пригласили его работать на наш дипломный фильм «Эй, кто-нибудь». И вот приходим в «Арагви». Разговариваем, он рассказывает о семье: женат не был, воспитал дочку. Спрашиваем: «Борис Алексеевич, а когда вы перестали бояться?» «А я и не переставал». Нас его ответ оглушил. Мне было 21, Яшину на 9 лет больше, 30. Это был 1962 год. Нам-то казалось, что все вокруг изменилось. Вот так вот.

— Про это отчасти и «Француз». Универсальная история того, как тоталитарная система — причем не только советская, там же есть и жертвы фашистского концлагеря — она не вовне, она человека своими клещами ощупывает, раздевает, проникает внутрь, уничтожает. И каждый персонаж здесь в той или иной степени жертва. То есть проскочить было практически невозможно.

— Проскочить? Ну конечно, невозможно. Поэтому мне важно было показать не только историю героев, но многонаселенный мир вокруг. Важную роль играют эпизодические персонажи. Завотделом кадров на засекреченном хлебозаводе говорит: «Не могу вам выписать пропуск, не вижу оснований». Или девочка-администратор в переславльской гостинице, которая, увидев паспорт иностранца, до смерти пугается. Дежурная по этажу в общежитии МГУ и т.д.

— Можно сказать, что в каком-то смысле это и автобиографическая история — у режиссера Смирнова тоже были непростые отношения с системой. Фильм «Ангел» — про Гражданскую войну — изругали, почти уничтожили. «Белорусский вокзал» вышел чудом. «Осень» можно было посмотреть только в глухом Подмосковье, хотя Бергман назвал ее «великолепным концертом камерной музыки». После того, как изуродовали фильм «Верой и правдой».

— Я бросил это дело. Ну бесполезно. Четыре картины, и ни одна не вышла такой, как я ее задумал. А мне уже под 40 было. Надоело. И я стал осваивать ремесло сценариста, пьесы писать, сценарии, ставить спектакли, в том числе в Comеdie-Franсaise. Появилась актерская работа.

— В режиссуру возвращение состоялось с «Историей одной бабы» и «Французом». В обоих фильмах рассказ о прошлом — способ показать, как прошлое становится настоящим.Что для вас уроки истории?

— Понимаешь, у меня главная мысль была какая… Ведь первыми о том, что цензура должна быть отменена, кто высказался? Мы — Союз кинематографистов на своем VI съезде. И о том, что частная собственность — единственная реальная защита от государства. Так вот, когда я дожил до отмены цензуры в горбачевскую эпоху, меня стала мучить мысль: что же я уйду, так и не сделав ни одной картины без чужой указки? Из этого прежде всего и родилась «Баба».

Вопрос, который ты задала, требует целой лекции. Ответ спрятан далеко. Если взять XII век, в то время как в России Андрей Боголюбский бежит из Киева и пытается обустроить Суздаль и Владимир, то есть создает Владимиро-Суздальскую Русь, пока его не зарежут, уже работает Оксфорд в Англии и Болонский университет в Италии. Изучают там теологию, медицину, юриспруденцию. И в Оксфорде в это время преподает медицину баба. За последующие два века вся Европа покрывается сетью университетов, появляются Монпелье, Сорбонна, Германия усыпается университетами — Гейдельберг, Боннский. В Польше — Ягеллонский, Краковский и т.д.

Когда в России появился первый университет? В 1755 году милостью Елизаветы Петровны и благодаря ее любовнику графу Шувалову, дружившему с Ломоносовым. Разница в пять или шесть веков. За это время 24 поколения европейцев получили университетское образование. Эту разницу можно ликвидировать за 200 лет? Поэтому, думаю, России лет бы 200 еще. И хотя бы несколько поколений без войны, революций и террора.

— Поэтому Сталин — наш бумеранг? Снова говорят о противоречивой фигуре, которой умиляются в новых российских фильмах.

— Банально повторять, но это еще и работа преступного телеящика. Они льют поток яда в суточных дозах. Я снимал в деревне. Бабка в 4 часа утра, перед тем как идти доить, включала телевизор. Выключала перед сном. Хочешь не хочешь, но ложь, злоба впиваются в мозг.

— Все-таки «шестидесятники», которые в фильме играют важную роль, были увлечены мучительным поиском правды — внутренней, внешней. Дмитрий Быков назвал их «обреченными победителями». В чем, на ваш взгляд, их прорыв, в чем их проигрыш?

— Они не могли выиграть, потому что инструментов воздействия на массовую аудиторию у них не было. Хотя была надежда в начале 90-х. Помню, я в Америке в гостинице переключаю каналы и с невероятной радостью думаю: «А наше телевидение сегодня лучше». Во времена «Взгляда», «Рингов» наше телевидение было самым свободным в мире. Эти 20 лет в жизни моего поколения — ощущение свободы, огромных возможностей. И все это ушло.

