Деревянные бараки по колено актрисам. Очески половых тряпок устилают сцену серым снегом Карлага, степей под Карагандой. Железные бочки из-под топлива — ​словно печи в бараках. Или адские топки. Блещет стальной проволокой голое деревце. Из бухты медной проволоки разматывают и гнут чертиков, чертиков, чертиков: будто новый этап пришел.

Сбоку — ​метеобудка. Ее играет сейф, найденный сотрудниками Музея истории ГУЛАГа за полярным кругом, в заброшенном лагере. В ржавый сейф вмерзли пачки личных дел — ​судеб.

Острые ломкие карандашные рисунки идут по видеоэкрану. Четыре актрисы глухо, на вечный архаический мотив «Придет серенький волчок…» бормочут двустишия, как колыбельные:

Чертик на рисунках примеряет валенки. Ладит петлю. Плачет над трупом волчицы. Помечает сбоку запретные рисунки латинскими фразами: Exegi monumentum… etc.

Театральная лаборатория Музея истории ГУЛАГа «Метео-чертик. Труды и дни. 1941» (режиссер — ​Женя Беркович) основана на лагерном графическом дневнике Ольги Раницкой.

И на книге, которую издала в 2017 году обозреватель «Новой газеты» Зоя Ерошок. Рисунки и двустишия, созданные в Карлаге, и статьи Зои из «Новой газеты» 2009–2017 годов составили единый эпос федоровского воскрешения судьбы, стертой в лагерную пыль.

В эскизе документального спектакля единство двух женских голосов стало основой.

Уничтоженное в XX веке воскресает в XXI. Не счастливым случаем: трудом многих лет.

И в одной судьбе заключенной Карлага Ольги Михайловны Раницкой видны страна и век.

«Книжечку» (Зоя всегда называла ее так) принес в «Новую газету» в 2009-м сотрудник МЧС, внук Ольги Журид, заключенной отделения № 16 Карлага. Она вынесла из лагеря в Коктенкуле рисованный и рукописный дневник подруги: «Это Олечкино…» Дневник уникальный. Грозивший карами и автору, и Ольге Журид, сумевшей его спрятать и сберечь.

Поначалу — ​почти ничего. Смутно известное потомкам имя автора дневника. Надпись на первой странице наискосок «19/II — ​1941 г. Посвящаю сыну Сашке, которого со мной нет». Запросы «Новой газеты» в 15 архивов России, Украины, Казахстана. Никаких ответов. Никаких сведений о судьбе Ольги Раницкой и ее сына Александра.

И Зоя Ерошок в первом очерке про «Книжечку» пишет фон судьбы автора. Ка-ра-ган-да, как пел Галич… В 1931 году 52 тысячи крестьянских семей из Центральной России сосланы сюда. Самые крепкие строят железную дорогу Караганда–Балхаш. Дневная норма — ​восемь тонн грунта на душу. Инструменты — ​тачка, лом, лопата. Тела умерших кладут в ту же железнодорожную насыпь.

В маленьком зале Музея истории ГУЛАГа дрожит на экране хроника этой стройки. Четыре девушки в линялых джинсах читают по очереди фрагменты очерка Зои:

«Летом 1931 года умерли почти все дети до шести лет. От дизентерии и голода.

<…> К 1953 году в Карлаге — ​106 животноводческих ферм. <…> Агроном Митрошина, осужденная на 25 лет по 58-й статье, вывела сорт картофеля «Эпикур»… На ВДНХ в Москве демонстрировали «карлаговскую» корову по кличке Морошка…»

Через неделю после публикации «Книжечки» Ольги Раницкой в «Новой газете» в редакцию пришли два брата — ​хирурги Айтаковы 78 лет. Отец расстрелян. Мать была в Карлаге вместе с Ольгой Раницкой. Братья знали и помнят Ольгу Михайловну. Помнят и других зэка: монашек, студентов, коминтерновцев, «недобитков» со старинными фамилиями. Помнят, как брали их родителей. Как бабушка не отдала их, шестилетних, в детдом… и НКВД отступился от нее.

Каждая фраза братьев Айтаковых, записанная Зоей Ерошок, — ​из эпоса России XX века.

В 2010-м очерк в «Новой» прочла племянница Ольги Раницкой. Она рассказала Зое о судьбе автора «Книжечки». Из архивов Киева поступили материалы следственного дела. Май 1937-го.

