Лена — ничем не примечательная учительница, получившая от учеников прозвище Индезит, а от наркоманов родного города — Волколамск. Среди последних она известна тем, что умеет сочинять «стишки», за чтением которых иногда наступает «приход» — и потому они считаются наркотиками и находятся вне закона. При этом «стишки» остаются актом творчества, для их «изготовления» нет единого рецепта. Что порождает еще один род зависимости: особо преданные потребители тратят жизнь на разгадку секрета — как сложить несколько строф, чтобы вызвать у читателя эйфорию.

Самое смешное, что Лену никак не назовешь закоренелым преступником, скрывающимся под личиной обычного педагога. Она слабо разбирается в теоретической стороне вопроса, и, кажется, стишки получаются у нее сами по себе — на основе читательского опыта и некоторого, как ни крути, таланта. Ее совершенно не соблазняет желание открыть тот самый секрет, над которым бьются наркоманы. Более того, в какой-то момент она замечает, что находится в кайфе от собственных строк, и под страхом преждевременной кончины встает на рельсы «нормальной» жизни. Выходит замуж, рожает близняшек и с головой погружается в семейно-родственные отношения.

Как и ожидалось, стишки, конечно, не отпускают Лену, и та продолжает их писать до конца романа (М., АСТ, «Редакция Елены Шубиной», 2019), но вопреки ожиданиям, находит интересной и обыденную жизнь, где с удивлением наблюдает за взрослением дочек или ищет новую пассию бывшей жене своего мужа. Курьезная завязка про опасные для жизни стихи, оборачивается тихой историей про человека, который предпочитает семью сомнительному творчеству, — и теперь устраивает шашлыки на даче и посещает встречи одноклассников.

Сначала может показаться, что разные сюжетные линии зря втиснуты в одну книгу. Материала и точных наблюдений в параллельных историях столько, что хватило бы на два отдельных романа. Первый мог быть про иррациональную суть творчества. Сальников раскрывает сам механизм рождения художественного текста, когда слова приобретают власть над создателем, а также описывает природу отношений художника со своим даром, от которого нельзя избавиться, — и с близкими, от которых невозможно добиться признания. В то же время он успевает поиронизировать над тем, как занятие поэзией «облагораживает» человека в собственных глазах, а еще прозрачно намекает на абсурдный характер критических и читательских ожиданий.

Другой роман был бы про мысли и чувства, которые «одни и те же буквально у всех». Героиня завидует тем, кто точно знает, чем хочет заниматься в жизни; обнаруживает, что со временем становится так же похожа на мать, как когда-то мать походила на бабушку; постоянно испытывает синдром самозванца; наблюдает, как муж «взбадривается» прослушиванием песен студенческой поры, желая позабыть о возрасте; размышляет о ценности той долголетней супружеской любви, которая переходит в дружбу; и несмотря на это — непрестанно боится старости и одиночества.

Но автор не выбирает один из двух «концептов», а совмещает их и получает нечто более интересное. Во-первых, он показывает, как леденящие душу стихи рождаются из будничного мира «тряпочек и грязи». Жалея тех, кто в ожидании вдохновения всенощно медитирует над новой строкой, он демонстрирует, как сплющенная банка пива попадает в стих. Во-вторых, немного потешаясь, констатирует, что дар не всегда и не обязательно приходит к человеку, которому это нужно. И в-третьих, возвращает поэту заурядный обиход, от которого тот сам старательно отказывается. Прочитав стихи одного известного поэта, героиня «не могла представить, что это вообще написал человек, живший когда-то, гулявший по бабам, бухавший»… Лена, конечно, не бухает, но Сальников доказывает, что представить это не сложно. Парадокс как раз не в том, что обыкновенный человек вдруг начинает писать стихи, а в том, что пишущий стихи человек оказывается обыкновенным. Более того, его эта обыкновенность не коробит.

В этом нет чего-то сильно оригинального. Но интересно, что во всех пунктах автор не видит проблемы: Лена не прозябает в изнуряющих метаниях из-за того, что не может раздвоиться, а просто живет, как получается. При всей иронии Сальников использует очень щадящий, человеческий тон. И мысли героини об одиночестве, и даже ее признание, что только из-за них она, может, и вышла замуж, не звучат как разоблачение, а лишь иллюстрируют, что и так бывает.

Вот эта гуманность делает книгу лучше остальных романов екатеринбургского автора. Роман «Опосредованно» больше, что ли, важен для литературного процесса, хотя бы потому, что обыденщина в нашей литературе гораздо чаще принимает формы хронического проклятия, а здесь представлена в позитивном ключе.

Впрочем, все это увидит читатель, который доберется до конца романа, а добраться туда, честно сказать, не так просто. Части предложения упорно переставляются местами, усложняя нам дорогу, а точки заменяются запятыми. Текст так насыщен сторонними наблюдениями, что Сальников порой напоминает своего же героя, который «тащит в текст все подряд, жалея каждую украденную у телевизора или улицы репризу».

Что ж, общая шероховатость текста, видимо, так и останется постоянной чертой Сальникова — как, скажем, мрачноватый юмор или умение придумывать абсурдные, но правдоподобные ситуации.

Владимир Панкратов, для «Новой»