• Рубрика: Кожа времени. Читать все материалы

1

Я ничего не умею делать руками, и в этом моя неизбывная печаль. В школе я распутно прогуливал уроки труда. Одного — сдвоенного — как раз хватило на то, чтобы посмотреть на утреннем сеансе широкоформатный фильм «Спартак», который сильно уступал роману Джованьоли, за что я самонадеянно счел его американской клюквой.

Пока я с брезгливым высокомерием следил за Кирком Дугласом, менее продвинутые школьники строгали на верстаке полено. К третьей четверти из него должна была получиться ручка для молотка — не круглая, а овальная, гладкая и сходящая на конус. Но мое полено, несмотря на то, что я загубил два рубанка, осталось собой: кривым, сучковатым и шершавым. Больше всех в изготовлении ручки преуспел Толя Баранов. Но это не вызывало у меня ни капли зависти, ибо он отставал во всех остальных дисциплинах, не умея извлечь квадратный корень и найти на карте Катманду.

С тех пор прошло столько лет, что даже Спартак состарился (теперь Кирку Дугласу 102 года). А я все чаще вспоминаю ручку от молотка, которую мне уже никогда не сделать. Жадный к знанию, я за свою жизнь выучил мириады глупостей. Я помню историю Карфагена, что такое синус и кое-что из самого мерзкого — третьего — латинского склонения. Что говорить, у меня до сих пор хранится книга «Юный снайпер». Но только теперь я открыл истину, которая всегда была на виду: тотальное знание предполагает тотальный же опыт. В голове у нас все само складывается. Пропущенная сквозь кантианские категории реальность выстраивается в закон, картину или теорему. Но вещь (даже если она не в себе) остается непознаваемой до тех пор, пока мы не овладеем ею еще и телесным образом, как это сделал Толя Баранов с ручкой для молотка.

Привычная иерархия, поднимавшая бухгалтера над слесарем, как служащего над пролетарием, привела к унижению ручного труда. Особенно теперь, когда все за нас производят роботы или в Азии.

Оставшись не у дел, мы перебираемся в виртуальный мир, распростертый по ту сторону компьютерного экрана. Киберспейс (между прочим, я и внедрил этот термин в отечественный словарь) открылся нам как Америка Колумбу: новый свет, от которого не известно, чего ждать. Возможно, как тот же Колумб, мы приняли его за другого. Но вывернувшись из мистических ожиданий, киберспейс превратился в привычную сферу труда и отдыха, которые давно уже различаются меньше, чем хотелось бы. Общая интеллектуализация жизни напрочь оторвала руки от головы. В этой драматической ситуации, живо напоминающей мне кошмарный роман моего детства «Голова профессора Доуэля», труд, старорежимный, допотопный, примитивный и ручной выживает благодаря тому, что становится не работой, а хобби.

2

Справедливости ради следует сказать, что это — не такая уж новость. И в России, и в Америке всегда были домашние мастера, в одном мире — из нужды, в другом — из роскоши.

О первом я узнал еще тогда, когда отец, профессор как раз той самой кибернетики, научился переплетать самиздат в украденный коленкор таежного или телесного цвета. Жизнь спустя я встретился с подобными артефактами на нью-йоркской выставке «Остальгия», собравшей экспонаты стран, располагавшихся на территории, которая раньше называлась Восточной Европой, а теперь — как придется.

Для меня самым интересным экспонатом была стена советской робинзонады. Как известно, Дефо снабдил своего героя тем, что тот не умел сам делать. Зато то, что сумел, поднялось на пьедестал. Напри-мер — деревянная лопата. Выпиленная за три дня с величайшими мучениями, она, наравне с попугаем и козленком, стала почти одушевленной собственностью. В условиях свирепого дефицита причудливая советская жизнь часто напоминала робинзоновскую. В замечательной книге «Ложится мгла на старые ступени», например, подробно рассказывается, как сварить гуталин. Встретившись с ее автором, я спросил, правда ли, что он — лучший землекоп в Москве.

— Еще бы, — скромно ответил Александр Чудаков, — кроме того, я могу сделать любую вещь и отполировать ее.

Такому творчеству на нью-йоркской выставке была посвящена экспозиция рязанского фотографа В. Архипова, годами собиравшего снимки самодельных вещей. Их вызвали из небытия торговый голод и изобретательская удаль, заставлявшая умельца придать предмету другое, чуждое ему назначение.