На самом деле шансов снова не было, потому что народ взращен и воспитан иначе. Кроме того, на головы миллионов людей упала плита величайшего экономического кризиса, миллионы лишились работы, оборонная промышленность, экономика продолжали рушиться…

— Кино же не только о запрете на свободу, но и про неукрощенное желание пробивать стены, преодолевать запреты. Собственно, вы и сегодня этим занимаетесь. И снова кажется, что все эти попытки проигрышные. Почему они необходимы?

— Думаешь, а вот такие люди, как тот же Алик Гинзбург… ну как он мог появиться, откуда? Никаких условий, все дырки заткнуты. Откуда возник человек, взявший на себя смелость сделать «Белую книгу» процесса Синявского и Даниэля? И ведь не только послал ее в мир, но экземпляр принес и в ГБ. Необузданная внутренняя свобода! Откуда берутся эти люди? Но они берутся.

— «Француз» еще и философский спор. Есть тема «Сталин и марксизм», или идея математически просчитать существование Бога.

— Ну правда же, Бухарин подсмеивался над марксизмом Кобы, это все есть в партийной литературе. Что касается математического доказательства поисков Бога, то придумал это я, но выяснилось, что несколько великих математиков XX века занимались этой проблемой. В частности, академик Раушенбах, сидевший как немец. У него есть подобная гипотеза с математическими доказательствами.

— В фильме у этой гипотезы серьезная платформа: парадокс Бертрана Рассела об экстраординарных множествах, теорема Гёделя.

— Надо сказать спасибо консультантам: замечательным математикам Александру Хелемскому, Владимиру Душскому. Прежде чем снимать, я показывал текст ученым в Женевском университете, где преподают Жорж Нива и Станислав Смирнов, лауреат Филдсовской премии.

— Эта документальность в основе сценария дает возможность показать напряженную мыслительную работу людей, лишенных всего — даже свободы. В какой-то степени она помогала выживать.

— Выдающийся пианист Рудольф Керер в ссылке начертил клавиши на деревянной доске и упражнялся каждый день 13 лет! Продолжали заниматься наукой, разговаривали.

— Тема цены жизни отдельного человека особенно важна сегодня, когда пытаются мифологизировать прошлое. Все не так страшно: жертв мало, стройки века оправдывают репрессии.

— Чтобы подчеркнуть идею верности исторической правде, мы с замечательным оператором Юрием Шайгардановым («Собачье сердце», «Страна глухих») сразу выбрали черно-белую стилистику.

— Две сцены изобразительно запомнились особенно: длинный эпизод в Доме культуры, снятый с таким светом, будто действие происходит в Чистилище. И начальная сцена на берегу Сены, импрессионистская, дымчатая. Главная роль писалась специально для Александра Балуева?

— Да. Считаю его гигантским артистом. Он был одним из первых читателей текста. С полуслова поняли друг друга, стали обсуждать нюансы его роли.

— Думаю, это лучшая работа Балуева, мощный характер. А старух-аристократок, в которых превратились Наталья Тенякова и Нина Дробышева, вы знали в реальности?

— Их было так много. О подобных старухах написано море текстов. Признаюсь, артисты — моя радость. И старшее поколение, и молодые. Балерину Женю Образцову на главную роль посоветовал французский агент, она снялась в небольшой французской картине. У нас она играет балерину кордебалета, а в Большом танцует ведущие партии.

— И прозвища главных героев: Граф и Француз, и сама завязка — поиск в чужой стране близкого человека — в этой истории чувствуется романтическая приподнятость, дух авантюрного романа, поиск истины через цепь приключений, как в «Двух капитанах».

— Ну такая приключенческая судьба, как у моего героя Француза, была у миллиона наших бывших сограждан.

— Еще одна приключенческая история связана с финансированием фильма, в котором нет государственных средств.

— В 2014-м был написан сценарий, в 2015-м появились деньги инвесторов. В конце 2015-го уже шел подготовительный период, должны были начать снимать. Шили костюмы, планировали декорации. А 16 мартасгорел банк, где лежали $2 миллиона спонсорских денег. Это был настоящий шок. И только спустя полтора года чудом нам дали деньги на съемки.

— Фильм все-таки не только об оттепельной эпохе, но и про послевоенное время. Ваш отец Сергей Смирнов сделал все возможное, чтобы праздник мира 9 Мая состоялся. Сегодня милитаризация набирает обороты. В чем опасность подобной идеологии?

— Милитаризация сделалась тотальной. Вся идеология сегодняшней России — сплошное, как кто-то назвал точно — победобесие.

Частная собственность вроде бы еще не уничтожена. Но бизнес загублен, экономика разваливается, изоляция, повышение пенсионного возраста, и над всем этим надстройкой — девиз «Можем повторить!». Пусть надежды юношей питают, я их не вижу. У меня четверо детей, двое внуков, так хочется, чтобы им было полегче.