Королёвы переписывались восемнадцать лет, еще с того времени, когда бывший зэк по протекции Берии был освобожден, но не реабилитирован, а с первой женой пока не развелся. Письма конца 40-х с полигона Капустин Яр фактически любовнице, «мое милой родной девочке», — это постоянные сомнения в прочности отношений («Мне, признаться, не особенно нравится это хитросплетение знакомых, слухов, разговоров и т.п.»). И бесконечные самовнушения: «Я себе говорю, что это разлука наша — это боевой приказ нашей Родины, и мы вместе с тобой ее переживем, бодро, стойко перенесем нашу разлуку».

Скажем прямо, читать чужие письма нехорошо, даже если они семидесятилетней давности и их автор — фигура знаковая. Но Нина Ивановна Королёва (в девичестве — Ермолаева, по первому мужу — Котёнкова) сама передала все документы в Мемориальный дом-музей мужа. Поэтому станем знакомиться с архивами дальше. Это в самом деле интересно, тем более Главный конструктор был не лишен литературных амбиций. «Воистину жизнь, как море, — то на гребне на короткий миг, то снова где-то далеко внизу», или «Ночью и днем с быстротой курьерского поезда идут всевозможные испытания и работы», или «Частицы ума, крови и энергии наших людей прямо преобразуются в металл!». Впрочем, любимой книжкой была «Туманность Андромеды» Ивана Ефремова.

Эта эстетическая наивность гениального инженера не так удивительна, как наивность политическая. Сначала он скорбит по Жданову в 48-м, потом в письме к жене (оно было завернуто в газету, на которой было написано «Нине (только лично)» 6 марта 53-го на нескольких страницах оплакивает Вождя: «Сталин — это свет нашей жизни, и вот теперь его нет с нами… трудно собраться с мыслями и что-либо делать». И это пишет человек, который в лагере потерял от цинги 13 зубов. «Берег передние зубы, которые ужасно шатались. Никогда не грыз орехов, и меня ругал за это», — вспоминала уже после смерти мужа Нина Ивановна. Ее записки открывают нынешнюю книгу, и они полны настоящей любви, хотя в них же она признается, как однажды, в 1965-м, вошла к нему в ванную комнату и сказала: «Как я устала жить». И это рифмуется с его поздравительным письмом к ней перед Новым, 63-м годом с космодрома: «Ты во многом, в очень многом права в своей оценке нашей безудержной работы: дальше так нельзя и добром такая работа ни для кого из нас не окончится. Все это крайне тяжело отражается и на личной жизни. Вернее — ее нет!» И в других письмах — бесконечные отчеты про сердечные капли (многолетняя мерцательная аритмия, приведшая к смерти во время операции в 59 лет), а у нее — бесконечные больницы, санатории, грязевые ванны от бесплодия. Это какие-то персонажи Урбанского и Ланового, а не обитатели личного особняка в Останкине.

Зато на фотографиях — тишь да гладь, семейные идиллии в Кисловодске, Алупке, Ялте. Хотя как раз на отдыхе Сергей Павлович, отпуская поводок нервов, постоянно срывался и взрывался. И в письмах к жене по отношению к нерадивым коллегам был строг до неприличия, в том числе лексического. А дома, снимая носки, материл маршала Устинова. Иногда в самом деле становится неудобно, что ты все это читаешь, да еще в таком гламурном оформлении. (Хотя дизайнеры Александр Васин и Дарья Литовченко все очень остроумно и современно придумали — и с «молочными» дышащими пространствами стратосферы, и с бирюзовой, небесной окраской архивных снимков.)

Посмотрел — в телепрограмме на 12 апреля не заявлен фильм «Укрощение огня» — романтический эпос про космос. А жаль. Он бы по контрасту подошел к этому сборнику «Нежных писем», полных совсем не сентиментальных слез.

Федор Ромер — специально для «Новой»