«Автор ставит замечательный диагноз сегодняшнему времени, в котором звучит и голос поддавшего с утра народа, и растерянность перед жизнью интеллигента, и осмысленность профессионала, и тоска по мировой культуре. Умная, человечная и нежная книга», — ​пишет о «Белой карете» Людмила Улицкая.

Вторая книга прозы известного журналиста, юридического обозревателя «Новой газеты», члена Совета по правам человека при президенте РФ, только что вышедшая в издательстве «Время», о чем она написана, по сути?

О праве человека на растерянность перед лицом времени? О праве человека любить свое «сложное прошедшее»? О праве человека видеть сначала глаза ближнего, а уж затем выпушки-петлички его политической позиции? О Москве 1970-х? О Москве‑2014? О том, как во дворах у «Аэропорта» при любом генсеке и царе Горохе фонари вечером так же светят сквозь кроны лип? О том, что проку в радужных ореолах, перечеркнутых тонкими черными ветками, нет и не было?

Рассказчик повести «Белая карета» формулирует свою главную тему так:

«Я пришел к мысли, что родина — ​это больше время, чем место. Место — ​что ему сделается? А вот время в этом месте сильно изменилось в последнее время…»

Герои «Белой кареты» Никитинского — ​как в одном хорошем русском романе 1920-х — ​рождены одной эпохой, вскормлены другой и пытаются жить в третьей.

С переменным успехом пытаются. Повесть и завершается цинковым гробом из Донбасса.

«Белая карета» тут — ​фургон скорой помощи. Трип героев безумен, как маршруты байкеров Хантера Томпсона, отмороженных ангелов ада Америки 1960-х. Скоропомощный трип широким зигзагом пролегает по родине: то бишь сквозь время. На борту скорой — ​красавица Лила: папа крымский татарин, мама немка, оба потомки ссыльных, дом в Керчи, регистрация в Киеве, птичьи права в Москве. В целом похожа на портрет XIX века. Тяжкая пахота скоропомощного врача сходства со старым портретом не размывает. И понятно: ее семья себя всегда считала русской.

Русским числит себя и главный герой: блестящий хирург и брутальный байкер Хи с грузинской и еврейской кровью в жилах, в юности — ​полевой хирург в Афганистане, в повести — ​полевой хирург в «ДНР» (действие «Белой кареты» начинается ранней весной 2014 года). И его кротчайший анестезиолог Голубь, родом из Ярославля. И холеный бизнесмен, бывший дипломат, полковник ФСБ. И растерянный рассказчик — ​переводчик с французского Фуко и Бодрийяра, а также порносериалов, внук поэта «военного поколения», который сдал деятельному и мелочному французу дедову квартиру у «Аэропорта», но дозволил евроремонт только в одной комнате.

В этой аллегорической квартире с явным раздвоением личности, между неумолимым минимализмом комнаты с черно-белыми парижскими ню и сотнями пыльных книг в другой, где когда-то дед пил с Окуджавой, между роскошью витрин Москвы и нищетой ее общих палат, между наспех усвоенными скрижалями дивного нового мира (из них же первая «хочешь жить, умей вертеться») и глубоко спрятанным, зарытым в подкорку наследием «страны, которой нет», со всем ее развеянным теплом и неизжитым ужасом — ​живут герои Никитинского.

Живут легко, насмешливо, ярко. Беспечально, почитай: тут уж плачь не плачь. «В ординаторской… на столе рядом с видавшим виды диваном стояли иностранные бутылки и лежала вперемешку кем-то понадкусанная закусь: хлеб, колбаска, коробка шоколадных конфет. На столах валялись истории болезней в мягких картонных обложках и иностранные журналы с непонятными страшноватыми картинками… Из крана капала вода, и это сочетание ржавеющих батарей и допотопных клистиров с нездешними журналами и бутылками производило беспокоящее впечатление. Как эти миры сосуществуют? Почему не разлетаются ядерными обломками от соприкосновения друг с другом?»

Мгновенный портрет времени-родины очень точен. Да мы и сами того ж гражданства.