— Если, — выяснял я, — граммофонную пластинку осторожно нагреть и согнуть, то получится цветочный горшок. Не очень удобный, но родной, не покупной, дикий, вернее — домашний. Галерея таких головоломных вещей, названных автором «случайным фольклором», — свидетельство хитрой жизни, умевшей приспособиться к любым обстоятельствам и украсить их.

В Америке все проще. Тут каждый или владеет домом, или мечтает о нем, в частности, для того, чтобы его перестроить или следить за тем, как это сделают другие.

3

Увы, мне это все не подходит. Не умея вбить гвоздя, я доверяю это жене, которая считает электродрель лучшим подарком на 8 Марта. Зато она не знает, где лежит лавровый лист, и позволяет мне готовить.

Самая быстротечная и благородная отрасль ручного труда, кухонное искусство требует самоотдачи и живет не больше часа. Но как все, что умеешь, готовка мне не кажется сложной. Достаточно держать в голове базовые соответствия (баранина хороша с розмарином, а уха — с шафраном) и доверять опыту, а не рецепту. Но это еще головное знание, телесное хранится в мышцах, а не в мозгах. Я это понял, когда учился у мамы печь блины на столетней бабушкиной сковороде, привезенной в Америку вместе с периной и трехтомником Белинского. Решающая хитрость заключалась в том, чтобы дать тесту разлиться без комков и всюду. Для этого нужно наклонять и вращать сковороду тем плавным, но не поддающимся словесному описанию движением, что выдает грацию спортсменов, манекенщиц и художников.

Последним сегодня все завидуют. Их муза, которая до вторжения концептуализма, заменившего картину ее описанием, сохраняла крепкую связь с телом и позволяла ему высказаться на бумаге.

Я опять-таки знаю об этом по себе, потому что, устав от «монотонности умственной жизни» (Шопенгауэр), стал учиться суми-ё. Назвать это японской живописью было бы преувеличением. Каждое воскресенье я изводил альбом рисовой бумаги, чтобы нарисовать правдоподобный лист бамбука. Для этого нужно всего лишь макнуть кисть в тушь и тянуть ее так, чтобы прощание с бумагой длилось как можно дольше и было незаметным. Игра с пустотой в прятки требовала элегантного и непрестанного движения руки, от которого немеет спина и застывает шея.

— Восточное искусство, — говорила мне моя престарелая учительница Кохо Ямамото, — требует участия всех мускулов тела.

— Поэтому мастер, — процитировал я костоломное китайское кино, — может поймать стрелу и убить врага движением пальца.

— Не знаю, не пробовала, — сказала Кохо, и мы продолжали пытку бамбуком.

Поняв, что за оставшиеся годы мне не удастся с ним справиться, я переключился на другое ремесло. По отношению к живописи оно играет роль караоке и возвращает нас в детство. Это — раскраски.

Как это часто бывает, вместе со мной их открыла вся Америка. В 2015 году раскраски для взрослых внезапно оказались в моде и заняли два первых места в списке бестселлеров на «Амазоне». В том же году 10 самых популярных раскрасок были проданы общим тиражом в полтора миллиона экземпляров. Теперь под них отводят целые полки магазинов, устраивают клубы их любителей и лечат ими стрессы.

— Разгадка, — решусь предположить, — кроется в том, что, одичав от безделья, тело требует движения — умного, умелого, дисциплинированного, но доступного. И те, кому, как мне, не суждено стать художником, могут поиграть в него, нанявшись подмастерьем.

Поэтому я не стыжусь ящика с мелками и фломастерами, которыми я часами раскрашиваю картины великих и любимых. Эта, казалось бы, механическая работа на чужом поле позволяет не только копировать художника, но и понимать его изнутри. Выбирая вслед за оригиналом тот или иной цвет, ты догадываешься, что ту же задачу решал мастер, и выбор его был не произволен, а продиктован артистической необходимостью. Проделав весь путь вместе с автором, ты уже не удивляешься зеленой женщине Матисса или желтой комнате Ван Гога. Вот так Бродский учил стихам, демонстрируя студентам неизбежность каждой следующей строки.

…Характерно, что в моем городке закрылся гигантский книжный магазин, а на его месте появился еще более грандиозный универмаг «Сделай сам» с большим отделом раскрасок.