И снова: век, как в капле, отражен в судьбе. Киевская гимназистка, дочь уважаемого в городе следователя (в юности он дружил с молодым киевским репортером Александром Куприным), — ​в Гражданскую бросает балетную студию, становится чуть не бойцом ЧОНа (ей лет четырнадцать). Кипит и гремит новая жизнь. Весной 1937-го для гражданки Страны Советов Ольги Раницкой, жены сотрудника облисполкома и матери десятилетнего Саши, она сменяется заключением.

По видеоэкрану скользят страницы ее лагерного дневника 1941 года: беда… буран… степные камыши… голод… страх… прирученный волчонок — ​друг и охрана Ольги на «метеопункте». Актрисы театральной лаборатории Музея истории ГУЛАГа играют по тексту протокола. По драматургии допросов: ничего иного, собственно, и не нужно. Там, в протоколах, — ​колоссальная машина сыска, оправдывая свое существование, прикапывается к тридцатилетней красавице за случайный разговор в поезде в 1933 году с сотрудником польского консульства. Просмотрены и уничтожены ее дневники и 153 фотографии. Упомянуты в деле изъятые у Ольги предметы роскоши: пара чулок польского производства, футляр и пустой флакон от иностранных духов.

Документальная драма протоколов 1937 года опять сменяется тихой колыбельной. Угрюмым, оцепенелым, вполголоса пением двустиший из дневника женщины, уже прошедшей путь «с гурьбой и гуртом» до отделения № 16 Карлага в Коктенкуле. Интонация спектакля Жени Беркович найдена очень точно. Хоровое пение единого «народного тела»: от крестьян из эшелонов 1931 года — ​до безымянного профессора-метеоролога (Раницкая была его ассистентом) и ее самой:

И конечно: оно раскатывается на мотив колыбельной, это пение. Дневник «метео-чертика» Ольга Раницкая ведет для сына, «которого с ней нет». Ведет, еще не зная, что ее 16-летний Саша, сын расстрелянного отца и лагерницы-матери, — ​покончил с собой.

Очерки Зои Ерошок в «Новой» — ​народным хором, по цепочке людей, окликнутых именем Ольги Михайловны со страниц газеты, — ​восстановят судьбу героини. Она была реабилитирована в 1955-м «за отсутствием состава преступления». Умерла в Киеве, в 1988-м.

На видеоэкране Музея истории ГУЛАГа тихо проходят нумерованные и пустые последние страницы «Книжечки» Ольги Раницкой. В 1942-м она узнала о смерти сына. Более записей не вела.

Других детей у нее не было. Ни одной фотографии Ольги не сохранилось.

Хроника строительства дороги Караганда–Балхаш, хроника тысяч безымянных судеб, беспощадно высосанных голодом, тачкой, ломом, легших без креста, звезды и таблички в железнодорожную насыпь (с этой краткой хроники начинался цикл очерков Зои Ерошок), — ​самый точный пролог к судьбе и истории «метео-чертика» из Карлага. Вся история века — ​история бессмысленного и беспощадного перевода семей, жизней, судеб. Тысяч, легших в насыпь.

Усилием публициста ХХI века — ​и десятков людей, помогавших Зое, — ​одна судьба воскрешена.

Конкретика свидетельства, раскопки насыпей ХХ века — ​единственное, что можем мы сделать для этих людей. Предельное приближение к глазам зрителя абсурда и ужаса минувшего века.

«Метео-чертику» явно была судьба выйти на сцену. 1 апреля 2018 года, на 25-летии «Новой газеты», мы разговаривали втроем: Зоя Ерошок, основатель Театра.doc Михаил Угаров ​и я.

Зоя подарила Угарову «Книжечку». Он листал рисунки Раницкой. Сказал, наконец:

— Надо делать спектакль, Зоя.

Михаил Угаров умер поздним вечером того ж 1 апреля.

21 ноября 2018 года не стало Зои Ерошок.

Ни руководитель театральной лаборатории Музея истории ГУЛАГа Павел Руднев, ни режиссер Женя Беркович не знали об этом разговоре. Их спектакль по «Метео-чертику» родился совершенно независимо.

Судьба. Карма «Книжечки». Ее победа над забвением. Цена этой победы…